Валентин Махонин
ПОСЛЕДНЯЯ ДОРОГА ДИМКИ ЧЕРНЕГИ

подпольщик из молдавского села Белочи Дмитрий Чернега

   Белочи - небольшое молдавское село близ города Рыбницы. Оно прижато крутым берегом к самому Днестру. Узкие улочки вьются по склону. Голубые хаты прячутся в пышных садах. От села сады убегают за горизонт, а за ним далеко-далеко на Украину тянутся холмистые леса.
   Не пришлось долго расспрашивать, чтобы отыскать Александру Матвеевну Чернегу.
   Ей почти шестьдесят. Она часто умолкает и морщинистой ладонью проводит по лицу, стирая слезы. Но голос звучит ровно. Когда она умолкает, я смотрю на большую фотографию темноволосого подростка. В выражении глаз, в складке губ я пытаюсь уловить черты того характера, который вырисовывается из рассказа матери. И не могу уловить - обыкновенный парнишка, худенький, нерешительный с виду.
   - Ему сколько здесь лет?
   - Шестнадцать. Для билета комсомольского снимался.
   Потом по крутой тропинке я поднялся к маленькому домику. Здесь живет Федор Анисимович Платков, седой, добродушный человек. Он - второй, кто хорошо знал Дмитрия Чернегу: они часто встречались в тот далекий год. Платков начинает говорить, я припоминаю откровение матери - и минувшее оживает, одевается в краски и голоса.
   ...От тяжелой дремы пробудил яркий утренний свет. Боль не утихла, но ушла в глубину. В углу намело снега, и Дмитрий хватал его и глотал, не дожидаясь, пока он растает.
   Лязгнул засов. Вошли четверо: начальник жандармского поста в Белочах Попеску и трое жандармов.
   - Ведите.
   Вывели во двор. Вывернув локти, связали спереди руки - ладонями в стороны. Навешали оружие, которое нашли в тайнике по указке предателя. На грудь прикрепили табличку "партизан". Подтолкнули: "Иди!"
   Умирать?
   Сгибаясь под тяжким грузом, он с трудом сделал первый шаг. Второй. Третий. Четвертый... Ноги подкашивались, и он старался ставить их шире, чтобы меньше шататься.
   По улицам села бежали люди. У жандармерии останавливались, жались к плетням и стояли, безмолвные.
   Белочи смотрят, как он идет умирать.
   Дмитрий выпрямился и голову не опустил. Солнце било в глаза, но он смотрел на него не щурясь. Он чувствовал, что должен идти прямо, потому что это его последняя дорога и надо пройти ее хорошо!
   Увидел гневные и печальные глаза Платкова. За спинами односельчан вскрикнула и забилась мать. Дмитрий громко сказал: "Мама, прощайте!" И больше уже ничего не говорил всю дорогу.
   Он понимал, зачем они его ведут. Они хотели, чтоб все эти люди увидели его, и чтобы сердца их съежились от испуга, стали маленькими, неспособными ненавидеть, а умеющими только бояться, и чтобы никто из них не решился встать на его дорогу подпольщика. Не сгибаясь шел он, хоть и тяжко ему было. Гордо шагал Димка, потому что велика была цель, ради которой он вынес все муки и не сдался.
   Он шел дорогой своего детства. Она увела его в жизнь, открыла большой мир, который научил, что любить и как ненавидеть. Он знал на этой дороге все села, и каждый подъем, и каждый крутой поворот.
   Каждый шаг давался все труднее... Если согнуться, становилось чуточку легче. Но так можно было упасть и уже не подняться.
   Люди выбегали навстречу.
   Старики, седые, насупленные, не отводили глаз. Смотрели внимательно, долго. И видели избитого в кровь мальчика, окруженного жандармами, без слез и стонов шагающего посреди улицы. И уже не страх прорастал в их душах, а укреплялись в них решимость и мужество.
   После того как в Рыбнице взялись за дело тюремные мастера, Дмитрий уже не мог даже приподняться. Осталась в нем последняя сила - молчать.
   ...В тюремное окно било утро. Дмитрий медленно-медленно выполз из своего угла, чтобы лучше видеть небо. И вдруг он зарыдал. Он рыдал долго, безудержно - теперь уже не надо было сдерживать себя...
   Он очень любил свою скрипку, и она отзывалась на движения сердца его.
   Он часами мог простаивать у сложнейших машин и догадывался, что не все в них так уж удачно устроено, можно бы лучше придумать...
   А теперь... Пожалуй, даже важнее того немногого, что он успел сделать, борясь с врагом, была эта его последняя дорога: люди стряхнут с себя оцепенение, дадут волю ненависти своей и сделают то, что он не успел.
   ...За окном разгорался весенний солнечный день сорок второго года. Но для Димки уже не было этого дня.