Организацию помощи военнопленным Горбатюк поручил людям, которые сами недавно вырвались из фашистских лагерей. Заведующим хозяйством завода стал бывший учитель Иосиф Мендзелевский, которого Остап Андреевич хорошо знал до войны, а хлебом в заводском ларьке торговал бывший старшина Григорий Матвеев. Оба они после побега из ла-геря вошли в состав подпольной группы. С их помощью Горбатюк стал исподволь готовить освобождение военнопленных.
Слух о том, что немцы собираются отпустить из лагерей по домам украинцев с Правобережья, подтвердился. Горбатюк решил попробовать выручить несколько человек, среди них Музалева. Узнав от Трухана, что Музалев родом из Орловской области, где у него остались мать с отцом, Горбатюк сказал ему:
— Тяжело твоим родным сейчас приходится. Сдали наши Орел.
— Это немцы сообщили? — Горбатюк уловил с трудом скрытое недоверие и иронию.— И Москву тоже сдали?
— Нет, Москва держится.
Иван пытливо посмотрел на Горбатюка, но не стал расспрашивать, откуда он располагает такими сведениями. А Остап Андреевич с помощью брата и Анны Павловны Трухан сумел к тому времени раздобыть простенький приемник и слушал Москву. Подумывал о листовках, но осторожность подсказывала, что писать от руки опасно, поэтому искал пишущую машинку, бумагу и копирку.
Выдержав взгляд Музалева, Горбатюк вздохнул, потер поясницу и, чуть усмехнувшись, добавил:
— Так что на фронте ты бы здорово пригодился.
— Чего проще,— Музалев кивнул в сторону конвоира, который сосредоточенно читал письмо, не обращая внимания на пленных,— вот этот тип бойко болтает по-польски, должно быть воевал в Польше, да и русский неплохо понимает, он меня спрашивал, почему не убегаю из лагеря? Ведь я на своей земле.
Горбатюку уже рассказывали Коля Трухан и Виктор Котик об этом странном конвоире: не дерется, не издевается, даже почти не ругается, заговаривает с пленными и рабочими, старается узнать как можно больше русских и украинских слов. С такими пока не приходилось сталкиваться. Да, загадочная личность ефрейтор Станислав Швалленберг.
Взглянув на странного конвоира, Горбатюк сказал Музалеву:
— Вот что, Иван, лезть на рожон не надо, а выйти из лагеря можно. На днях немцы освободят несколько десятков пленных — уроженцев Правобе-режной Украины. Смысл нехитрый: красные, дескать, разбиты, потому пленные немцам уже не опасны. Гитлер, мол, освободитель украинского на-рода от «московской неволи», поэтому украинцев освобождают в расчете поссорить их с остальными пленными...
— Понятно. Но я-то какое к этому имею отношение?
— Прямое. Кто тебе помешает назвать себя украинцем, уроженцем, скажем, Винницкой области. И будешь ты не Музалев, а предположим... Диденко. Знаю такое семейство из села Орливки, у них сын Степан, перед войной призван в Красную Армию, сойдешь за него. А выйдешь — устроим здесь. Говорят, что ты болтаешь по-украински, сойдешь за винницкого. Ну как?
— Согласен,— не колеблясь ответил Музалев,— только вы мне расскажите про эту самую Орливку, чтобы не погореть в случае чего.
— Добре. Кто еще из хлопцев на это дело пойдет?
— Пойдут многие, например Степан Логутенко — старшина-танкист.Это стопроцентный украинец, к тому же, кажется, с Правобережья. Степан и по-немецки говорит.
— Ну что ж, это большое дело. А к Станиславу Швалленбергу присмотрись, может и действительно помочь тебе хотел, тогда почему бы и другим не помочь? А может, просто хотел в душу залезть?..
Освобождение из лагеря группы военнопленных-украинцев производилось следующим образом. Все военнопленные были построены. Затем перед строем выступил комендант. Он заявил, что войска Красной Армии разгромлены и война скоро кончится, что немецкое командование освобождает украинцев с Правобережья, как наиболее лояльных и добросовестных, и теперь им предстоит под руководством германских руководителей строить новый порядок.
Музалев обратил внимание, как при этих словах вспыхнуло лицо молоденького солдата, уроженца Житомира, который раньше не скрывал радости от того, что вырвется из этого ада. Теперь он растерянно смотрел на соседей и переступал с ноги на ногу, а когда была подана команда — уроженцам Правобережья выйти из строя, остался на месте. Секунду по-колебавшись, Музалев шагнул вперед, невольно оглянулся на житомирца. Тот с возмущенным выражением оглядел вышедших из строя и плюнул.
«Эх, парень! Да разве можно с открытой душой здесь, перед лютым врагом. Только бы выбраться, а там...» — подумал Иван и, скосив глаза вправо, встретился взглядом со старшиной Логутенко. Тот чуть заметно подмигнул: не робей, мол, все обойдется!
Началась длительная проверка. Каждого кандидата на освобождение придирчиво спрашивали о семье, о родном селе или городе, задавали неожиданные вопросы. Присмотревшись к происходящему, Музалев рассудил, что проверявшим обер-лейтенан-ту и его помощникам надоест эта работа и под конец они будут менее внимательны. Так и получилось. Задав несколько вопросов, обер-лейтенант приказал оформить ему пропуск в Винницкую область. Но Степан Диденко (так Музалев назвал себя по совету Горбатюка) попросил разрешение на некоторое время задержаться в Шепетовке, объяснив это желанием немного подзаработать, чтобы приодеться и поправиться.
Обер-лейтенант прищурился:
— Ты есть основательный... как это? Ага, пройдоха, Иван!
Музалев похолодел: неужели его обман раскрылся и все пропало? Но тут же он сообразил, что немцы зовут Иванами всех советских людей.
В тот же день, как договорились с Горбатюком, Музалев пришел на лесозавод. Горбатюк устроил Ивана в надежную семью Голецких. Зная, что не-удачные побеги многому научили его, Остап Андреевич все же предупредил об осторожности.
Степана Логутенко Горбатюк определил на сахарный завод с заданием создать там подпольную группу и дал адрес подпольщицы Людмилы Блинды, где ему можно было жить на квартире.
Радость освобожденных передалась и Горбатюку. Было приятно ощутить первый серьезный успех группы. Теперь его опорой станут уже три воина — Матвеев, Музалев-Диденко и Логутенко. Он чувствовал, что эти много испытавшие люди станут надежными помощниками в подпольной борьбе.
Активнее стала действовать группа Адама Павлюка, выросшая к ноябрю 1941 года до двадцати человек. С лаборантом Алексеем Голиком, у которого Адам учился работать в зернохранилище, они стали портить зерно, лили воду в закрома, и зерно начинало преть. Разумеется, они докладывали об этом Собчуку, старательно изображали беспокойство, желание спасти добро, зная, что из-за недостатка рабочей силы быстро организовать подсушку не удастся. И получалось так, что добрая половина зерна в закромах оказывалась совершенно негодной.
На базе заготзерно оккупанты создали крупный военный склад. Туда потребовались кладовщики. Собчук порекомендовал в первую очередь Павлюка и Голика, а они в качестве рабочих привлекли подпольщиков. Незаметно на военном складе оказалась вся группа. Павлюк понимал, что здесь врагу можно нанести более серьезный урон. Надо только оглядеться.
Первое время осваивали свои служебные обязанности, присматривались к начальству и условиям работы, знакомились с другими рабочими. Кроме продовольствия на складах хранилось армейское вещевое имущество. На зиму стали поступать теплые вещи — валенки, полушубки, шапки, отобранные у местного населения.
Павлюк имел свободный доступ и на вещевой склад, но не смог придумать, как тут незаметно вредить- врагу. Он обратился за советом к Яворскому, которого оккупанты назначили окружным врачом. Василий Васильевич подсказал надежный способ: обрызгивать имущество серной кислотой. Заметить такую «обработку» очень трудно, обмундирование вы-глядит совершенно целым, но стоит ему побыть в носке полторы — две недели, как появятся дыры. Яворский вышел в соседнюю комнату и вернулся с двумя флаконами. Строго предупредил Павлюка — обращаться с серной кислотой осторожно, чтобы ни одна капля не попала на руки и особенно на лицо.
Пока в кабинете Яворского никого не было, Павлюк обратился к нему еще с одним важным вопросом. Уже несколько дней в квартире Павлюка скрывался врач Макаров, бывший начальник медслужбы 141-й дивизии, пробравшийся из окружения в город. Может ли Василий Васильевич устроить его на работу?
Яворский минуту подумал:
— Требуется санитарный врач. Работа удобная, но Сергей Спиридонович — личность в Шепетовке достаточно известная. Если я устрою его под чужой фамилией, то наверняка оба провалимся. Считаю, что, использовав версию о дезертирстве, при моем поручительстве, можно будет обмануть немцев, но мне надо с ним предварительно встретиться.
— Вот и хорошо!
Прощаясь, Адам Васильевич посоветовал подумать об организации подпольной группы врачей.
Яворский незаметно улыбнулся: об этом он уже говорил со своим довоенным другом Федором Михайловым, главным врачом Славутской больницы, но передавать содержание этого разговора Павлюку пока не стал.
Получив неожиданное назначение на должность окружного врача, Яворский просил у Михайлова совета, как избавиться от этой милости оккупантов, и был очень удивлен, когда Михайлов посоветовал другое — работать и добиться полного доверия, у хозяев. Просил информировать его о положении в Ше-петовке и других городах округа, сказал, что имеет связь с несколькими подпольными группами и думает об объединении и усилении их действий.
Как и ожидал Яворский, должность санитарного врача пришлась Макарову по душе.
Сергей Спиридонович скоро заметил, что не одному ему удалось пробраться в Шепетовку. То одного, то другого встречал он бывших сослуживцев по 141-й дивизии. Они первыми узнавали начмеда, здоровались с ним. Наблюдая за однополчанами, Макаров был уверен, что большинство из них могут стать хорошими подпольщиками. Посоветовался с Павлюком, тот поддержал его, и Сергей Спиридонович сделал первые практические шаги. Для начала зашел в сапожную мастерскую, где с недавних пор работал бывший старшина комендантского взвода дивизии Владимир Шматько. В это время у него сидели младший техник-лейтенант Андросов и командир баталь-она разведки старший лейтенант Денисов.
Шматько, как заправский сапожник, ловко орудуя шилом, зашивал ботинок, остальные молча наблюдали за ним. Сергей Спиридонович сочувственно смотрел на Василия Андросова. Досталось парню, что называется, под самую завязку. Отступление, тяжелый бой под Уманью, ранение в голову и кисти обеих рук, кошмарная «Уманская яма» — огромный лагерь для военнопленных, пересыльные лагеря в Виннице и Ровно, откуда удалось бежать.
Сначала Андросов скрывался в селе Красноселка у Андрея Слободенюка, затем перебрался в Шепетовку, с помощью Василия Сидорчука, которого знал по работе в гарнизонном доме Красной Армии, устроился киномехаником в клубе оккупантов. Здесь, в городе, и встретил его Макаров, а затем и Денисов.
Молчание нарушил Андросов. Глядя на Макарова открыто и смело, он спросил его:
— Что будем делать дальше, товарищ военврач? Сложа руки долго не просидишь — фашисты докопаются что к чему и кишки выпустят.
Макаров прищурился:
— Гитлеровцы считают, что Советская власть держится только на коммунистах, поэтому и прибирают к рукам политработников. Насколько я понимаю, никто из нас к этой категории не относится...
Денисов швырнул в угол ботинок и, сжав кулаки, медленно поднялся с табурета.
— Ну, знаешь ли...
— Ничего не знаешь! Садись и слушай. Нас в городе многие знают, могут подтвердить, что мы беспартийные.
— Я комсомолец,— вызывающе и с гордостью сказал Андросов.
— Но это вовсе не значит,— не обращая внимания на его реплику, продолжал Макаров,— что мы перестали быть советскими воинами.
Друзья переглянулись — вот теперь доктор сказал правильно. Разговор после этого сразу же принял деловой характер и затянулся надолго.
Шматько успел отремонтировать сапоги не только Денисову, но и Андросову, покосился на ботинки Макарова, но те в починке не нуждались. Договорились разузнать, кто именно из военнослужащих 141-й дивизии пришел в Шепетовку и чем занимается.
Шматько сообщил, что знает, где можно достать приемник, только он неисправный. Андросов сказал, что сможет починить, и пожаловался на свою работу: очень трудно встречаться с людьми — сторонятся они его.
— Не удивительно,— сказал Шматько,— видят тебя все время с врагами, вот и держатся в стороне от греха подальше. Ты машину водить умеешь?
— Конечно, имел водительские права. А что?
— В депо должны прислать машину для шефа Герке, он подыскивает шофера. А?
— Надо подумать. Возить гитлеровское начальство тоже не мед. Хотя, с другой стороны...
— Вот именно, с другой.
Денисов предложил подумать о нападении где-нибудь за городом на одиночных солдат для добычи оружия. Андросов поддержал его. Шматько также не возражал, но сказал, что надо сначала решить вопрос с устройством на работу и приемником, а затем уже браться за другие дела. С ним согласились, хотя это не особенно пришлось по душе нетерпеливому Денисову. Разошлись к вечеру.
Возникли в Шепетовке и другие подпольные группы и тоже усиленно вовлекали бывших воинов в свои ряды. Стал подпольщиком старшина Алек-сандр Сиетов, участвовавший в боях с первых дней войны. Он сражался под Бродами, Острогом, Староконстантиновом. Под Николаевом полк попал в ок-ружение и несколько дней безуспешно пытался вырваться. Была дана команда — разбиться на мелкие группы, выходить из окружения самостоятельно.
В Умани Сиетова схватили немцы, бросили в лагерь военнопленных, но на следующий день, когда погнали на работу, он бежал. В августе пришел в Шепетовку на квартиру Марии Усатенко, которая до войны работала в красноармейской столовой полка, у нее же скрывались еще трое однополчан — Громов, Теплов и Перекальский. От них Александр узнал, что его жена Полина тоже в Шепетовке.
— Тебя, Саша, можно поздравить с сыном, всего месяц как родился. Назвали Андреем,— сообщил Виктор Перекальский.
Едва стемнело, Сиетов отправился на улицу Петровского, где в доме эвакуировавшихся знакомых жила Полина.
После первых бессвязных расспросов, слез, поцелуев и снова слез Александр спросил жену, почему она не уехала вместе с другими семьями полка на восток. Та, вздохнув, ответила:
— Ну что ты такое говоришь! Его ждала — Андрюшку. Разве можно было ехать? Как-нибудь переживем. Вот братишка мой, тезка нашего Андрея, помогает.
А помощнику исполнилось всего двенадцать лет, за самим присмотр нужен. Но, встретившись с серьезным взглядом Андрюши, Сиетов подумал о том, что в это проклятое время и детям приходится взваливать на свои слабые плечики слишком тяжелую ношу. И они не по годам взрослеют.
Полина рассказала, что в городе то и дело происходят облавы, проверки документов. Подозрительных бросают в лагерь и даже расстреливают. Пред-ложила мужу уйти в село к ее отцу, пока не достанут для него документы. Так и сделали. Сиетов ушел в село, жена осталась в городе. Осенью Перекальский передал Полине паспорт на имя ее мужа — где его достали, разъяснять не стал, посоветовал вызвать Александра в Шепетовку. На бирже труда Сиетов получил направление в паровозное депо слесарем зо-лотниково-поршневой группы. В тот же день явился на службу и вечером показал Полине пропуск — желтую продолговатую бумагу на немецком, русском, украинском и польском языках, дающую право хождения по городу в любое время суток. Подписали документ начальник депо Герке и его секретарь Ланге.
Вскоре Сиетов привел домой молодого широкоплечего парня, Владимира Николаенко, работавшего слесарем в цехе промывки паровозов. Николаенко как бы между прочим обронил, что он тоже из окру-женцев, и пытливо глянул на хозяина. Сиетов никак не реагировал на «тоже», а выжидательно смотрел на Николаенко. Тот заговорил о фронте, заявил, что сообщения немцев о взятии Москвы и Ленинграда обман, что бои уже длительное время идут в Подмосковье и под Ленинградом. Сиетов спросил, откуда у него такие сведения. Николаенко хитро улыбнулся:
— А ты что думаешь, я буду фашистской брехней довольствоваться? Не сомневайся — сведения точные, хотя не мешало бы знать больше. Только это одна сторона дела, а вторая — негоже на фашистов вкалывать.
Сиетов недобро прищурился:
— А ты, агитатор, что делаешь?
— Не обижайся, Саша, я вовсе не хотел тебя обидеть. Только ведь работать можно по-разному.
Сиетов закурил, протянул кисет Николаенко и, глубоко затянувшись, вместе с дымом выдохнул:
— Вот что, Володька, хватит крутить вокруг да около. Говори прямо, что от меня хочешь? Не бойся — не продам.
Николаенко рассказал, что в депо действует подпольная группа, которая ставит своей задачей всячески саботировать ремонт паровозов, при возможности совершать диверсии, а дальше, вполне возможно, перейдет и к вооруженной борьбе.
Не колеблясь, Александр дал согласие войти в- состав группы и выполнять задания. Когда же спросил, имеет ли группа связь с кем-нибудь или же действует на свой собственный страх и риск, Николаёнко покачал головой:
— Таких вопросов, Саша, не задавай. Знай не больше того что положено — так спокойнее и тебе и другим. У подполья свои особые законы. Знай пока меня, Петю Власюка, Ваню Куксу. Надо будет — узнаешь больше. Договорились? А пока могу сказать одно: мы не одинокие в борьбе.
Вскоре Александр Сиетов познакомился с товарищами по работе: Алексеем Коротковым, Ефимом Слободенюком, Иваном Куксой, Петром Власюком, Леонидом Столяровичем, Георгием Будником. Особенно подружился он с молодым слесарем Петром Власюком, окончившим в 1938 году в Шепетовке среднюю школу, а в следующем году его призвали в армию. Служил в артиллерийском полку под Терно-полем. В октябре 1941 года при прорыве из окружения под Киевом попал в плен, прошел несколько лагерей, наконец в ноябре бежал из Шепетовского лагеря, с помощью друзей устроился в депо.
Присматриваясь к работе Власюка, Александр Сиетов оценил ее одним словом: «волынит». Впрочем, когда показывался кто-нибудь из оккупантов, Власюк словно преображался, работал старательно, Сиетов пытался следовать его примеру, но получалось хуже — не привык скрывать истинные чувства. А когда он попытался «запороть» деталь, Слободе-нюк — старый машинист, еще до революции водивший поезда, а сейчас категорически отказавшийся работать на паровозе, ссылаясь на болезнь, заметил это и, покачав головой, сказал:
— Учить тебя, дурака, еще надо. Кто же так делает? Сам влипнешь и других подведешь под монастырь. Не умеешь — спроси старших. Руки поотбивать мало за такую работу!
Подошел Власюк, прислушавшись к разговору, сказал:
— Ты, Саша, слушай его внимательно. Меня научил и тебя научит. Я тут считаюсь одним из самых благонадежных рабочих! А что немцы от меня получают? Практически говоря — шиш. А это все батя вразумил.
Прошла пара недель, и Слободенюк с удовлетворением сказал:
— Теперь ты специалист на все руки. Гляди только, когда Советская власть придет, чтобы эту науку ты начисто забыл!
Через несколько дней Николаёнко, отозвав Сие-това во время перерыва, попросил спрятать сотню патронов и пару гранат.
Такие поручения он стал выполнять часто — хранил боеприпасы и листовки, документы и оружие. Его жена Полина знала об этом и помогала мужу в опасных делах.
...Как-то вечером, возвращаясь с работы, Музалев услышал крик: «Иван!» Что-то дрогнуло внутри (давно уже отвык от своего имени). За спиной частыми шагами кто-то догонял, поравнявшись тронул за руку: «Ваня!» Обернувшись, узнал Николая Чуда-кова, артиллерийского мастера из своей дивизии. Отлегло— этот не выдаст. Однако поправил:
— Путаешь, хлопче, не Иван, а Степан, Степан Диденко.
— Виноват, действительно — Степан. А меня, Николая Нестеренко, не забыл?
Музалев окончательно успокоился, спросил, где и как живет.
— Заходи, посмотришь, это совсем рядом. Обитаю на квартире у жены старшины Юсупова. Помнишь такого?
Музалев неопределенно пожал плечами, Юсупова и его жену он не знал, но к Чудакову зашел охотно. Николай рассказал, что фамилию Нестеренко он назвал в лагере в городе Белая Церковь, чтобы освободиться от плена, а местом рождения указал Шепетовку. Это и помогло при освобождении.
«Действовал, как я»,— подумал Музалев и повел глазами по углам маленькой комнатушки, заваленной старыми примусами, керосинками, утюгами...
Проследив его взгляд, Чудаков-Нестеренко пояснил:
— Пришлось, так сказать, частной инициативой заняться. Взял патент на ремонт.
И, посерьезнев, продолжал:
— По пути в Шепетовку слыхал много о партизанах, но встретить их не удалось. Ты ничего посоветовать не можешь?
Музалев покачал головой:
— О партизанах ничего не знаю. Но совет тебе дать могу: надо искать их здесь, в городе. Не теряй связи со мной, может и подскажу что путное.
Подпольные группы искали пути связей с лагерем военнопленных. Остапу Горбатюку это в какой-то мере удавалось, поскольку на заводе работали пленные. Другие руководители подпольных групп проникнуть за колючую проволоку долго не могли. А хотелось знать, что там делается. Павлюк не раз говорил Яворскому и Макарову: «Уверен, что у них свои подпольные группы. Не могут советские воины бездействовать даже в таких страшных условиях». Те соглашались, но как узнать?
В больницах города не хватало врачей. Макаров предложил Яворскому вариант: подсказать городской управе, что врачи есть в лагере военнопленных. Пусть обратятся к коменданту, попросят, авось отпустят.
Яворский отправился к самому «голове», а тот к коменданту лагеря. Вскоре стало известно, что освобождается несколько врачей-украинцев.
За врачами решили отправить в лагерь Макарова.
— Осторожней только, Сергей Спиридонович, а то как бы вместо освобожденных самому туда не угодить,— предупредил Яворский.
Макарову повезло. Комендант поручил отбор старшему врачу из пленных Константину Константиновичу Яковлеву, с которым Макаров быстро нашел общий язык. Этот военврач сумел сорганизовать медиков для оказания помощи больным и раненым. Узнав, что фашисты стремятся выявить в лагере политсостав, командиров и коммунистов, Макаров посоветовал Яковлеву изыскивать возможности освобождения этих людей в первую очередь, сказал, что в городе их устроят.
На другой день Константин Константинович стал свидетелем такого случая. Комендант лагеря, пожилой гауптман, остановил военнопленного, едва ковылявшего на костылях. Презрительно сощурившись, процедил сквозь зубы, что от инвалидов нет никакого прока, только переводят продукты.
Заметив Яковлева, комендант поманил его пальцем, кивнул на инвалида:
— Этот, кажется, отвоевался?
— Да, господин капитан, солдат останется калекой на всю жизнь.
— Кому нужна его жизнь, когда ежедневно гибнут сотни здоровых и сильных людей! — Гауптман ухмыльнулся,— надо выгнать его из лагеря. Нем-цы — гуманный народ, они не воюют с калеками. Эй, Иван, комм!
Переводчик подозвал солдата к коменданту...
Яковлев долго наблюдал, как ковылял к городу инвалид, то и дело оглядываясь на колючую проволоку и вышки лагеря, ему, должно быть, не верилось, что оказался на свободе.
На вечерней поверке утренний эпизод повторился, только теперь комендант решил отпустить инвалидов поторжественней. Он обратился к пленным с речью. Коверкая русские и украинские слова, гауптман заявил, что «как представитель гуманного германского командования отпускает трех военнопленных— инвалидов. Пусть расскажут всем, что немцы хотят добра русскому народу, их задача — освободить его от большевизма...».
Перед строем, потупив головы, стояли безрукий сержант-артиллерист, танкист с обгоревшим лицом, почти лишившийся зрения, и с трудом передвигавшийся на самодельных костылях немолодой уже боец. О последнем Яковлев знал, что на самом деле это майор, командир батальона, да и ранения его таковы, что через два-три месяца он сможет бросить костыли. Но когда комендант спросил его — кого отпустить, Яковлев не колеблясь, указал на майора.
С комбатом номер, кажется, удался, подумал Яковлев. Но ведь такой номер можно повторить. Немецких врачей здесь не бывает, коменданту, судя по всему, можно втереть очки, и тогда... Тогда можно вызволить из лагеря тех людей, о которых говори Макаров, спасти от гибели политработников и командиров. К решению такой задачи Яковлев привлек других врачей — Захарова, Кочеткова, Батюка. Ош в свою очередь включили в свою группу надежных фельдшеров и санитаров.
