По пути в райком Адам Павлюк задержался у громкоговорителя на углу улицы Островского. Передавали сообщение Совинформбюро за 2 июля 1941 года. Напряженно вслушиваясь в скупые слова сообщения, Павлюк старался представить происходящее под Луцком и Ровно, где развернулось ожесточенное танковое сражение. Ведь это не так уж и далеко от Шепетовки... А ему, танкисту, капитану запаса, военком посоветовал эвакуироваться на восток. Формально майор прав: в результате тяжелого ранения во время войны с Финляндией Павлюк оказался негодным к службе в строю. Но Адам-то лучше знает, на что он способен. В райкоме партии должны понять и помочь ему вернуться в армию.
Секретарь райкома внимательно выслушал Павлюка и на минуту задумался, потом стал расспрашивать о семье, о службе в армии, а в конце беседы попросил зайти вечером. И вот вечером все прояснилось. Райком партии предложил коммунисту Павлюку возглавить подпольную явку. Дело чрезвычайно опасное и сугубо добровольное. По-настоящему, надо бы ему дать возможность как следует подумать, но время не терпело: к Луцкому и Новоград-Волынско-му направлениям прибавилось Шепетовское. И хотя атаки противника были отбиты, положение оставалось тяжелым. Ни секретарь райкома, ни тем более Павлюк не знали тогда, что обстановка на фронте гораздо хуже, чем они предполагали.
27 июня танки гитлеровцев прорвались к Острогу. Бронированному фашистскому кулаку противостояли здесь лишь разрозненные подразделения советских войск и пограничников. Путь на Шепетовку – важный железнодорожный узел Правобережной Украины – был открыт.
Подумав, Павлюк согласился, и секретарь тут же поставил ему задачи: подбирать надежных людей, явочные квартиры, вести разведку, войти в доверие к врагу и ждать человека, который прибудет для руководства подпольем.
Адам Васильевич возвращался домой с чувством тревоги. Не хотелось верить, что Шепетовку займут фашисты. Но с запада слышался отдаленный грохот. Город жил напряженной, лихорадочной жизнью. Почти беспрерывно шли войска, устало брели беженцы. Жители Шепетовки молча провожали их взглядами, а многие, наскоро распрощавшись с соседями, вливались в этот нескончаемый поток.
От жены полученное задание Адам скрывать не стал и предложил ей с восьмилетним сыном Володей эвакуироваться. Мария покачала головой: «Что бы ни случилось, я с тобой, Адам. Вместе будет легче».
И вот Шепетовка оставлена... Сумрачным было утро 4 июля. Пахло гарью. Облака дыма заволокли город. В нескольких местах полыхали пожары. Стоя во дворе, Адам определил, что горели нефтебаза и склады сахарного завода.
Решил пройти по городу. Следы спешной эвакуации были видны всюду. На полу в военкомате валялись документы. Он подобрал их, бросил в печку и поджег. У входа в отделение милиции увидел несколько бланков паспортов, видимо, в спешке оброненных уезжавшими, взял их — может быть, пригодятся. В кювете — ящик с патронами. Павлюк хотел утащить его домой, но он был очень тяжел. Остановился у двора своего знакомого Ивана Павловича Шикирука, позвал хозяина. Тот охотно взялся спрятать ящик, ни о чем не расспрашивая. В опустевшей типографии Павлюк попробовал приподнять кассу со шрифтами, но слишком тяжела, не смог. Отыскал мешочек, взял в него по горстке каждой буквы. Поторопился домой и спрятал шрифт в сарае.
В квартире не сиделось, пошел к соседу, мастеру дорожного отдела Ивану Загоруйко. У него оказались товарищи по работе Николай Треска, Иван Беспалько и Григорий Граф, разговор шел о пожарах в городе. Они уже знали, что пожар устроили ночью спецгруппы, чтобы добро не досталось врагу.
— Выйти бы на шоссе, пока немцы не появились, небось раненые есть после бомбежки,— сказал Адам.
Все вышли на улицу. За городом, на опушке леса, увидели воронки от авиабомб — результат ночного налета фашистской авиации. В траве валялся перевернутый вверх колесами «Максим» с лентами, недалеко лежали трое убитых. В одной из воронок бойцов захоронили. А пулемет? Не оставлять же его врагу? Нашли несколько винтовок, десяток гранат. Все это закопали в другой воронке и поставили метку.
— На время,— сказал Адам,— потом пригодятся. Прошли дальше. В кустах послышались стоны, заглянули — двое раненых. Нарубили прутьев и связали носилки. Уложили на них раненых и понесли в больницу, где врачом работал знакомый Павлюка Василий Яворский.
В больнице Павлюк стал просить, чтобы военных не заносили в список больных, но Яворский прервал его:
— Ничего объяснять не надо, все ясно: тяжелобольных надо лечить.— И отдал распоряжение сестрам подготовить раненых к операции, а санитаркам — сжечь обмундирование бойцов.
Павлюк облегченно вздохнул. Врач сделал именно то, что требовалось. Принял раненых как больных граждан, а не как бойцов.
Дома Адам говорил жене:
— Думал, что на вербовку людей в подполье недели потребуются, с каждым по десять раз толковать придется, а тут, как сказал врач Яворский, ничего объяснять не нужно. И вот уж сколько нас: мы с тобой, Загоруйко, Треска, Граф, Беспалько, Шикирук, Яворский, а он не один — с ним сестры, санитарки. Группа может быть и немалая.
— Только не горячись, Адам. Будь осторожней. Павлюк бросил взгляд на часы — четыре. Только теперь почувствовал усталость, вспомнил о еде. Во время обеда послышался гул моторов. В город пришли враги.
Первые дни оккупации Павлюк сидел дома. Но надо было думать о работе, чтобы кормить семью и надежнее укрыться. Это советовал и секретарь райкома. Мария узнала, что их знакомый Собчук назначен директором конторы Заготзерно, подбирает штат. Выжидательно посмотрела на мужа, тот поморщился:
— Не внушает мне этот тип доверия. Но поговорить придется.
К удивлению Павлюка, Собчук охотно побеседовал с ним, посочувствовал, что старое ранение не дало уйти из города, и предложил работать лаборантом. Заверил, что сложного в этом ничего нет, место тихое, можно выждать, а потом решить, что дальше делать. О войне ни слова, как будто ее и не было. Будто невзначай задал вопрос: не большевик ли Адам? И тут же торопливо пояснил, что оккупационные власти регистрируют членов партии. Безразличным тоном Павлюк ответил:
— А что я в партии забыл? Я не командир, не комиссар, а техник, мое дело — машины.
— Ну тогда добре, пан Адам,— глазки Собчука хитро прищурились.
— Завтра и на работу. Может, у тебя на примете есть подходящие хлопцы — приглашай, возьму.
— Спасибо... пан директор. Есть два на примете, скажу, чтобы зашли.
Вскоре вместе с Павлюком в конторе Заготзерно стали работать Николай Треска и Иван Беспалько.
Через некоторое время к Павлюку домой зашел Иван Загоруйко. Он сообщил, что к нему за советом приходил надежный человек из села Климентовичи, Зелинский, который у Новоград-Волынского шоссе обнаружил советский танк, хорошо замаскированный в кустах, с виду исправный, с пушкой и двумя пулеметами. Что с ним делать?
Павлюк подумал. Никуда на танке теперь, конечно, не уедешь. Наверное, надо разоружить его, а затем сжечь. Но раньше следует осмотреть машину.
— Если пойдем с тобой, найдешь танк, Иван?
— Примерно место представляю,— ответил тот.— Но там до деревни недалеко, сбегаю за Зелинским, покажет.
Танк оказался легким — Т-26. Гусеничный ход был неисправен, и его затащили сюда на буксире, явно предназначали для засады: с бугорка дорога как на ладони. Судя по всему, действовать экипажу не пришлось.
Павлюк тщательно осматривал танк, Зелинский с Загоруйко терпеливо ждали, что скажет танкист.
— Поджечь, другого не придумаешь.
Смочив паклю бензином, Павлюк влез на танк и один зажженный факел бросил в люк, другой—на бензобак. Затем все бросились бежать. Вдруг они увидели, что по дороге идут вражеские машины. Едва успели спрятаться в кустах, как в направлении горящего танка ударил пулемет. Адам почувствовал, как плечо что-то обожгло, и сразу понял — ранен.
Наутро плечо разболелось, и Павлюк пошел в больницу — к Яворскому. Тот молча обработал рану, забинтовал и выдал справку о временной нетрудоспособности. Перед уходом Адам спросил:
— А как наши больные товарищи, Василий Васильевич?
— Как и мы с вами, будут в строю.
Павлюк ушел, окончательно убедившись, что Яворский надежный человек.
Рана затягивалась быстро, и Павлюк вскоре снова стал выходить на работу.
Как-то под вечер над станцией появились два советских самолета. Павлюк подумал, что они будут бомбить железнодорожный узел, но вместо бомб самолеты сбросили листовки.
Не прошло и часа, прибежал Володя с листовкой в руках.
— Сынок, такое открыто не носят! Тебя никто не видел?
— Нет, папа.
Это было обращение Центрального Комитета Коммунистической партии Украины, Президиума Верховного Совета и Совета Народных Комиссаров УССР к украинскому народу с призывом напрячь все усилия для отражения врага и развернуть широкую партизанскую борьбу в тылу оккупантов.
— Маша, послушай! — И прочел:
«Возродим славные традиции украинских партизан, которые нещадно уничтожали в годы гражданской войны немецких оккупантов. На занятой врагом территории создавайте конные и пешие партизанские отряды, диверсионные группы для борьбы с вражескими частями, взрывайте в тылу врага мосты, дороги, уничтожайте телефонную и телеграфную связь, поджигайте леса и склады, громите обозы противника. Создавайте врагу и его пособникам нетерпимые условия, беспощадно преследуйте и уничтожайте их, всеми способами срывайте все мероприятия врага».
— Ничего не скажешь,— серьезный документ. Многим поможет найти правильную дорогу.
Подозвал сына, опустил руку на его плечо:
— Вот что, Володя, я тебя очень прошу — ничего сам не делай, спрашивай меня и маму. И никому не говори, что видишь и слышишь дома. Никому! Иначе фашисты убьют всех нас. Понял?
— Я все понимаю, папа,— ответил сын.
На другой день нагрянули немцы, два солдата с полицаем. Выглянув в окно, Адам взволновался. Неужели из-за листовки? Несколько минут прошли в напряжении. Вошедшие в дом солдаты стали осматривать комнаты, не обращая никакого внимания на хозяев. Через переводчика объявили, что дом они завтра занимают, жильцы должны сегодня же убраться.
С помощью Загоруйко, Трески и Беспалько Пав-люки перевезли домашние вещи в полуразрушенный при бомбежке дом на улице Островского. Одному только Володе новоселье пришлось по душе. У него нашлись тут друзья: Валя Котик, Коля Трухан, Степа Кишук, с которыми он проводил целые дни.
Адам Васильевич беспокоился: как найдет его теперь человек, о котором говорил секретарь райкома? А может, он уже здесь, обосновался на другой явке? Наверно, и другие товарищи помышляют о борьбе...
Павлюк был недалек от истины.
* * *
Никогда не думал Иван Савельевич Нишенко, что военная гроза забросит его в Шепетовку, хотя за свои тридцать семь лет он успел исколесить вдоль и поперек половину страны.
21 июня Нишенко поздно вернулся домой. В этот день было закончено строительство холодильника на территории Брестской крепости, которое он возглавлял, в понедельник должны были начаться испытания. Жена недовольно ворчала, открывая двери, впрочем не очень строго — знала, сколько забот и волнений пережил Иван с этим строительством.
Вскоре в доме воцарилась тишина, из соседней комнаты слышалось мерное дыхание спящих детей, а Нишенко не мог уснуть. Покуривая, думал о беспокойных событиях. За последнее время участились нарушения границы, ходят слухи, что на той стороне Буга немцы сосредоточивают войска. Неспроста. Незаметно уснул. Вдруг один за другим ударили громовые раскаты. Нишенко вскочил. Невдалеке от дома запылало бензохранилище, и снова мощный взрыв, из окон вылетели стекла.
Отправив полусонных, перепуганных детей и жену в подвал, Нишенко кинулся к обкому партии. Не прошло и часа, как собравшиеся в обкоме партийные и хозяйственные работники услышали автоматные очереди, немцы ворвались в город.
На другой день Нишенко перебрался с семьей к знакомым. В подвале затаив дыхание прислушивался к радиопередачам из Москвы. В Брестской крепости дни и ночи шел бой.
Тучи дыма и пыли окутали крепость.
Пристроив семью в одном из сел, Нишенко с группой партийных и советских работников стал пробираться на восток, к своим. Под Шепетовкой разбились на небольшие группы. Нишенко с двумя спутниками решил на несколько дней остановиться в городе, осмотреться, передохнуть. Но планы его здесь круто изменились. В скверике около городского вокзала на скамейку рядом с ним присел молодой железнодорожник — спецовка в мазуте, усталое грязное лицо. Закурив, жадно затянулся несколько раз, неожиданно зло выругался, не обращая внимания на соседа.
— На кого так рассердился, хлопец? — спросил Нишенко. Парень, не поднимая глаз, буркнул:
— Твое какое дело?
— Да так просто. Закурить не найдется?
— Работать надо, а не побираться!
— Что правда, то правда. Только на кого и против кого?
— Знаешь что, агитатор, дуй отсюда к чертовой бабушке! Языком трепать мастеров много, а на деле...
Но Нишенко не ушел. Чем-то располагал к себе этот парень. Постепенно разговорились, и Иван Савельевич узнал, что в депо только что закончили ремонт очередного паровоза, который повел к фронту состав с боеприпасами. Его собеседник развел руками:
— Ведь по нашим же стрелять будут. Иван Савельевич вздохнул.
— Да, времечко... будь оно проклято! Я вот холодильник для наших ребят строил, а сейчас в нем немецкие интенданты распоряжаются и в холодильные камеры наше мясо поди закладывают.
— Где холодильник-то?
— Не столь важно. Насчет паровозов могу кое-что посоветовать, в свое время немало на них работал.
Парень протянул кисет:
— Толкуем с вами вроде о серьезных вещах, а до сих пор не познакомились. Николаенко моя фамилия, зовут Владимиром.
Нишенко в ответ назвался дядей Ваней. Николаенко хмыкнул. И когда его собеседник предложил перейти с бойкого места, где они сидели, возражать не стал.
Николаенко рассказал, что вскоре после взятия Шепетовки немцы перешили железнодорожные пути на узкую колею. Ежедневно десятки составов забивали железнодорожный узел, а затем к фронту мчались эшелоны с танками, машинами, артиллерийскими орудиями и солдатами, с бензином и снарядами. Надо что-то делать.
Долго в этот день беседовал Иван Савельевич с молодым слесарем об организации работы в депо, о настроениях рабочих, немецком начальстве, контроле за работой, о состоянии оборудования. Условились встретиться на другой день.
Во время следующей встречи Нишенко предложил Николаенко незаметно затягивать ремонт паровозов, портить станки и инструмент, посоветовал внимательнее присматриваться к рабочим, подыскивать надежных людей.
— У нас в депо ненадежных нет.
— Тогда и толковать не о чем. То, о чем мы говорили, подпольная борьба. И если мы не проявим осторожности, выдержки и осмотрительности — в два счета сгорим. Вот ты, Владимир, как в депо оказался?
Николаенко рассказал, что служил в армии, был ранен, отстал от части и, не догнав своих, пробрался в родной город, где с помощью переводчицы шефа депо Веры Бойко устроился на работу. Нишенко попросил подробнее рассказать о переводчице. Выяснилось, что у этой молодой еще женщины-колхозницы мать немка. От матери она и научилась говорить по-немецки.
По рекомендации старосты села Дерманки ее направили в депо переводчицей. Вера связана с выдачей рабочим разного рода документов, в том числе пропусков для хождения по городу.
— А нельзя ли через Бойко достать пропуск? Я ведь на птичьих правах. Паспорт есть, но его лучше не показывать. А когда вон такие бумажки чита-ешь,— Нишенко кивнул на трансформаторную будку,— делается невесело.
Владимир проследил за его взглядом и усмехнулся. На трансформаторной будке был приклеен лист желтой бумаги, увенчанный орлом со свастикой в когтях, с текстом — слева на немецком, справа на украинском:
«Доводится до сведения местного населения, что, если кто посягнет на жизнь немецкого солдата, тот будет немедленно расстрелян.
В случае если будет обнаружен убитый немецкий солдат и виновный не будет найден, отвечает та часть населения, поблизости от которой выявлен убитый немец. За убитого немца будет расстреляно сто человек населения».
Это объявление немецкого коменданта было расклеено по всему городу на следующее утро после вступления оккупантов в город. Потом таких объяв-лений, где несколько раз фигурировало слово «расстрел», появилось с добрую сотню, но это, первое, было особенно зловещим.
Николаенко обещал достать пропуск и сдержал слово. Уже на другой день он принес «аусвайс», из которого следовало, что предъявитель его работает стрелочником в Цветохе — небольшом разъезде недалеко от Шепетовки.
Теперь Иван Савельевич уже уверенно ходил по городу. Через нового знакомого достал бумагу и стал от руки писать листовки, расклеивать их на заборах, распространять на базаре. Он твердо решил обосноваться в городе. Железнодорожники охотно прислушивались к его советам.
Начало было сделано. После этого Иван Савельевич стал вынашивать план создания боевой диверсионной группы. По его поручению Николаенко организовал поиски оружия и боеприпасов. Вскоре его группа располагала несколькими винтовками (часть из них переделали на обрезы), парой гранат, пистолетом и патронами. Некоторые горячие головы порывались начать охоту за солдатами и офицерами, мечтали о нападении на автомашины и склады, однако «дядя Ваня» сдерживал их. Он говорил: «Если бить, то наверняка, без провала, но это в будущем, а пока и саботаж в депо не такое уж безобидное дело, как кажется на первый взгляд».
Слово «саботаж», столь часто употребляемое к месту и не к месту шефом депо Герке, его помощниками Крекенбахом и Брукландом, быстро привилось среди рабочих и понравилось Нишенко. Оно означало и поломанное сверло и «посаженный» резец, небрежно завинченную гайку, длительные перекуры, незаметно подрезанные тормозные шланги, песок в буксах и многое другое.
Пришло время переходить и к диверсиям. Вот, например, как была организована одна из первых диверсий.
...Недалеко от депо Николаенко встретил «дядю Ваню», сообщил, что по сведениям путейцев ночью к линии фронта пойдет эшелон с боеприпасами. Нишенко досадливо поморщился: взрывчатки и капсю,-лей-детонаторов нет, парой гранат ничего не сделаешь, а ребята ждут ответа.
— Бригада на паровозе немецкая?
— Немецкая. Нашему брату не доверяют такие маршруты.
— Худо. Я думал по пути паровоз вывести из строя. Впрочем, подожди... Немцы углем загрузились? Нет? Тогда все в порядке. Возьмешь гранату, ту маленькую — «лимонку», замаскируешь под кусок угля и бросишь в тендер. Сможешь?
— Конечно! Эх, черт, было бы что посильнее гранаты...
— Всему свое время. Ты еще что-то хочешь сказать?
— Тут такое дело, хлопцы решили Горбатюка прихлопнуть.
— Директора лесозавода?
— Его самого. Из шкуры лезет, чтобы выслужиться перед хозяевами. А еще, говорят, коммунистом был.
Стало известно, что недавно назначенный директором Шепетовского лесозавода Горбатюк договорился с комендантом о привлечении на работы военнопленных. Они таскают на заводе бревна, грузят готовую продукцию, а «нерадивых» охрана избивает. Сегодня по дороге на завод конвоиры пристрелили двух красноармейцев. Надо поквитаться с немецким холуем.
Нишенко задумался. Расправа с негодяями вполне закономерна, но только после тщательной проверки.
— Передай хлопцам, чтобы подождали. Присмотримся. Убирать — так аккуратно, чтобы никому в голову не пришло откуда ветер. Поручи ребятам разузнать все про пана директора.
Утром Нишенко встретился с Николаенко. Возбужденно поблескивая глазами, Владимир рассказывал, как подбросил гранаты в два паровоза, отправлявшиеся с составами в противоположные стороны. Обе они взорвались: одна где-то под Казатином, другая за Славутой. Паровозы надолго выведены из строя, серьезно ранен немецкий машинист. В депо был большой переполох, делали обыск, многих допрашивали, в том числе и его, но вскоре выпустили.
— Очевидно, взрыв в одной топке немцы могли принять как случайность, а одновременный на двух паровозах сочли за диверсию. Теперь немного притихните, пусть фрицы успокоятся. Что еще интерес-нош?
У Горбатюка на заводе пленный удрал. Немцы по всему городу рыщут. Опять Горбатюк...
* * *
Остап Андреевич Горбатюк шел к конторе лесозавода, внимательно посматривая по сторонам. Без лишней поспешности, но с должным почтением снимал картуз, встретив по пути немецкого солдата, сопровождавшего команду военнопленных. Пленные и горожане провожали директора колючими взглядами, и Остап Андреевич незаметно поеживался. Дожил, нечего сказать! И все проклятый ревматизм — скрутил так, что нечего было и думать об уходе вместе с войсками. А теперь он, бывший бракер лесозавода, коммунист, один из первых комсомольцев Шепетовки, удостоен «милости» оккупантов, стал директором. Сам гебитскомиссар Ворбс, имперский советник, оберштурмбанфюрер предложил ему этот пост. Когда Остап пробовал отказаться, ссылаясь на болезнь, Ворбс, не повышая голоса и улыба-ясь, сказал:
— Расстреляем. Или лучше повесим. Второй способ, пожалуй, предпочтительнее. Вы не находите, пан Горбатюк? Тогда извольте завтра выйти на работу. И помните — великая Германия умеет щедро награждать добросовестных и жестоко карать саботажников.
Когда Остап рассказал жене о полученном назначении, Надежда Даниловна всплеснула руками, глядя в сторону, чуть слышно сказала:
— Как же теперь людям в глаза смотреть? Именно этот вопрос встал и перед Остапом уже в кабинете гебитскомиссара. Но в то время у него мелькнула мысль о скрытом сопротивлении, и он принял предложение Ворбса. Мысль о борьбе с врагом не обрела тогда конкретной формы, но все равно
стало как-то легче. Теперь он посвятил жену в свои намерения.
Долго в тот вечер беседовали они, уснули далеко за полночь. Утром, провожая его на работу, она сказала:
— Об одном прошу, Остап, будь осторожным. Опасности подстерегали со всех сторон: за ним следили немцы, и свои на него косились, того и гляди бревном «нечаянно» придавят или попросту в укромном уголке прибьют. Поэтому и старался Остап Андреевич избегать укромных уголков, особенно с тех пор, как появились на заводе военнопленные. Брат Александр, работавший на этом же заводе, как-то сказал:
— Ты, Остап, того, рот не разевай. Люди не очень-то фашистских директоров любят,— и, повернувшись, зашагал прочь.
Остап догнал его.
— Вот что, брат, давай поговорим всерьез. Зайди вечерком.
Дома они объяснились начистоту. Остап сказал, что пост директора может стать удобной ширмой для борьбы с немцами.
— И что же ты можешь тут сделать?
— Многое. Лес немцам позарез нужен для восстановления мостов и железнодорожного полотна. Надо постараться, чтобы они его получили как можно меньше...
— Сложное дело.
— Конечно. А для этого надо подыскать надежных помощников. Есть среди рабочих подходящие хлопцы, и пленные, что у нас на погрузке работают, многое могут сделать. На заводе удобно устраивать побеги.
— Вчерашний побег — твоя работа?
— Моих ребят. Но побеги — это одна сторона дела. Надо поддерживать людей, подкормить, не дать опустить руки.
Остап высказал предположение, что в городе, возможно, оставлены люди для подпольной работы. Надо их искать. А пока создавать свою группу.
Александр посоветовал брату поговорить с мастером цеха безалкогольных напитков райпищекомбината Анной Павловной Трухан и Анной Никитичной Котик. Их сыновья, Николай и Виктор, смелые и смышленые хлопцы. Не мешало бы их устроить на завод. Парням идет по шестнадцатому году, могут мобилизовать на работу, ведь по распоряжению оккупантов введена трудовая повинность с пятнадцати лет.
Через несколько дней Виктор и Николай уже работали на подсобных работах. Горбатюк заметил, что ребята быстро познакомились со многими пленными, незаметно для охранников передавали им продукты. Однажды Остап случайно сам оказался свидетелем, как Коля Трухан передавал бойцу узелок с едой. Увидев директора, Коля растерянно отдернул руку, потупился, но тотчас же с вызовом посмотрел на него. Горбатюк чуть заметно кивнул и молча пошел дальше. Заметил Остап Андреевич и то, что младший брат Виктора — Валя не раз приносил на завод вареную картошку. Наверняка давала мать. И Горбатюк пошел к Анне Никитичне. Завел разговор о тяжелой участи пленных, похвалил Виктора и Валю, которые делают доброе дело, передавая им продукты, посоветовал делать это осторожнее. Намекнул, что есть возможность выручать людей из неволи. Не могла бы Анна Никитична помочь им?
— Чем?
— Покормить, какую-нибудь одежонку передать, спрятать на время.
— Откровенно говоря, Остап, страшно. Не за себя — за сыновей. Но ведь надо. Может, и моему мужу кто в беде поможет...
Такой же разговор состоялся и с Анной Павловной Трухан. Она тоже согласилась помогать пленным. Обеим женщинам Горбатюк поручил осторожно присматриваться к соседям, подумать, кто еще может включиться в эту работу. Посетовал на незнание обстановки на фронте. Немецкие солдаты болтают, что красные окружены под Киевом, взят Смоленск. Вот если бы радио...
Подумав, Анна Павловна обещала выяснить насчет приемника.
К концу смены Горбатюка остановил Коля Трукан. Потупившись, он тихо спросил:
Дядько Остап, что будет пленному, если убежит?
— Хочешь сказать, если его поймают? Могут и расстрелять. Или изобьют и снова бросят в лагерь. Зачем тебе это понадобилось?
— Помните того хлопца, которому я передавал еду?
— Да ты стольким передавал, что не запомнишь.
— Это самый первый, с прищуренным взглядом. Так вот, он уже несколько раз бежал из лагерей и снова хочет.
Доверие подростка тронуло Горбатюка. Он положил руку на плечо Николая, заглянул в глаза:
— О серьезном деле говоришь, Коля. Тут нельзя торопиться.
И убедил подростка, что побег «на авось» безнадежное дело, но если его хорошо подготовить, снабдить беглеца одеждой, документами, то будет совсем другое дело.
— Кстати, как зовут твоего приятеля?
— Иван Музалев. Боец-топограф, говорит, что комсомолец.
Отпустив Трухана, Горбатюк задумался о Музалеве. Не раз бежал из лагеря... Значит, храбрый человек, Может, ему удастся сбежать, как тому, что на днях скрылся? Но лучше наверняка. Совсем недавно Остап прослышал, что немцы собираются отпустить из лагеря часть военнопленных — украинцев с Правобережья. Как бы воспользоваться этим и вызволить Музалева, а может и других?
* * *
Так зарождалось советское подполье в Шепетовке. Его зачинатели — коммунисты, еще не будучи связанными между собой, действовали в одном направлении: подбирали людей, сколачивали группы, в зависимости от условий определяли задачи, вырабатывали методы борьбы, наносили первые удары по врагу.
Попытки руководителей групп установить связь с партийным комитетом не удались. Как выяснилось впоследствии, из-за недостатка времени райком не смог создать подпольный орган, а товарищи, перебро-шенные ЦК КП Украины через линию фронта для выполнения этой задачи, погибли.
