День стоял хмурый, серый. Медленно плыли над селом Должином мрачные тучи, как бы нехотя роняя легкие пушистые снежинки. Было тихо. В полдень в село въехали подводы с полицейскими и солдатами. У избы старосты остановились. Из саней, не торопясь, вылезли приехавшие. Первым к крыльцу направился Молотков. Встречать его выбежал из дома Егоров.
— Что нового? — едва поздоровавшись, сверля старосту недобрым взглядом, спросил начальник полиции.
— На днях мы с Сотовым видели, как поздно вечером от Немкова вышел кто-то высокий. Хорошо разглядеть не удалось. Но по фигуре, походке очень похож на Васькина... — зашептал в ответ староста.
— Арестовали?
— Не успели...
— Раззявы,— зло перебил Молотков.
— Пока я бегал за урядником, Сотов следил за Васькиным и видел, как тот вошел в амбар. Мы втроем этот амбар обшарили: как сквозь землю провалился...
— Идиоты, из рук выпустили... — Молотков выругался самыми скверными словами. — Ну а еще что?
— К Немкову часто заходят и Сашка Иванов — наш писарь, Танька Ефремова — комсомолка, Васька Еремеев — бывший бухгалтер сельпо, вертится около Немкова и Мишка — сын учителки Васильевой...
— А о чем они между собой говорят? — снова перебил Молотков.
— Мы с Сотовым однажды вечером под окном у Немкова притаились. Слышали, как он говорил: наступление Красной Армии под Москвой — это лишь начало. Скоро, мол, господам немцам капут будет везде... Иванов поддакивал. А Ефремова сказала: «Скорее бы Красная Армия пришла»...
— Где сейчас Немков?
— Дома... Пойдемте, провожу,— охотно вызвался староста и шепотом предупредил: — Господин начальник полиции, он парень отчаянный. Окружите дом, не то убежит.
Егоров побаивался, как бы Немков не рассказал фашистам, что он, староста, знал о раненых бойцах, вы-леченных в его деревне и отправленных в лес к партизанам. Вот и ловчил сейчас, думая, как бы обезопасить себя на этот случай. И вдруг ему показалось, что он нашел выход.
— Господин начальник полиции,— зашептал он на ухо Молоткову,— Немков парень сорвиголова. Вы ему бы сразу капут сделали, как тому красноармейцу, а?..
— Не бойся, у нас не уйдет!
Избитого, со связанными руками, под усиленной охраной Немкова увезли в Болот...
В небольшой прокуренной комнате за письменным столом сидели Гепарт, Молотков, Мановский. У проти-воположной стены стоял Александр Немков, в разорванной и запятнанной кровью рубашке. В камере по знаку Гепарта его сразу стали избивать, надеясь вырвать признание.
— Пойми, ты страдал от Советской власти, сидел в тюрьме. Мы это знаем,— вкрадчиво говорил комендант,— и если будешь чистосердечен, помилуем... А сейчас расскажи: кто совершил диверсию у разъезда Мяково? Зачем к тебе ходил Васькин? Где он сейчас? Куда делись раненые? Кто связан с партизанами?..
— Я ничего не знаю.
— Напрасно упираешься, нам о тебе все известно: и о раненых, и о Васькине, который к тебе ходил, и о том, что ты оружие в лесу собирал... Расскажешь все — сегодня же домой отпустим, в полицию устроим, будешь жить лучше других...
Немков чуть п-риподнял голову, блеснул глазами. Разбитые в кровь губы скривились в презрительной усмешке.
— Последний раз спрашиваю. Ты же молодой. Тебе жить да жить. Подумай хорошенько.
— Никакого Васькина не знаю. Раненым, да, помогал. А куда они ушли, мне неизвестно.
— А, ты еще издеваешься над нами? — выкрикнул Молотков и, вскочив со стула, дважды ударил Немкова рукояткой пистолета по голове.
Александр упал. Очнувшись, он приподнялся на руках, прищурил глаза и четко, ясно проговорил:
— Можете делать со мной что угодно, но я вам больше ничего не скажу...
Потом был второй допрос, третий... Весь в синяках, с кровоподтеками на лице, подпольщик ни разу не разжал губ.
Утром 30 января 1942 года в камеру к Немкову вошел Молотков с полицейским Танковым. Начальник полиции, внимательно осмотрев одежду арестованного, скомандовал:
— Пальто и сапоги снять, оставить здесь. Арестованного вывести во двор!
Александр в носках вышел на улицу. Над ним было хмурое небо.
Только на горизонте, где-то над Должином, виднелась светлая полоска...
— А ну двигайся! — прикрикнул на него полицейский и прикладом подтолкнул вперед.
Из поселка к кладбищу вышла группа людей. Впереди Немков в порванной окровавленной рубахе. Он, казалось, не замечал холода. За ним шли избитые и полураздетые Михаил Алексеев — коммунист из деревни Кривицы, член Окроевской группы, и красноармеец, бежавший из лагеря военнопленных и схваченный гитлеровцами около Волота. На допросах в комендатуре боец вел себя мужественно, не назвал палачам даже своей фамилии. У всех троих были связаны руки...
Сзади шагали Танков — плюгавый мужичишка с круглым, как блин, лицом — и еще двое полицаев. А чуть поодаль, метрах в шести, шествовали гитлеровский унтер-офицер и Молотков.
— Здесь,— указал начальник полиции на небольшую яму, полузасыпанную снегом. Все остановились.
Александр огляделся вокруг. Над широким белым полем плыли серые тучи. Везде снег да снег, лишь в мутноватой дали виднелась деревня Хотяжа. Немков повернулся к конвою.
— Может, одумался? — хрипловатым голосом спросил Молотков. — Расскажешь все — будешь жить.
Немков смерил его презрительным взглядом:
— Умереть не самое страшное...
— Что же страшнее? — кривя губы в фальшивой улыбке, спросил главарь полицаев.
— Стать, как ты, предателем Родины и народа.
— Огонь! — выкрикнул Молотков.
Грянул залп. Алексеев и красноармеец упали. А Немков остался на ногах. Струйки крови потекли по рубашке, капали на снег. Танков вскинул винтовку еще раз, торопливо выстрелил. Александр качнулся. Расставив ноги чуть пошире, с ненавистью продолжал^ глядеть в глаза полицейскому. Тот дрожащей рукой пытался загнать в ствол очередной патрон, но его заело. Тогда Молотков, выхватив из кобуры пистолет, подбежал к подпольщику и в упор выстрелил ему в голову.
Вернувшись после расстрела в пустую камеру, начальник полиции взял себе сапоги Немкова, а к ногам Танкова кинул пальто.
Крушение воинского эшелона на разъезде Мяково взбесило гитлеровцев. В Волот срочно был направлен карательный отряд, затем со станции Дно прибыл и зондерфюрер Краузе. Он вызвал к себе командира ка-рательного отряда обер-лейтенанта Шпицкого, а также Гепарта, Мановского и Молоткова.
— Господа,— начал он,— ситуация чрезвычайно серьезная. Вот-вот партизаны станут хозяевами положения в вашем крае. Разгром наших гарнизонов, крушение воинских поездов, точная бомбежка складов и казарм... И все это у вас под носом! Поэтому напоминаю о необходимости неукоснительно и строго выполнять приказ генерал-полковника фон Буша о борьбе с партизанами. — И Краузе сухо и четко зачитал этот приказ:
— «1. Партизаны, захваченные во время активной борьбы, расстреливаются немедленно.
2. Отдельные партизаны берутся в плен и допраши-ваются. После произведенного допроса они расстреливаются.
3. Лица, подозреваемые в партизанской деятельности, расстреливаются».
Пока что этот приказ, особенно его последний пункт, выполняется вами плохо,— подчеркнул зондерфюрер.— Всех агентов, полицейских, урядников и старост надо немедленно привлечь к выявлению подполья, его связей с партизанами. Не позже чем через двое суток список всех подозрительных лиц должен быть у меня.
На другой день в Волот к капитану Гепарту и начальнику управы Мановскому вызвали всех старост и урядников. Гепарт лично проинструктировал их.
Первым составил список по своей деревне Егоров. По рекомендации Молоткова он внес в него фамилии всех, кто посещал дома Немкова и Васильевых. Затем такую же бумагу сдали староста Крылов из Больших Грив и некоторые другие.
В списки подозреваемых попали фамилии многих подпольщиков. Зондерфюрер Краузе мог бы гордиться обер-лейте-нантом Шпицким и его отрядом. Такой изощренной же-стокости в расправах с партизанами и мирным населением завидовали многие каратели. Вот и на этот раз, прибыв в Волот, команда Шпицкого сразу же разъехалась по деревням и со знанием дела принялась за повальные обыски, расправы и грабежи. При малейшем подозрении в связях с партизанами жителей тут же арестовывали и расстреливали.
Утром в Соловьеве фашисты ворвались в дом Капралова. Офицер, вынув из кармана лист и что-то прочитав в нем, ткнул пальцем в грудь инвалида.
— Захар Капралов?
— Да, я,— глухо ответил тот.
— Коммунист? Партизан?
Капралов отрицательно помотал головой.
— Выходи! — прокричал фашист.
Захар Степанович потянулся за полушубком. Офицер сделал жест рукой: не надо.
Капралов все понял. Он сел на лавку и отстегнул левой рукой протез правой руки, бросив его себе под ноги, затем стал снимать протезы с ног. Гитлеровский офицер и солдаты с изумлением смотрели на обрубок тела с одной левой рукой.
— Ты и есть Захар Капралов? — недоверчиво пере-спросил офицер.
— Да, это я.
Гитлеровец еще раз посмотрел на лист, затем на инвалида и, ничего не сказав, вышел с солдатами на улицу.
Обессиленный Захар Степанович, закрыв глаза, при-слонился к стене. Вдруг он услышал какое-то потрескивание, почувствовал запах дыма. Открыл глаза, увидел языки пламени, лизавшие снаружи стекла окон. «Дом подожгли, гады. Решили сжечь живьем...»
Пристегивать протезы было уже поздно. Захар Степанович тяжело свалился с лавки на пол, неуклюже, работая обрубками ног, пополз к окну в сад. Кое-как растворив его, с большим трудом приподнял тело на подоконник, скатился на землю...
В тот же день, прибыв в Верёхново, изверги направились прямо к дому Тихова. Сани еще не остановились, а солдаты уже бросились в избу, стали бить хозяина прикладами, сапогами. Связав, бросили на сани. Потом обшарили дом и сарай, забрав все, что только можно: тулуп, белье, скатерти, продукты, овец и кур.
В деревню Городцы нагрянули полицейские. Вло-мившись в дом Заниных, начали обыск, стаскивая в сани все, что представляло хоть какую-нибудь ценность. Когда же вынесли картофель и другие продукты, хозяйка, Анна Кузьминична, стоявшая в окружении семерых ребятишек, шепнула старшей дочери:
— Домна, в огороде у сарая под снегом зарыт мешок муки. Если не вернусь, найдешь. Да, если обо мне будут говорить что плохое, не верьте: я хотела, чтобы вы выросли настоящими людьми.
Полицаи вывели Анну Кузьминичну на улицу. Ре-бятишки, столпившиеся на крыльце, видя, как мать бьют прикладами, вталкивая в сани, громко заплакали. А самая младшая из них — Машенька, путаясь в длинном, доставшемся ей от старшей сестры пальтишке, бросилась вслед за матерью, вцепилась ручонками в ее юбку.
— Мамочка! Не иди с дядей — он бяка... Молотков схватил девочку за руку и швырнул ее в снег. Анна Кузьминична рванулась к дочери, но ее цепко держали за руки полицейские. Девочка, выкарабкавшись из снега на дорогу, вновь кинулась к матери, на ходу лепеча:
— Мамочка! Не ухо-ди...
Полицейские увезли женщину, забрали корову, овец, все продукты, обрекая семерых ребятишек на голодную смерть. Старшей, Домне, не было в то время и шестнадцати, а младшей шел третий годик.
В Должине каратели остановились сперва возле дома Васильевых. Ворвались в комнату.
— Васильева и Васильев Михаил, одевайтесь! Вы арестованы.
Нина Павловна отпрянула от незваных гостей, затем негромко сказала сыну:
— Одевайся, Мишенька.
А тем временем Егоров с четырьмя гитлеровскими солдатами орудовал в доме Ефремовых. Таня, обняв за плечи младшую сестру Марию, наблюдала, как каратели обшаривали все комнаты. Когда они полезли на чердак и в подвал, Таня вынула из кармана висевшей рядом кофты комсомольский билет, сунула его за пазуху сестре и прошептала:
— Сохрани.
Кончив обыск, каратели связали руки Татьяне, толкнули ее на сани.
— Прощайте! — крикнула девушка родным. ...Василий Федорович Еремеев в этот день занимался во дворе по хозяйству. Вдруг он увидел бегущую к нему испуганную жену.
— Вася! — торопливо заговорила она. — Немцы аре-стовали Нину Павловну с Мишей, Таню Ефремову, к нашему дому идут...
Еремеев вздрогнул, взглянул на улицу. На дороге увидел несколько саней с людьми, а на тропке шагающих к нему карателей. Он быстро поднялся на крыльцо, с силой захлопнул дверь и запер ее изнутри на засов. Поднялся на сеновал, выхватил из тайника, сделанного в соломенной крыше, карабин, привычно щелкнул затвором, насторожился.
— Еремеев! — раздался окрик полицая, сопровожда-вшего карателей. — Не дури! Окажешь сопротивление, господа немцы сожгут дом, да и семью не пощадят. Выходи!
Представив, как фашисты расправляются с его семьей, Василий Федорович заколебался. Медленно опустились руки с карабином. В голове бились тревожные мысли: «Как быть? Как спасти жену и детей?»
Нехотя сунул карабин обратно в тайник. Открыл дверь. Вышел на крыльцо.
— Вот так-то лучше,— проговорил довольный полицай и подтолкнул арестованного прикладом сзади.
Когда Еремеев подошел на улице к саням, вдруг по-чувствовал в своей ладони чью-то маленькую теплую ручку. Обернулся и замер. Его любимица дочь Тамара прижималась к его боку и испуганно заглядывала в лицо. Василий Федорович приподнял ее с земли, поцеловал и тихо проговорил:
— Беги, доченька, домой. Скажи, что я велел всем вам слушаться маму...
Один из карателей подтолкнул его к саням. Кони рванулись вперед, увозя арестованных в волотовскую комендатуру.
Тамара попыталась бежать рядом с санями, в которых увозили отца, но, споткнувшись, упала; сидя на снегу и плача от обиды, она тоскливо смотрела, как вереница саней скрывалась за поворотом.
В тот же день в селе были арестованы Анна Ивановна Иванова и Мария Михайловна Волкова. Много патриотов, даже не связанных ни с подпольем, ни с партизанами, было схвачено в других деревнях.
Арестованных — их было более сорока — привезли в Волот и заперли в неотапливаемом каменном доме, недалеко от комендатуры. Женщин и детей поместили отдельно. Сразу же начали поочередно водить людей в комендатуру. Допрос вели Краузе, Гепарт, Манов-ский. Истязать и калечить арестованных помогали обер-лейтенант Шпицкий, Молотков и полицаи.
...Уже в третий раз привели на допрос Татьяну Ефремову. В изорванном платье, с синяками на лице и руках, она едва стояла на ногах.
— Будешь говорить? — играя плеткой, спросил Мо-лотков.
— Мне ничего не известно,— спокойно ответила де-вушка.
— Ты опять за свое! — закричал начальник полиции. — Так вот тебе! — И на Татьяну обрушился град ударов. Она упала. Молотков приподнял ее за руку и закричал в лицо: — Для кого собирала сведения, кто твой командир, где он сейчас?
Еле шевеля губами, девушка отвечала:
— Ничего не знаю... не знаю...
...Михаил Тимофеевич Тихов на допросах не скрывал, что работал председателем сельсовета (это скрыть было невозможно). Однако свое участие в работе подпольной организации отрицал. И как над ним ни издевались, фашистам не удалось узнать от него ничего. А когда Мановскому надоел бесполезный допрос, он с раздражением и угрозой бросил:
— Мы знаем о твоей работе в сельском Совете все, и этого достаточно, чтобы ты понес заслуженную кару...
Тихов с гордостью ответил:
— Да, односельчане доверяли мне руководить Советом.
Краузе скривился, щека у него нервно задергалась, он перевел свой взгляд с избитого на Гепарта. Тот понимающе кивнул и поставил против фамилии Тихова жирный крестик. По знаку Молоткова стоявшие в дверях двое полицейских накинулись на арестованного. Били чем попало и куда придется.
Нину Павловну и Мишу Васильевых вначале пытали врозь. Ничего не добившись, вызвали вместе.
— Вы, Васильева, человек интеллигентный, умный, — вкрадчиво начал Гепарт,— понимаете, что с Советами покончено навсегда. Если будете с нами откровенны и поможете выявить врагов нового порядка, немецкое командование сохранит вам с сыном жизнь.
Патриоты молчали.
— Напрасно. Это единственный шанс спасти свою жизнь.
— Мы не понимаем, о чем вы нас спрашиваете,— ответила Нина Павловна.
— Зато мы хорошо знаем,— зло закричал Мановский. Ему действительно было многое известно о Васильевой: и то, что ее все на селе уважали, и то, что была депутатом районного Совета, и то, что два старших ее сына — добровольцы Красной Армии.
По знаку Гепарта двое полицейских подбежали к Нине Павловне. Замелькали резиновые дубинки. Миша видел, как побледнело лицо матери, как она закрыла его руками и тихо, без стона упала на пол. К ней подошел Мановский; плеснув из стакана в лицо воды, закричал:
— Говори! Кто главарь? Где он? Будешь молчать — расстреляем вместе с твоим щенком...
Потом на глазах матери стали избивать Мишу.
И так несколько дней...
Но ни голод, ни холод, ни жесточайшие побои не сломили патриотов. Ни одного товарища по борьбе они не выдали врагу.
Сердце Васькина дрогнуло: на пороге в заиндевевшей шапке и полушубке стоял Серафим Яковлев. Приход связного был неожиданным.
— Беда! — выдохнул Яковлев, зайдя в комнату.
— Что?
— Арестованы Алексеев, Михайлов, Тихов, а всего по району около сорока человек...
Васькин медленно опустился на табурет, на скулах его заходили желваки.
— Фамилии всех знаешь? — спросил он дрогнувшим голосом после длительного молчания.
— Да. — И связной тихо стал перечислять имена арестованных. Лицо Васькина все больше мрачнело. Среди названных было шестнадцать подпольщиков, в том числе и его любимец Миша Васильев.
— Что известно о причине ареста?
— Одни говорят — за связь с партизанами, другие — за листовки, третьи — за организацию побегов военнопленных...
— Садись-ка, Серафим,— овладев собой, предложил Васькин. — Давай думать, как освободить товарищей.
— Уже думали,— садясь, сказал Яковлев.— Силенок у нас маловато. Верно, тюрьму охраняют только двое. Мы бы запросто кокнули часовых, да рядом казарма полицейских...
— Вот что, Серафим,— решительно сказал Васькин,— быстро возвращайся и передай Василию Васильевичу, чтоб немедленно уточнил количество и местонахождение полицейских, а также воинских частей как в поселке, так и в окрестностях. И чтоб листовки появлялись в эти дни как в сельсоветах, так и в Болоте. Меня ждите завтра к ночи...
Васькин решил в этот раз не посылать связного к Орлову, а самому встретиться с ним и с комбригом Васильевым. Он был уверен, что они не только одобрят его решение немедленно вернуться в Волотовский район, но и помогут советом, людьми, подскажут, как высвободить схваченных фашистами патриотов.
Но его планам не суждено было сбыться.
Гитлеровцам не были известны имена членов подпольной организации. Волотовская тюрьма была битком набита подозреваемыми. Однако листовки продолжали появляться не только в деревнях, но и в райцентре. Их видели даже на стенах зданий комендатуры и управы.
В кабинете у Краузе сидели Шпицкий и Мановский.
— Бесполезно с ними возиться! — ворчал Шпицкий, ставя против фамилий арестованных крестики.
Краузе утвердительно кивал головой.
Утром 3 февраля в коридоре тюрьмы послышался топот солдатских сапог, затем звяканье замков. Солдаты распахнули двери камер. Переводчик, держа в руке список, выкрикивал:
— Нина Васильева, Михаил Васильев, Анна Занина, Татьяна Ефремова, Василий Еремеев, Михаил Тихов, Александр Иванов... Выходи!
Всего в то утро вывели из тюрьмы двадцать шесть патриотов.
Нина Павловна крепко обняла Мишу и пристально посмотрела ему в глаза.
— Что ты, мама?
— Да так,— грустно ответила она. Заметив, что среди вызванных произошло какое-то замешательство, громко сказала: — Выше головы, товарищи!
Поддерживая совсем ослабевших, избитые и полу-раздетые заключенные под конвоем шли на пустырь. Около большой ямы за развалинами Волотовской МТС их остановили, приказали снять верхнюю одежду. Каратели отошли в сторону, лязгнули затворами.
Нина Павловна побледнела, прижала сына к себе. Вдруг, прикрыв собою Мишу, она вышла чуть вперед.
— Сына отпустите... Ребенок ведь..
— Пусть скажет, где скрывается Васькин, в каком лесу партизаны.
Миша молчал. Тогда один из солдат оторвал его от матери, швырнул к глубокому сугробу. Мальчик вскочил и повернулся грудью к карателям. Увидев смотрящий прямо в его лицо зрачок дула винтовки, Миша машинально приподнял левую руку, прикрыв ею ствол. Раздались выстрелы. Паренек упал...
— Будьте вы прокляты!.. Изверги!.. — Мать двинулась вперед.
Снова залп. Упали Нина Павловна, Тихов, Еремеев и еще кто-то. И вдруг из группы оставшихся еще в живых прозвучал звенящий, совсем еще юный голос Татьяны Ефремовой:
— Погибаю за Родину!.. За нас отомстят!..
После расстрела каратели, забрав одежду погибших, вернулись в Волот. Гепарт же издал приказ: «Не трогать и не хоронить расстрелянных три дня». Сделано это было для устрашения жителей района.
Павел Афанасьевич в полушубке и шапке сидел на лавке в кухне и с нетерпением ждал, когда хозяин дома запряжет коня. Он спешил на совет к Орлову.
В это время в дверь постучали. Васькин вышел в сени.
— Это я,— услышал он голос Серафима.
Васькин открыл дверь. В избу вошли Яковлев и ру-ководитель Окроевской группы Васильев.
- Что так быстро? — с тревогой спросил Васькин.
- Сегодня утром,— снимая шапку, проговорил Ва-сильев,—не продержав и трех дней в тюрьме, фашисты расстреляли за Волотовской МТС двадцать шесть человек. Вот список...
Среди расстрелянных за последние три дня было шестнадцать подпольщиков. Вот их имена:
Михаил Тимофеевич ТИХОВ
Александр Иванович НЕМКОВ
Татьяна Федоровна ЕФРЕМОВА
Нина Павловна ВАСИЛЬЕВА
Михаил Александрович ВАСИЛЬЕВ
Надежда Ивановна КОЗНИНА
Анна Кузьминична ЗАНИНА
Елена Александровна КАЛИНИНА
Василий Федорович ЕРЕМЕЕВ
Анна Ивановна ИВАНОВА
Игнатий Иванович ИВАНОВ
Иван Руфимович РУФКИН
Анна Семеновна ОДИНЦОВА
Александр Иванович ИВАНОВ
Михаил Алексеевич АЛЕКСЕЕВ
Мария Михайловна ВОЛКОВА.
Подполью был нанесен тяжелый урон. С гибелью этих людей две самые активные группы — Должинская и Дерглецкая — перестали существовать. Но организация выдержала удар карателей. Продолжали действовать пять групп общей численностью более сорока человек.
— Кто же их выдал? — наконец выдавил из себя Васькин.
— Нам известно,— сказал Васильев,— что Гепарт обязал старост составить список коммунистов, комсомольцев и подозрительных по связям с партизанами лиц. Алексеев и Тихов попали в списки как бывшие председатели сельсоветов, активные участники коллективизации. Они ничего фашистам не сказали. Это нам точно известно. А о предателях можно догадаться по речи Молоткова перед старостами, полицейскими и урядниками в Болоте. Он ставил другим в пример старост Егорова из Должина и Крылова из Грив. Обещал им за усердие награды. Кроме того, нами установлено: Сотов из Должина — агент Молоткова.
— Понятно,— сказал Васькин. — Жаль, не успели мы эту сволочь вовремя распознать и уничтожить.
— Да,— поддержал его Васильев,— а сейчас уже нельзя. В Болоте и соседних деревнях разместились немецкие воинские части, а из Дно прибыл карательный отряд под командованием гестаповского офицера Шпиц-кого. Не люди, а стая голодных волков: грабят, истязают, расстреливают без суда и следствия каждого, кого заподозрят... Это они зверски расправились с арестованными в Болоте. Ну а что произошло в деревнях Починок и Бычково Белебелковского района, вы уже, наверное, знаете?
— Нет,— признался Васькин.
— Каратели заподозрили население их в связях с партизанами. Всех жителей — двести пятьдесят три человека — выгнали на лед реки Полисть и расстреляли, а деревни сожгли. Не пощадили даже пятьдесят пять детишек, в том числе и грудных... А командовал этими убийцами майор Рисе.
Когда Васильев с Яковлевым ушли, Васькин долго не мог успокоиться. Он всю ночь то ходил из угла в угол, то курил одну самокрутку за другой. Перебирал в памяти все свои действия: может, где-то что-то недоглядел, в чем-то допустил просчет... И, когда на улице забрезжил рассвет, твердо решил: «Надо немедленно встретиться с Орловым».
Но ни Орлова, ни Васильева в штабе не застал. Тогда зашел к Сергачеву. Николай Александрович, выслушав Васькина, попытался его успокоить:
— Не надо так убиваться — война! А она без потерь не бывает.
— Да вы знаете, какие люди погибли!..
— Возьмите себя в руки. Надо отомстить за погибших.
Немного успокоившись, Васькин сел за стол, взял лист бумаги и стал писать:
«Товарищ Васильев!
Я просил бы выслать отряд для разгрома шпионского гнезда в деревнях Должино, Соловьево и Б. Гривы. Это гнездо мешает мне работать, следит за активом, доносит полиции... Я сам поеду... с отрядом для разгрома этого гнезда... Живу в деревне Остров Сосницкого сельсовета Дедовичского района.
С приветом ВАСЬКИН»
— Передайте Николаю Григорьевичу, когда он вер-нется...
Зная предателей в Должине и Больших Гривах, Васькин долго перебирал в уме, кто же мог помочь фашистам обнаружить подпольщиков в Дерглеце. Никого не заподозрив, решил: «Вернусь в район, займусь этим лично...»
Подпольщики предполагали, что фашисты, помимо Егорова и Сотова, имеют в районе и других агентов. Но что им активно помогал выявлять советских патриотов священник Дерглецкой церкви Михаил Никитин, это им и в голову не могло прийти.
В тяжелое время оккупации некоторые верующие шли к батюшке в церковь — помолиться за своих родственников, сражающихся с фашистами. Войдя в доверие, поп выведывал у них сведения о партизанах, подпольщиках, других патриотах и все сообщал гитлеровцам. Одной из первых жертв предателя оказалась семья Анастасии Николаевны Душкиной. Мать пришла помолиться за коммуниста-сына и за дочь — советскую патриотку. Провокатор предал и мать, и дочь, и сына, бесследно исчезнувших в гитлеровских застенках. Об этом своем «подвиге» отец Михаил собственноручно писал: «В деревне Сухареве был коммунист Душкин. Он начал активничать. Так я его, сволочь такую, сразу же выдал немцам. Теперь он находится в царствии небесном».
Такая же участь постигла семью Павла Михайловича Ефремова и других, кто доверился священнику. Только после войны был разоблачен этот предатель в рясе.
