В ту пору Должино было довольно большим, красивым и зажиточным селом, центром сельского Совета. Своими полутора сотнями дворов раскинулось оно, окруженное садами, по обе стороны шоссе на возвышенном месте, в двадцати семи километрах к югу от райцентра. По восточной окраине, петляя в густом ольшанике, течет речка Северка, весной многоводная, а летом почти полностью пересыхающая. Совсем рядом — одноименное озеро. С севера почти к самым домам подступают поля, а с юга — осиновые и ольховые перелески. Недалеко на западе — железнодорожная станция Дно, поселок Дедовичи.
Здешний колхоз «Пробуждение» был одним из лучших в районе, славился добрыми урожаями. Должинцам многие завидовали: не в каждом селении были семилетняя школа, клуб, почтовое отделение, не говоря уже о магазине. Да и шоссейная дорога немало удобств доставляла.
Но в тот знойный июль 1941-го шоссе лишь ускоряло приближение военного лиха. Тесня измотанные в непрерывных боях войска Северо-Западного фронта, 16-я армия и части 4-й танковой группы гитлеровце рвались к Старой Руссе и Холму. Поток автомашин, телег, беженцев нарастал, в побелевших от солнца и пота гимнастерках шли пыльной дорогой среди зрею щих нив наши солдаты. Один из таких потоков — от Дно и Дедовичей — направлялся к Старой Руссе через Должино.
Реальная угроза вступления лютого врага нависла над селом в конце июля. Оно, как могло, готовилось к сопротивлению.
Многие должинцы к тому времени уже ушли с оружием в руках защищать Родину. Часть оставшихся мужчин, что покрепче, перебралась в леса, чтобы партизанить. Некоторые готовились стать подпольщиками. Сельсовет и колхоз принимали меры, чтобы спасти скот, эвакуировать или спрятать самое ценное из техники, имущества.
День 26 июля выдался особенно жарким. Жадно ждали дождика яблони в садах. Село опустело и притихло. Вслушиваясь в дальнюю артиллерийскую канонаду, на скамье у дороги под раскидистой ивой сидели кладовщик колхоза Василий Егоров, приземистый мужчина лет сорока пяти, уже начинающий седеть, но еще крепкий, и монтер отделения связи Александр Немков, моложе Егорова лет на двадцать, среднего роста, широкоплечий, с литой шеей борца, в белой рубахе и черных брюках, заправленных в сапоги.
— Да, все прахом, что нажили... Измучаются досыта,— глядя на бредущих по дороге запыленных женщин, стариков, детей с мешками, узлами, чемоданами, сказал Егоров.
— А может, до нас не дойдет? — промолвил неуверенно Немков.
— Зачем же тогда окопы роют за околицей?
— Может, для зениток...
Мимо прогнали большое стадо коров. Не успела осесть пыль, как показалась колонна грузовиков с кузовами, крытыми брезентом. За ними — несколько тягачей с пушками. Минут через двадцать появилась нестройная колонна наших усталых пехотинцев. Напротив колодца она остановилась. Заскрипел «журавль». Зазвенели котелки. Бойцы пили жадно, наполняли фляги про запас. Многие, сняв гимнастерки, обливали друг Друга до пояса водой из ведра. Другие тут же, у дороги, залегли в тени старых ив.
На скамейку присел осунувшийся загорелый парень с двумя треугольниками на петлицах. Сняв с плеч вещмешок, он, помявшись, попросил закурить. Немков достал кисет, насыпал на обрывок газеты, протянутый парнем, махорки, закурил сам. Егоров отказался.
— Отходите? — прервал неловкое молчание Егоров. Да, отец, приходится... Жмет фриц. Танков у него больше, да и авиация житья не дает...
— А далеко фашисты?
— Следом идут, сволочи...
Сержант хотел что-то добавить, но раздалась команда «Подъем!», и он побежал. Егоров и Немков поспешили к сельсовету.
Слова сержанта «Следом идут...» молниеносно разнеслись по селу. Люди останавливали Егорова и Нем кова на улице, требовали подробностей. Многие тут ж побежали собирать в дорогу самое необходимое. Дети сразу посерьезнев, кончили свои игры...
У сельсовета собралась группа жителей. Они возбужденно говорили о чем-то с председателем сельсовета Михаилом Алексеевичем Алексеевым. Был он] с вещмешком и двустволкой за плечами.
Увидев Егорова и Немкова, Алексеев подозвал их.
— Александр, на телефонной станции все сделал, о чем договаривались?
— Да, Михаил Алексеевич.
— А сейчас снимай коммутатор и спрячь его понадежнее.
Монтер побежал к отделению связи.
— В кладовых-то у тебя что осталось? — обратился председатель к Егорову.
— Тонны две ржи да килограммов двадцать меду. — Раздай колхозникам, пусть припрячут... Да, сам-то куда?
— От семьи да хозяйства разве уйдешь...
— А может, со мной, партизанить?
— Я из ружья-то никогда не стрелял... — Кладовщик достал из кармана связку ключей, повертел в руке: — Пойду к амбарам, пусть народ поторопится..
К вечеру многие жители с детьми и скарбом ушли в лес — кто в Темные Лядины, кто к озеру. В избах остались в основном старики да старухи. Лишь несколько семей не тронулись с места. В числе их была кроме Егорова семья Василия Еремеева, остался дома и Александр Немков.
Ночь прошла тихо, но люди почти не спали. А рано утром через село в сторону Болота промчались фашистские мотоциклисты. Вскоре раздался нарастающий гул, в окнах зазвенели стекла. В Должино вползли тупорылые, лягушачьего цвета, с черными крестами танки. На их броне сидели автоматчики.
Танки ушли следом за мотоциклами. Потом- по улице проехали автомашины с солдатами. Их провожали из окон испуганные, с затаенной ненавистью взгляды...
Неожиданно раздавшаяся километрах в двух восточнее села пулеметно-ружейная перестрелка, а затем и гулкие орудийные выстрелы вселяли некоторую надежду. Иногда долетали до околицы крики «ура!», тонувшие в трескотне пулеметов и автоматов. Но когда низко над селом, туда, где шел бой, пронеслось несколько самолетов с крестами на крыльях и стали глухо взрываться бомбы, надежда ослабла. К ночи бой утих.
На следующий день несколько автомашин с гитлеровцами остановилось возле двухэтажного здания школы. Ломая молодые яблони, машины въехали в сад. Выставив охрану, фашисты стали деловито «осваивать» село. Врывались в дома, хлева, сараи, забирали кур, гусей, поросят, смеясь, тащили награбленное к машинам.
Крестьяне переносили разбой молча. Протестовать боялись. Знали: за это гитлеровцы расстреливают. Так уже было у соседей, в Больших Гривах.
Должино притаилось. Из домов выходили редко, с опаской. Покосит хозяйка травы в огороде, схватит в охапку — и скотине в сарай, а сама — в избу.
Через два дня после Должина фашисты заняли районный центр,
Немков в окно внимательно наблюдал за улицей. Когда не стало видно фашистов, направился к Егорову. На стук в раму в окне показалась взлохмаченная голова Василия.
— Тебе чего?
— Сходим к леску, посмотрим...
— Рехнулся? Там немцы. Увидят, примут за партизан...
— Нету их, Слышишь, громыхает уже где-то под Руссой.
— Если такой храбрый, иди…
— Как хочешь,—с напускным равнодушием бросил Немков и, осмотревшись по сторонам, пошел к избе Еремеевых.
Василий Еремеев, крупный мужчина с приветливой улыбкой, увидев Александра из окна, сразу пошел открывать дверь. Поздоровались,
— Хочу глянуть, что там.., — кивнул в сторону леска Александр.
— Хорошо, что зашел. Я о том же думал. Через огороды пройдем до кустов, а там тропками...
Сунув топор за пояс, Василий сказал жене:
— Катя! Мы тут до леска прогуляемся, скоро вернусь...
Еремеев до оккупации работал бухгалтером в Славитинском сельпо. Уважали его односельчане за трезвый ум, доброжелательность. В это же сельпо перед приходом немцев устроился счетоводом и Васькин. Они быстро сошлись, подружились, И когда Павел Афанасьевич предложил Еремееву выполнять задания подпольной организации, тот согласился без колебаний.
По густому кустарнику вели тропки, протоптанные коровами. За суходольным лугом начинался негустой лесок. Его было трудно узнать. Поваленные деревья, отсеченные осколками ветки... Постояв с минуту в кустах и не заметив ничего подозрительного, Немков и Еремеев вышли на открытое место. Перед ними было поле, изрытое воронками, наспех вырытыми траншеями. На развороченных снарядами и гусеницами брустверах и прямо в поле лежали вперемежку трупы красноармейцев и гитлеровцев; кругом валялись кровавые лохмотья, изуродованные винтовки и каски. Возле леска виднелись три подбитых фашистских танка. Один, наехав на батальонную «сорокапятку», замер, накренившись, другой, с распущенной гусеницей и открытыми люками, уперся лобовой броней в ствол березы, чуть накренив ее, а третий, обгорелый и черный, е опущенным стволом пушки, застыл на окопе.
Василий подошел к мертвому красноармейцу, осторожно, словно боясь разбудить, высвободил зажатую в его руке винтовку. На штыке запеклась кровь. Открыл затвор — магазин пустой.
— Врукопашную бились,— тихо сказал он. — Ты, Саша, пройдись по полю. Оружие, что найдешь, тащи сюда. А я в лесок загляну.
С винтовкой за плечом направился к роще. Дорогой подобрал еще три. Вдруг увидел: за деревьями мелькнули две фигуры в красноармейской форме, с котелками и флягами, пристегнутыми к поясам. У одного правая рука на перевязи, у второго забинтована голова. Изможденные, они еле шли. Увидев Еремеева, остановились.
- Партизан? — с надеждой в голосе спросил раненный в руку.
— Нет.
— А оружие?
— Оно всегда пригодится... А вы куда?
— Тут где-то речушка. К ней пробираемся...
— Подождите, ребята, фашисты где-то рядом.
Раненые присели. Еремеев вышел на опушку, помахал Немкову рукой. Тот, неся вещмешок с патронами, автомат и три винтовки, поспешил к товарищу.
— Что случилось? — складывая возле кустов оружие, спросил он.
Еремеев коротко рассказал.
— А чего тут думать,— горячо заговорил Немков. - Одного я у себя спрячу, другого — вы.
— Мы не одни,— вмешался в разговор раненный в руку. — Там за кустами еще восемь...
— Посмотрим, может, чем и поможем,— предложил Еремеев.
Подошли к кустам. Пятеро лежали бледные, в тяжелом состоянии. Трое могли ходить.
Постояли, подумали. Василий предложил перебраться всем в село. Ходячие пойдут сами, одного лежачего доставить сейчас, а остальных — когда стемнеет. С ним все согласились.
Нашли плащ-палатку, Василий срубил две жердинки. Соорудили носилки.
— Кого первого? — спросил он.
— Возьмите Филькова,—указал раненный в руку на лежавшего с закрытыми глазами рыжеволосого бойца. — Это наш герой. Он один против танка ходил... Видели, на окопе сгоревший стоит? Это его работа.
Немков с Еремеевым бережно уложили раненого на носилки и понесли. Местами кустарник был густой, и ветки задевали Филькова. Но этого он почти не замечал. Сдерживая стон, солдат кусал губы от сильной боли в ране. Следом шли еще пятеро.
Дойдя до речки, на берегу в кустах остановились отдохнуть и осмотреться.
Немков вызвался разведать обстановку в селе. Осторожно, от куста к кусту, дошел до забора, пролез в дыру, прошел под покровом яблонь к своей избе.
— Где ты шляешься? — с тревогой посмотрела на него мать. — Тебя искали...
— Кто?
— Приезжал немецкий офицер, а с ним Мановений — бывший заготовитель из Болота. Он теперь какой-то большой начальник. На сходку всех сгоняли. Старостой Егорова назначили, а урядником Леху Губана. Обоим по винтовке дали.
— Неужели? — Александр был крайне удивлен.— И не отказывались?
— Какое там! Сразу согласились. А немцы лютуют. Офицер-то ихний, что на сходке был, приказывал Василию всех, кто в лесу, вернуть, иначе их, как партизан, расстреляют. Егоров, говорят, уже бегал в лес, да никто не пошел: дураков нет...
Немков посмотрел в окно на улицу. Напротив сидело на скамейке около десятка гитлеровцев. Один играл на губной гармошке, некоторые подпевали. В конце улицы четверо прохаживались с автоматами.
«Да, с ранеными здесь сейчас не покажешься»,— понял Александр. На минуту он задумался. Затем достал плетеную корзину, с которой ходил по грибы, поставил туда две кринки молока, положил буханку хлеба, чистую простыню. В карман сунул пузырек с на-стойкой йода, который нашел в шкафчике.
— Куда опять? — заволновалась мать, увидев в руках сына корзинку.
— За подосиновиками,— улыбнулся Саша, успокаивая мать. — К вечеру вернусь.
Еремеев и раненые ждали его с нетерпением. Александр рассказал, что видел и слышал. Решили подождать до ночи.
Оставив бойцам еду, простыню и бутылочку йода, Немков с Еремеевым пошли в рощу за остальными. Но едва вошли в лес, как услышали в стороне, где были окопы, треск немецких автоматов. Вскоре все затихло. Переждали. Крадучись, поползли дальше. Вот и те кусты. Осмотрелись: кругом ни души. Но что это? Четверо красноармейцев лежали неподвижно в неестественных позах.
— Сволочи! Раненых добили,— гневно прошептал Василий и медленно снял с головы фуражку. То же сделал Немков. Затем он пошел за собранным оружием. Оно исчезло... Вышли на поляну и увидели свежие следы от кованых немецких сапог да колеи от телег. Трупы гитлеровцев были убраны...
Ночью раненые благополучно были доставлены в баню Немкова, что стояла на задворках дома. А когда фашисты ушли из села, разместили бойцов на сеновалах и чердаках у самых надежных людей.
Через два дня Немков встретил на улице Егорова.
— Значит, согласился? — не скрывая презрения, спросил Александр.
— Пришлось,— уклончиво ответил староста и запальчиво добавил: — Тебе — что! Таких, как ты, они не трогают.
— Почему?
— Ты же в тюрьме сидел, а я членом правления был.
— Подумаешь, чин,— засмеялся Немков и, помолчав, вдруг решительно сказал: — Ну вот что, Василий, кто кем был, забудем, война заново каждого оценит.., А раненым надо помочь.
Егоров, не отвечая, засуетился, вынул из кармана носовой платок, зачем-то вытер им сухой лоб и со злостью проговорил:
— Ничего не знаю и знать не хочу... — И, подойдя к Немкову вплотную, с дрожью в голосе прошептал: — Про Язвино слышал?
— Слышал,— ответил, не опуская глаз, Александр.
— Ни за понюх табаку погибли люди.., — прошептал Егоров и быстро пошел прочь.
Страшная весть о трагедии в этом волотовском селе облетела всю округу. Четверо комсомольцев из Язвина — Елена Шилкова, Яков Малинин, Аня Алексеева и Иван Сорокин — нашли в лесу, тайком перенесли в село и заботливо выходили тяжело раненного в обе ноги лейтенанта, назвавшегося Павлом Ивановым из Ивановской области. Гитлеровцам удалось напасть на след и схватить его и его спасителей. После короткого допроса Павел Иванов, учительница Елена Шилкова и колхозники Яков Малинин, Иван Сорокин и Анна Алексеева были расстреляны на глазах местных жителей.
В кровавой практике оккупантов это не было эпизодом, а входило составной частью в их систему устрашения и покорения. И жители Волотовского района, находившегося в прифронтовой зоне, в этом скоро убедились. Район подпадал под власть гитлеровского воен-ного командования. Кроме полевых войск и военно-полевой полиции здесь свирепствовали карательный батальон и отряд местных полицаев.
Высшим органом власти в районе считала себя военная комендатура во главе с капитаном тайной полевой полиции Гепартом, Действовала она чаще всего через начальника управы Мановского — бывшего офицера барской армии.
Передвижение населения строго регламентировалось. В первые месяцы оккупации посещать соседние деревни не запрещалось. А затем это делать можно было, лишь имея на руках справку, выданную старостой для поездки же в другой район и далее требовалось разрешение военной комендатуры. По ночам хождение было запрещено. Фашисты систематически проводили облавы, обыски, прочесывали местность. И если обнаруживали человека, не проживавшего в данной деревне, спрятанное оружие, боеприпасы или находили советские листовки, то арестовывали всю семью, в которой это обнаруживали.
Всех таких арестованных, как правило, причисляли к партизанам и после недолгих допросов публично расстреливали.
В «Памятке немецкого солдата», изданной специально для войск, которым предстояло действовав в войне против СССР, говорилось: «У тебя нет сердца и нервов» на войне они не нужны. Уничтожь в себе жалость и сострадание — убивай всякого русского, советского, не останавливайся, если перед тобой старик или женщина, девочка или мальчик,— убивай...»
И они убивали. Физически. Пытались убивать и морально. Убивать веру в победу, в правоту нашего великого дела. С этой целью в районе велась широкая фашистская пропаганда, для чего был создан специальный отдел. Ложь и клевета на Советскую власть, Коммунистическую партию и Красную Армию мутным потоком хлынули из фашистских радиопередач, газет и листовок.
Но враг просчитался. Изощренная жестокость фашистов не только не пресекла сопротивление оккупационному режиму, но лишь усилила его. В Болотовском районе за годы войны было создано и действовали несколько партизанских отрядов. Самой же яркой страницей стала деятельность подпольной организации тесно связанной с партизанами.
