Группа Крымова ждала старика.
Стецура и Жарких сидели на берегу, в условленном месте, и смотрели в сторону села. Кое-где в окнах там светились огоньки. До них каких-то триста, от силы четыреста метров. Но сейчас в густом полуночном мраке они казались далекими красноватыми звездами, мерцавшими у самого горизонта. Когда-то их свет звал к себе запоздалого путника, сулил ему отдых, тепло радушной встречи с гостеприимными хозяевами. Теперь—тусклые, робкие —- они как бы предостерегали: «Обходи нас стороной, не приближайся. Здесь враг, здесь ждет тебя гибель!»
Время перевалило за полночь. Большая Медведица заметно опустилась к земле. Один за другим гасли огни в хатах. И вот осталось только два светящихся окна, будто пара горящих глаз притаившегося хищника.
А старика все не было.
«Может быть, зря ждем», — думал Жарких.
«Нэвжэ ж нэ прыйдэ?» — гадал Стецура.
Думали, но ни тот, ни другой не решались высказать своих сомнений,
«Должен прийти!» — убеждал себя Жарких.
«Прыйдэ!» — мысленно твердил Стецура.
Время от времени Крымов присылал к ним то Юсу-фа, то Лопухина, то Ирину.
Чамоков посоветовал выбираться из болота и идти в обход села.
— Куда? — спросил Крымов. — Уходить от Днепра, значит потерять надежду перебраться на тот берег.
— За ночь мы уйдем далеко и выйдем к Днепру в другом месте, более безопасном, — убеждал Чамоков. — Здесь переправа, и немцы, конечно, будут прочесывать болото. Возможно, мы встретимся где-нибудь с парти-занами. В конце концов, можем сами начать партизанить.
— Без связи с местным населением мы погибли.
— А если старик не придет?
— Тогда свяжемся с другими. Нам нужны продукты. Нужен проводник.
Доводы Крымова были вескими, но Чамоков чувствовал, что ставить судьбу всей группы в зависимость от одного старика и ждать сложа руки, бездействуя непростительно. Он предложил выслать разведку в село, связаться еще с кем-то из жителей, разузнать, какие силы противника находяпя в селе.
— Это необходимо, — согласился Крымов. — Но подождем еще...
Разведка так и не состоялась.
Над болотом, совсем близко, внезапно прокатилось два выстрела, и почти одновременно в селе поднялся какой-то переполох. В окраинных хатах и в общежитии МТФ зажглись огни. Громко залаяли ищейки. Гам, галдеж, суетливая мельтешня света карманных фонарей.
Переполох продолжался около часа, потом постепенно улегся.
Вскоре, однако, они заметили какую-то возню вдоль всего берега болота. На фоне звездного неба то там, то здесь мелькали черные тени,. Слышался шум приглушенных голосов, изредка тихо скулили собаки. То треснет ветка, то зашевелится куст, то зашуршит крыльями вспугнутая ночная птица.
Стецура и Жарких все еще не покидали условленного места. До рези в глазах они всматривались в тьму, прислушивались к шорохам на берегу, и когда, наконец, за их спиной послышался хруст, они быстро спустились к воде, туда, где остановился кто-то в белом.
— Ты, диду? — шепотом окликнул Стецура.
В камышах стоял хлопчик в белой сорочке, маленький, испуганный. Увидев солдат, он заплакал.
— Цэ я — Панько!
— А дедушка где?
Мальчик тихо всхлипнул.
— Нэма дида... Нимцы вбили... Мертвого його до хаты прынеслы... Тэпэр мэнэ шукають.
Стецура и Жарких переглянулись, сняли пилотки.
— Как же ты попал сюда? — спросил Жарких.
— Болотом, як дидусь казав. — Панько вытер рукавом рубахи слезы, указал рукой на берег: — Там усюду нимцы и полицаи, з собакамы... До байд вам идты трэба.
— Дэ ж воны, ти байды?
— Я вас довэду... Ходимтэ!
Мальчика привели к Крымову. Тот оглядел малолетнего проводника.
— Не заблудишься?
- Ни, — заверил Панько. — Я ж тут кажну стэжку знаю.
- Ну, если так, то пошли!
И Панько повел медсанбатовцев через плавни к дамбе, где, по его словам, в лозняке стояли две большие лодки. Шел он уверенно, как опытный, бывалый охотник по хорошо известной ему тропе. Где по кочкам, где вброд, где по сухим островкам. Камыши редели. Справа за ними лежал Днепр. Впереди все отчетливее вырисовывалась черная стена дамбы, обсаженная высокими тополями. Начался ивовый лозняк, грунт под ногами стал тверже.
Панько остановился.
— Почекайтэ, я подывлюсь, як там байды.
Крымов кивнул:
— Иди, мы подождем.
— И я с тобой, — сказал Юсуф Паранук Паньку.
Вместе они вошли в лозняк и, раздвигая гибкие, податливые прутья, направились к заводи, где стояли лодки.
Группа ждала их возвращения.
Томительные, долгие минуты. Мрак и тишина.
И вдруг истошный голос:
— Хальт!
От этого хлесткого, как удар бича, окрика, казалось, вздрогнуло все болото. Перед Паньком, шедшим впереди, как из земли, на откосе дамбы выросло три темных фигуры. Шагах в десяти — не дальше. Панько робко вскрикнул и рванулся, очертя голову, назад, в лозняк. Юсуф упал на кочку, прижался щекой к прикладу ручного пулемета.
— Фойер! Шнель!
Юсуф понял команду: «Огонь! Скорее!» Понял, что сейчас мальчика срежет автоматная очередь. И прежде чем немцы успели открыть огонь, он с силой нажал на спусковой крючок. Гулкой дробью рассыпался в тишине гогот пулемета. Немцы, словно сбитые с ног внезапно налетевшим вихрем, повалились наземь. И почти тотчас на гребне дамбы защелкали короткие вспышки выстрелов. Пули со свистом впивались в рыхлые кочки, секли лозу, неслись в глубь камышовых зарослей. Группа Крымова залегла.
Панько не добежал до нее. Пуля сразила его на полпути. Словно споткнувшись, он рухнул на камыш, закричал отчаянно «Ой, мамо!» и затих.
Юсуф не продолжал стрельбу. Выждав немного, он закинул пулемет за спину, пополз назад. Пули проносились над его головой, свистели рядом. Но он не останавливался, полз, пока не наткнулся на Панька. Потеребил его за плечо, ощутил под ладонью еще теплую, липкую кровь. Мальчик был мертв.
Стрельба прекратилась. Но болотная глушь была уже иной: тревожной, наполненной пагубой. У дамбы, на окраине села, по всему берегу плавней кто-то рыскал, копошился.
С убитым Паньком на спине Юсуф подполз к товарищам. Положил мальчика на сухой клочок земли, прикрыл плащ-палаткой. Все молчали. С унылым шелестом покачивались под ветром камыши.
— Что будем делать, товарищи? — спросил Крымов. --Мы окружены.
— Надо пробиваться, пока темно,—сказал Чамоков. Никто не возразил ему.
— Давайте отходить к лесу, — предложил Лопухин. — Там легче будет драться и уйти легче.
Крымов отверг это предложение.
— Пока мы будем бродить по плавням — наступит рассвет. Если прорываться, то сейчас, здесь. Враг не знает, сколько нас и как мы вооружены. Не думаю, чтобы гарнизон села был многочислен. Боевые части противника уже за Днепром. Тут, надо полагать, остались одни тыловики.
— Антон Степанович, вы же ранены, — напомнила Ирина.
— Что из этого? — резко отозвался Крымов. — Речь идет о судьбе всей группы. И вообще, меня еще рано списывать. Я могу стрелять.
— А потом?
— Потом видно будет...
Прорваться у дамбы не удалось. Едва группа двинулась в лозняк, гитлеровцы снова подняли пальбу. Медсанбатовцы долго отстреливались, но в конце концов вынуждены были отступить.
— Попытаемся в другом месте, — решил Крымов. — Где-нибудь между селом и лесом.
— Мне кажется, нужно действовать иначе, — заметил Чамоков.
— Как именно? — обернулся к нему Крымов. План Чамокова сводился к следующему. Здесь, у дамбы, останется несколько человек, чтобы вести отвлекающий огонь и создать видимость, что здесь сосредо-точены основные силы группы, решившие идти на прорыв. Тем временем группа двинется через плавни к тому месту, где намечалась встреча со стариком. Стрельба у дамбы не только отвлечет силы противника, но и скрадет шум передвижения по болоту. Идти, не отвечая на провокационные выстрелы, без единого звука, затем стремительно вырваться на берег, завязать бой на суше и с боем пробиваться к перелескам или в лес.
— А что будет с теми, которые останутся здесь? — спросил Крымов.
— Когда вы начнете бой, мы тоже попытаемся прорваться, — ответил Чамоков.
Крымов понял, что не кто иной, как сам Чамоков решил возглавить тех, кто останется здесь. И Крымов протестующе покачал головой:
— Я не могу допустить этого. Пойми, дорогой Айтеч, не могу.
— Значит, погибать всем?
— Мы будем прорываться вместе.
— Чтобы опять получилось то же самое, что здесь?
Правота была на стороне Чамокова. Крымов понимал, чувствовал это, но голос разума не мог одолеть в нем голоса сердца. А сердце не хотело расставаться с Чамоковым. И он поступил бы так, как требовало сердце, если бы другие не поддержали план Чамокова.
— Я остаюсь с Айтечем, — заявил Юсуф.
— А мэни по уставу положено з командиром своим буты, — пробасил Стецура. — Дэ вин, там и я.
— И я!
— И я!
Голос Лопухина, голос Жарких, голоса санитаров.
— Тогда уж лучше останусь я, — проговорил Крымов и сжал руку Чамокова. — Веди группу, Айтеч. Я ранен, и мне все равно не уйти.
— Нет, Антон Степанович! Именем партии — нет! — решительно запротестовал Чамоков. — Говорю вам это как врач, как коммунист. Остаюсь я — здоровый, целый, невредимый...
У дамбы осталось трое: Чамоков, Паранук и Стецура. По-пластунски они пробрались сквозь лозняк почти к самому берегу Днепра, залегли за кочками и завязали перестрелку с гитлеровцами.
Крымов повел группу через болото к краю поймы.
Впереди шли Жарких и Лопухин. Значительно опередив остальных, они первыми вышли на берег у одинокой старой вербы. Лопухин вел наблюдение из-за корявого, дуплистого ствола, а Жарких по мелкой балочке пополз в кустарник, росший невдалеке от берега.
Тьма только-только начинала редеть. Позади, у дамбы, то нарастая, то стихая, шла перестрелка. А тут было тихо.
За кустами балка расширялась. Куда она вела — Жарких не мог рассмотреть. И он решил ползти дальше, чтобы разведать путь для группы.
Он продвинулся еще метров на двадцать вперед, когда слева кто-то громко зевнул. Жарких припал грудью к земле, услышал русскую речь, Говорили двое, вполголоса.
— Эх, закурить бы!
— Нельзя.
— Полой прикроемся.
— А ежели с болота заметят?
— Кто?
— Известно кто.
— Никого там поблизости нет.
— Как же нет, когда стреляют.
— Так то далеко. Давай махорку.
— Игнат не велел.
— Чхать я хотел на твоего Игната.
— Тс-сс! Слышишь?
Голоса умолкли. Жарких приподнял голову. В душе закопошилось желание разузнать, что это за люди. Говорят по-русски, значит, не немцы. Возможно, свои, такие же солдаты, тоже скрываются от врага.
Шаги справа. Жарких опять приник к земле. Мимо прошло трое, в немецкой форме. Остановились возле тех, что сидели на земле.
— Как тут у вас, хлопцы?
— Порядок.
— Жандармы где?
— За балкой с собаками.
— В плавнях как?
— Пока — никого.
— Смотрите в оба.
— А то как же.
— .Не курите?
— Боже упаси.
Трое пошли дальше, к лесу.
И опять:
— Ну, давай махорку.
— Не дам. Слышал, что Игнат сказал?
Жарких догадался: враги. Где-то вблизи немцы с ищейками, а это — предатели, гитлеровские холуи. Похоже на то, что по всему берегу устроена засада.
И Жарких пополз назад, посоветоваться с Лопухиным. Тот выслушал его, спросил:
— Много их? Жарких пожал плечами.
— Тут вроде не много.
Они вернулись к группе. Крымов быстро оценил обстановку и после некоторого раздумья дал команду выходить всем на берег.
— Дальше будем ползти по балке, — сказал он. — Возможно, удастся проскочить мимо постов и патрулей. Если заметят — сразу открывать огонь и с боем отходить к лесу.
Стрельба у дамбы усилилась. Пулеметные и автоматные очереди перемежались с взрывами гранат. Перед тем как выйти из камышей, Крымов, а вслед за ним остальные обернулись в ту сторону. Все думали о тройке отважных, кто, прикрывая отход группы, сражался там.
Крымов дал знак рукой.
— Пошли!..
Бой начался невдалеке от первого перелеска, когда из-за кустов выскочили овчарки и с лаем кинулись в балку, на лежавших медсанбатовцев. За собаками с гиканьем и улюлюканьем появились гитлеровцы.
— Огонь! — крикнул Крымов.
Жарких метнул гранату. Она разорвалась среди врагов. Лопухин и Ирина застрочили из автоматов. Остальные поддержали их дружным огнем. Не ждавшие такого удара жандармы растерялись, отпрянули за кусты. Но тут со стороны леса на группу Крымова обрушился со своей сворой Игнат Цапля. Опомнились и жандармы.
— Прорываться к лесу! — скомандовал Крымов. Кто-то навалился на него сбоку, сбил с ног, подмял под себя. Два санитара бросились к нему на выручку и упали, сраженные пулями. Крымов пытался сбросить с себя врага, но тот ударил его ножом в плечо, прямо в старую рану. Теряя сознание, Крымов выстрелил из пистолета.
Путь к лесу был отрезан. Группа отступала к берегу. Жандармы и полицейские теснили ее с трех сторон. Все чаще и чаще сквозь стрельбу прорывался хриплый крик:
— Сдавайтесь, сволочи!
Это кричал Игнат Цапля. Прячась за спины своих подчиненных, он оглашал воздух площадной бранью...
Крымов пришел в себя, когда группа, заняв оборону у берега, остановила натиск противника. Уже брезжил рассвет. Крымов истекал кровью, задыхался. Как сквозь туман, видел он занимавшуюся за Днепром зарю, светлеющее небо и берег поймы, над которым покачивались метелки камыша.
Позади виднелась невысокая стена перелеска, впереди маячили ползущие к берегу враги.
«Они посчитали меня убитым, — понял Крымов. — Я в тылу у них». Он оглянулся на перелесок. Можно уползти туда, укрыться, перевязать рану. Возможно, удастся спастись!
Крымов оперся на руки, чуть приподнялся и только теперь увидел под собой лужу крови. «Ты же врач! Разве ты не понимаешь, что твое время сочтено?» — подумал он. От этой мысли ему стало жутко. По щекам пока-тились слезы. Облако над Днепром покачнулось, приняло очертание женского лица — близкого, родного. Это было лицо Глаши, жены.
Мгновенное видение исчезло. Облако и только. Губы ощутили соленый вкус слез.
«Что же это ты, Антон, раскис, — горько усмехнулся Крымов. — Не смей, слышишь, не смей!»
Собравшись с силами, он пополз, но не к перелеску, не спасаться, а туда, где вели бой друзья, товарищи.
Ближе, ближе враги. Вот, укрывшись за бугром, лежит низколобый, чубатый детина в немецкой форме, с автоматом в руках. Он целится, стреляет короткими очередями и время от времени кричит осипшим голосом по-русски:
— Эй, вы, краснюки, сдавайтесь!
Крымов ползет к нему. Вынимает из кармана изорванных брюк гранату. Только бы хватило сил швырнуть ее!
Игнат Цапля отбросил пустую обойму, хотел перезарядить автомат, когда кто-то не то крикнул, не то простонал за его спиной:
— Эй ты, сволочь продажная! Игнат оглянулся. Увидел ненавидящий взгляд окровавленного человека и гранату в его руках. Игнат вскинул автомат, забыв, что тот не заряжен. Щелкнул спусковой крючок. И тогда душу Игната охватил животный страх. Глаза его впились в гранату — черный кусок металла, начиненный смертью.
— Погоди, погоди, браток, — пробормотал он побелевшими, дергающимися губами. — Не надо... Не надо... — Лицо его стало мерзким, жалким, трусливым. — Ты будешь жить... Обещаю...
Крымов сжал челюсти, зубами выдернул кольцо и метнул гранату. Нет, это был не бросок. Она вырвалась из руки, не полетела, а шипя, подобно ядру, покатилась в сторону Игната. Тот дико завопил, хотел было отшвыр-нуть ее ногой, но в это время полыхнуло пламя, взвился черный султан дыма и отрывисто бухнул взрыв. Крякнув, Игнат стукнулся лбом о бугор, судорожно задергал ногами. На том и закончилась карьера начальника очере-товской полиции...
Крымов уже не мог ползти. Перевернувшись на спину, он увидел, как небо снова начало заволакиваться мраком, холодным, непроглядным. Крымов понял: это — смерть...
