Мы, военнопленные-девушки, хотим передать в редакцию сообщение о неслыханных ужасах и издевательствах не только над русским народом, но и над народами других стран. Лагерная жизнь наложила на людей свой органический отпечаток: бледные лица, истощенные скелеты в виде теней, блуждают голодные, роясь в грязи, дрожа от ужаса и страха о завтрашнем дне. Дни тяжелые, однообразные по схеме, но разнообразные по изде-вательствам. Еще до рассвета кричали: «вставать» — и тут же начинали избивать девушек, старых матерей и детей, не могущих встать, скоро одеться или от слабости, или от болезни, или от вчерашнего избиения. Били чаще по голове, глазам, ногой в живот, вызывая не только синяки, но и кровоподтеки, раны, уродства, превращая многих людей в идиотов. Помним молодую девушку Любу Б., которая была избита ауфзееркою (надзирательницей) до того, что синие пятна и черные кровоподтеки под глазами и на теле вызывали ужас при осмотре. Красивая молодая девушка превратилась в идиотку, которая пела целый день песни о прошлом, периодически набрасывалась на людей, кричала непонятные слова в воздух. Избиению подвергались все без разбора— прав ли, виновен ли, а особенно те, кто пытался сопротивляться или защищал себя. Так, например, была избита Мослоковская Шура, воспитанница харьковского детского дома, которая отказалась работать на немцев. Пантеры-ауфзеерки набросились на нее, вырывали волосы клочьями, сильно ударяли по окровавленному лицу упавшей на землю девушки. У нее трещали кости, когда гестаповцы били ее сапогами по голове, животу, грудной клетке. Кровь смешалась с пылью, покрывая тело пятнами, только стоны неслись из штрафного блока. Воору-женные гестаповцы расталкивали беззащитных столпившихся людей, ударяя их прикладами.
Военнопленный врач — Конникова Люба была избита плетьми, 25 ударов девушка не перенесла, потеряла сознание, а на черном теле после этих ударов остались болезненные изменения. Но ни бункер холодный, без пищи и воды, ни тяжелая непосильная работа в штраф-блоке, ни угроза смерти не заставили ее делать амуниционную работу (военную работу) немцам. Военноплен-ная врач — Татько Тося (Сталино) вместе с политическими заключенными Писаржевской-Ванченко, партизанкой из Ленинградской области, делали в городе Ген-тине брак. Они наполняли противотанковые патроны песком вместо динамита... Таких ящиков брака возвращено было на фабрику около 12000. Назначено было следствие: Писаржевскую-Ванченко Веру направили в бункер, вероятно, она расстреляна, а военнопленный врач — Татько (г. Сталино) находилась 8 месяцев в штрафблоке...
Но это только кусочек из нашей жизни. А сколько было людей разорвано собаками, сколько убитых на месте и в бункере (изоляция заключенных в холодном бетонированном помещении) ауфзееркою Бин, сколько произведено уколов эвинала с 1942 года в санитарном помещении (ревир первый). Эвинала вводилось — 10 куб. см внутривенно. Смерть наступала почти мгновенно. Назначали уколы немецкий старший врач Шидловский и его помощник немецкий врач — Розенталь. Вводили эвинал немецкие сестры — Гильда Чард и Эрика и их помощница немецкая политическая заключенная Черда... Иногда прием вела старшая немецкая сестра Маршал Элизабет, которая сразу же клала больных для укола в отдельную комнату санитарного помещения № 1. Иногда больные знали, для какой цели их туда кладут, и оказывали сопротивление. Тогда немецкий врач — Шидловский становился сапогом на живот, выдавливая содержимое (кишки), и производил укол. Прежде уколы делали больным психическим, имевшим хроническое заболевание (туберкулез, невроз-нефрит, воспалительные гинекологические заболевания) и острые заболевания, а особенно сыпной тиф. Военнопленной девушке—Суворовой Ольге был введен эвинал 29 февраля 1943 года в 5 часов вечера, она умерла через несколько минут. Уколы иногда заменялись таблетками, розовыми по цвету. Так, например, 15 марта 1945 года немецкая сестра Марта раздала в 10-м блоке, где лежали туберкулезные больные, 30 таблеток. Она объяснила больным, что раздает витамины. Все больные через несколько часов умерли. 13 декабря врачами-заключенными были составлены списки на инвалидов, старых по возрасту и хронических больных. Врачам сказали, что этих больных переведут в другой лагерь (Юнглагерь, где находились заключенные немецкие дети до 18 лет, беспризорные других национальностей). 15—20 декабря было предложено немецким врачом Трейте составить списки на больных, которые будут болеть больше 3—6 месяцев. Но, по свидетельству врача 7 блока (югославка), списки эти тре-бовали не строго и можно было их не подать.
20—25 декабря немецкий врач Трейте просмотрел внешне больных 6—10 бараков и составил списки сам (сюда попали больные с хронической формой туберкулеза, старше 40 лет инвалиды, худые, слабые люди). После этого смертельная машина, прикрытая для маскировки брезентовой палаткой, подъезжала вплотную к окну или дверям, и через щель можно было видеть, как подавали слабых больных в машину или как шли они сами... Особенно много забрали людей на газирование с 21, 22, 23 бараков. 20, 21—22/111-45 года было забрано в камеру не меньше 800 человек. Люди пытались спря-таться, их хватали за волосы, платья, били по лицу, а падающих за ноги и втаскивали в машину. Слышен был стон беззащитных больных и слезы тех, которые могли сопротивляться.
Для того чтобы скорее отправить людей в газовую камеру (позже маскировки не было), людей выводили из блоков, сажали и клали на землю, где они и ожидали машины. Люди как бы застывали в позах: можно было видеть их и в падающем положении, державшимися рукой за что-то, хватающимися за волосы, сидящими с безразличным взглядом, со взглядом страха, испуга. Забирали людей иногда и без отбора, то есть приезжала над-зирательница и говорила:, «Из 20, 21 блока я должна взять 500 человек в газовую камеру». И людей хватали на ходу. А люди красили щеки, губы, волосы, одевали много одежды, чтобы не показать свое истощение. 28, 29, 30, 31 бараки были смертными бараками, так как из каждого для газирования забрали в апреле месяце не меньше чем 400—500 человек. Отбирались люди с опухшими ногами, старше 40 лет. Позже заставляли бежать 200— 300 метров на гору, показав прежде открытую грудь (просматривали на истощение).
Особенно много было уничтожено людей в ночь под 1 апреля 1945 года. Всю эту ночь грузовая машина отвозила людей из блоков, возвращаясь через 15—20 минут для следующего рейса. В воздухе стоял запах жареного человеческого мяса, запах горевших людей. Блоки заметно опустели. Можно предполагать, что в эту ночь было уничтожено и перевезено для уничтожения в Юнг-лагерь 800—1000 людей. Только за один апрель месяц в лагере погибло заключенных не меньше 4000—5000, не считая умерших эвакуированных из Аушвица в декабре 1945 года, а также после операций в 9 блоке и тех, кто имел обморожение III степени.
Трудно подсчитать гестаповские жертвы, они неисчислимы. Пусть они теперь считают свои жертвы, расплачиваются своими телами, обливая грязной так называемой арийской кровью улицы Берлина. Пусть знают, что история не простит безумным ни сожжения наших городов, ни наших жертв, ни сожжения миллионов беззащитных матерей, сестер, детей, ни умерщвления в газовой камере здоровых и больных людей, ни проведения операций так называемым людям-кроликам, особенно русским и полякам. Разрывая мягкие ткани и кости, что сопровождалось нечеловеческими криками, фашисты-врачи вытаскивали кости у узниц, вносили в раны различную инфекцию, вплоть до газовой гангрены. А удаление маленьким девочкам яичников — кастрировали крошек, которые никогда не узнают, что с ними сделали, а отбор 60 молодых цыганок от 10—14 лет в начале марта 1945 года для проведения операции — введение какого-то вещества под контролем рентгена в фаллопиевы трубы, что вызывало воспалительный процесс, склеивание и стерилизацию. Не является ли это историческим материалом и документами, о которых должен знать весь мир и все народности. Горе стране убийц! Смерть диктует приговор смерти.
Утро заключенного начинается 2—3-часовым стоянием на аппеле (подсчет и побои). Нужно стоять не шевелясь, вытянувшись в струнку, дрожа от холода, голода и страха о завтрашнем дне, слышать и видеть избиение людей надзирательницами, гестаповцами-мужчинами. Но декабрь, январь, февраль берет свое, наши тонкие полосатые платья отказываются греть наши тела, на ногах появляется обморожение. В ревир (санчасть) попасть трудно, надо идти работать после того, как выпил кружку несладкого кофе. Больше не давали, ибо здесь тоже установлена норма. Шатаясь, колонны заключенных двигаются на работу, некоторые падают, изнемогают от усталости и голода. Заключенного избивают, травят собаками, которые разрывают одежду и мышцы слабого, упавшего тела. Та же история повторяется и в течение рабочих часов.
Внутрилагерная работа очень тяжелая. Она рассчитана на абсолютное физическое изнеможение. Нас, пленных врачей, отделили и заставили копать ямы под водопровод, который шел в неизвестном направлении глубоко в земле. Позже мы возили песок, носили тяжелые камни, потом шли кушать холодную водяную брюкву (овощ), а после вновь избиение, голод. Страшно переносить голод с утра до вечера. Кушать так хотелось, как хотелось спать маленькой девочке у Чехова. Но ужасы с каждым днем принимали беспредельно нарастающий зверский характер.
Отбор людей в газовую камеру производился комендантом лагеря Зуриным, гестаповцем-врачом Винкельманом и гестаповцем Прляде. Они набрасывались на людей дико, как собаки, тащили узниц за волосы, бросали их через окно. Люди прятались под кровати, зарывались в песок. Но найденные также, после сильного избиения, попадали в смертельную машину. Только глазами пленницы передавали ужас положения. В воздухе стоял запах смерти, от которого кружилась голова и затемнялось сознание, запах сожженных беспомощных тел, протягивающих руку спасения. Отбор людей был поспешным. В газовую камеру шли абсолютно здоровые люди. Иногда, маскируя свое преступление — газирование людей по 1—2 тысячи человек в один день,—эсэсовцы говорили, что они якобы направляют транспорт на работы. Военнопленная операционная сестра А. Н. Сокова, Зоя Савельева, Мария Кондрашева должны были пойти на транспорт больных, неспособных работать (в лагере называлось это газирование людей). Первая девушка имела грыжу, вторая после ранения в голову была совершенно здорова, только слаба. Наш коллектив военнопленных-девушек в количестве 500 человек, пытаясь не отдать своих товарищей, организованно выступил против, объявил голодовку без воды и пищи. В лагере было тревожно, узнало об этом гражданское население Равенсбрюка, узнали и другие лагеря и города. Вот тогда ...первый и последний транспорт не был уничтожен...
Позже немцы отбирали людей седых, потом старше 40 лет, бледных, истощенных, людей, выступающих против них, говорящих правду людям. Что было бы дальше, мы только можем предполагать. Газированию, наверное, подвергли бы всех, причину для этого они подыскать сумели бы. Но вот здесь они и просчитались во времени. Красная Армия опередила их мысль — мысль безумных гестаповцев. Иногда казалось, жизнь кончена, человек будто не существовал. Это была тень, лишенная пищи и воздуха...
Всё, сегодня сказали мы... мы теперь будем диктовать наказания за поступки немцев. Дверь (браму) открыл нам молодой солдат-разведчик. Улыбаясь, он крикнул нам: «Вы свободны, девушки!» И слезы радости, благодарности покатились из глаз многих женщин. Плакала мать русская, плакала сестра чешка, плакали полька, француженка, норвежка, белоруска, итальянка, датчанка, югославка, немка, голландка, англичанка.
«Цветы, знамя ему!» — крикнули бежавшая югославка Аня Хорват и военнопленная Вера Удовенко, которая пошатываясь шла ему навстречу. Никогда не забудет этот молодой парень, как встретили его. Он был первый — герой, выполнивший задание партии и правительства, задачу освобождения лагеря рабов — Равенсбрюк, он внес луч солнца, светящийся он нашего Кремля из Москвы. Спасибо партии и правительству и ее вождю Маршалу Советского Союза тов. Сталину за освобождение нас. Спасибо 2-му Белорусскому фронту за наше освобождение.
Военнопленные врачи: Татько Антонина Алексеевна (Сталино),
врач-терапевт Малыгина Людмила М. (Ростов), лаборант Удовенко В. С, Черняева Мария Ивановна— фармацевт (ст. Ладожска),
Новицкая Елизавета Николаевна (Одесса), врач-хирург Клугман Мария Анисимовна (Киев), фельдшера — Белолипецкая Александра (Воронеж), Войницкая Вера Михайловна (г. Орджоникидзе), лаборант, сестра Литвинчук Полина Н. (Аккерман), связистка Даниленко Раиса А. (Одесса). Чешки-коммунистки: (две подписи), югославка-партизанка Анна Хорват, француженка — (член бюро женской комсомольской организации) Мари-Клод Вайян-Кутюрье — Париж, верно:
