* Письма адресованы в Советский комитет ветеранов войны и бывшим узницам Равенсбрюка..
НЕТ крепче той дружбы, которая рождена в общей борьбе. Стали навсегда сестрами, заботливыми и преданными друг другу, бывшие узницы концлагеря Равенсбрюк. Они часто обмениваются письмами. Делятся своими радостями, заботами, надеждами. Несколько таких писем мы помещаем в этом сборнике.
НАС СРОДНИЛИ МУКИ И ГОРЕ
Завтра или послезавтра мне сделают операцию ноги. Может, она даст какие-нибудь положительные результаты. Я живу сейчас одной мечтой: «А может быть...»
Очень боюсь операции. Диагноз у меня: «хронический туберкулез сустава». Это остатки Равенсбрюка, лечения «доктора» Трейте. Надеюсь, все помнят этого урода. Какое там было лечение— лучше не вспоминать. Когда я рассказала лечащему меня теперь врачу, как заболела моя нога, он удивился: может ли живой человек перенести столько горя?
Иной раз мне самой все это начинает казаться фантазией. Но боль в ноге опять и опять напоминает о горьком прошлом.
Я слишком расчувствовалась и, наверно, надоела своими оханьями. В жизни нет ничего страшней одиночества, и мне хочется поделиться с Вами, Вера, как с родной сестрой. Нас сроднили горе и муки, перенесенные в фашистских застенках.
Хотела взять на воспитание в детском доме девочку (да, девочку), но кто будет водить ее в детский сад? Я больной человек. Теперь это неосуществимо. Отложила до полного выздоровления.
На прошлой неделе цехком вынес решение дать мне более благоустроенную комнату. Я очень обрадовалась. Ведь моя нынешняя комната сырая, с печным отоплением, в квартире без ванны.
Как мне хочется Вас видеть.
Крепко Вас обнимаю.
Маша Берштейн.
Минск, 1959 г.
СОХРАНИЛА СВОЙ ПАРТБИЛЕТ
Вы хотите знать о том, что мне пришлось пережить. Расскажу коротко.
После родов я тяжело болела. Температура доходила до 39 градусов.
Как-то раз в лагерном ревире я пошла вымыть руки. Это было во время уборки. Не успела открыть кран, как на меня с ужасной бранью накинулась немка-уборщица. Потом она замахнулась грязной половой тряпкой. Я не выдержала и плюнула ей в лицо.
Немка пожаловалась врачу, которого в лагере называли Курт. Это была грубая мужеподобная садистка с растительностью на лице. Она сбросила меня с кровати и за шиворот потащила к себе в кабинет. От града пощечин у меня позеленело в глазах. Я уже не держалась на ногах. Тогда Курт записала мой номер и пинком выпроводила из кабинета.
Через несколько дней меня вызвали в канцелярию. Вид у меня был такой, что даже и эсэсовцы поняли, что мне не выдержать ни одного удара. Видимо, избиение такого слабого человека им показалось неинтересным, и я была назначена на «транспорт».
Ночь перед отправкой пришлось просидеть в холодном бункере. Рядом зверски истязали людей, и волосы становились дыбом, когда мы слышали их крики.
На другой день после обеда нас вывели за браму. Оказывается, у ауфзеерки был уже приказ наказать меня. Но, видимо, при взгляде на мою дочку Викторию, спавшую мирным сном, в ее звериной душе шевельнулось что-то человеческое, и она процедила сквозь зубы: «Твое счастье, что начальник ушел и что у тебя ребенок такой хороший, а то бы не выбралась без палок».
Скоро вместе с шестью другими женщинами-матерями меня отправили в имение. Жили там сначала в нетопленном подвале, а потом в чердачной клетушке, которая также не отапливалась. Спать приходилось на соломе, кишевшей червями.
Пеленки оказались только у меня, и их пришлось поделить между шестью крошками. Понятно, что запасов этих хватило ненадолго.
Редко-редко нам удавалось стащить где-нибудь мешок, но мешковина очень быстро сгнивала. Ведь клеенки у нас, конечно, не было.
Молоко у меня пропало еще во время болезни. И Викторию приходилось кормить тем, что ела сама. Нам продавали ежедневно по пол-литра сепарированного молока. Но мне не часто удавалось его купить. За месяц работы в имении я заработала только 19 пфеннигов. Чтобы раздобыть денег на молоко, приходилось перешивать из старья платья другим женщинам. Наши малыши таяли на глазах и стали походить на живые скелеты.
Комнатушка, где мы жили, кишмя кишела крысами. Это было пострашней червей.
Скоро один из мальчиков умер. Мы долго не могли его похоронить, и остывший трупик лежал рядом с матерью в постели. Мы собирались на работу, когда мать мальчика вдруг дико вскрикнула. Я подбежала к постели и увидела, что все лицо мертвого ребенка изгрызано крысами.
У другой девочки крысы искусали руки и губы, и, видимо, даже язык, потому что он страшно вспух.
Досталось и моей Витуське. Как-то ночью ее шейка стала мокрой и горячей. Я подумала, что она вспотела от моей руки. Но это оказалась кровь от крысиного укуса. С тех пор я не спала по ночам, защищая свою дочурку, старалась увильнуть от работы. Это не прошло даром. Однажды меня так избил инспектор, что я потом две недели не могла повернуться с боку на бок.
Одна из моих подруг сошла с ума. Несколько раз по ночам она пыталась меня задушить и, только услышав знакомый голос, отходила прочь. Она принимала меня за предательницу, выдавшую в Риге их подпольную группу. Мужа Веры (так звали женщину) и семерых его товарищей фашисты расстреляли у нее на глазах.
То, что я рассказала,— это тысячная доля из моих, переживаний. Сама не понимаю, как я осталась жива и сохранила жизнь Виктории.
После освобождения муж, получив мое письмо, сразу же приехал в отпуск. Но нам еще много пришлось пережить, прежде чем все наладилось.
Нашлись такие, которые не поверили, что, побывав в Майданеке и Равенсбрюке, я смогла сохранить партийный билет и выкарабкаться живой да еще с ребенком.
На всякий случай меня исключили из партии за длительную неуплату членских взносов. Как хорошо, что благодаря мерам, принятым ленинским Центральным Комитетом нашей партии, теперь все это осталось позади.
Сейчас у меня кроме Виктории еще одна дочь — Катя и самый младший — сын Володя. Виктория уже в девятом классе.
Мы с мужем живем хорошо, только вот здоровья нет.
Хорошо бы встретиться, увидеть старых друзей-товарищей. Все мы, конечно, изменились, но даже по письмам чувствуешь, что теплота дружбы осталась неизменной. Как жаль, что Евгения Лазаревна не дожила до нынешнего дня.
Боже мой, сколько еще хочется высказать, но пора кончать письмо. Привет от мужа, детей.
Целую крепко.
Лиза.
ОТ ЛАГЕРЯ ОСТАЛАСЬ ПАМЯТЬ
(Из письма)
Я тоже попала домой. Мой муж умерщвлен фашистами в газовой камере. Живу на пенсию. Работать не могу, так как от лагеря осталась память: мои руки держать ничего не могут.
Бетта Фиктлова*
Чехословакия, Моравская Острава.
МОЙ ПУТЬ БЫЛ ОЧЕНЬ ТЯЖЕЛЫМ
Хочу кратко изложить факты, а затем обратиться с небольшой просьбой.
В 1939 году я узнала, что пятеро моих друзей юности арестованы аахенским гестапо. Причина ареста была неизвестна.
Беседа с родителями и женами, арестованных настолько меня потрясла, что я твердо обещала им спасти моих друзей. Это облегчило последние часы жизни старого Линдена. У него было два сына, которых арестовали с этой группой.
В то время я занималась искусством и была президентом одного из клубов живописцев в Голландии.
Не пользуясь чьим-либо покровительством, я обратилась к следователям, занимавшимся делом этой «пятерки», и узнала от аахенского гестапо, что причиной ареста является государственная измена, подрывная деятельность и коммунистическая пропаганда.
О коммунизме я не имела ни малейшего представления, но мне было жаль моих друзей юности. Их участь была решена. Комиссар гестапо сказал мне, что они поплатятся головой.
Мой путь был очень тяжким. Но я сдержала свое слово. Аахенский следователь Шефер получил из Берлина указание еще раз расследовать это «грязное дело» и замять его.
Следователи, занимавшиеся делом «пятерки», были переведены во Франкфурт.
После этого весь гнев гестапо обратился против меня. 18 мая 1940 года я сразу же по прибытии в Аахен была арестована.
Несмотря на мой арест, мост, построенный мной для спасения «пятерки», не рухнул. Четверо были оправданы, а Ян Линден, руководитель группы, получил год каторжной тюрьмы. Линден стал руководителем партийной организации Коммунистической партии в Аахене. Он умер несколько лет тому назад. Остальные четверо живы.
После девяти месяцев одиночного заключения я заболела общим заражением крови. Болезнь я вызвала сама и в тяжелом состоянии была выпущена из тюрьмы. Меня перевезли в Голландию. Там я долго боролась со смертью.
После выздоровления возобновила свою деятельность на радиостанции в Хильверсуме, но вскоре была снова арестована.
Девять месяцев я находилась под следствием в условиях строгой изоляции в одиночной камере в Шевеннингене. Приговор: пожизненное заключение в концентрационном лагере, возвращение нежелательно. Обреченную на смерть, меня отправили в женский концлагерь Равенсбрюк. Моему мужу прислали извещение о моей смерти.
В Равенсбрюке я работала в качестве медицинской сестры 1-го участка с русским врачом Марией. Мария была коммунисткой. Я спасла жизнь ее товарища по партии, Марии Шторх, проживающей сейчас в Восточной Германии, а также 14 парижским коммунисткам (бросившим бомбу в кинотеатр «Рекс»). В июле 1944 года в качестве наказания меня перевели из Равенсбрюка в лагерь Грюненберг к советским военнопленным.
Я говорила по-немецки, и поэтому имела возможность спасать многих женщин от избиений плетьми, от карцера, опускания с головой в бочку с дождевой водой и лишения пищи.
В августе 1944 года произошло страшное событие: около 300 русских женщин отравилось из-за дурного питания. Они лежали на раскаленном песке, умирали под палящими лучами солнца. Втайне от старшей надзирательницы мне удалось пригласить в лагерь гражданского врача с завода боеприпасов Магдебургского акционерного общества, на котором работали заключенные. Это был первый случай, когда гражданский врач переступил территорию концлагеря. У него не выдержали нервы. Он призвал на помощь всю заводскую организацию Красного Креста. Мы днем и ночью боролись против последствий отравления, спасая жизнь женщин. Все они были спасены.
За то, что я осмелилась позвать в штрафной лагерь гражданского врача, меня направили на добычу газа. Больше шести месяцев там легкие не выдерживали. Я также не выдержала бы, если бы в феврале 1945 года в лагере Грюненберг не разразилась эпидемия дизентерии. Вместе с русской, фельдшером, я стала ухаживать за больными. В конце апреля эпидемия была прекращена, четыре русские женщины были спасены.
Начальство заподозрило, что я связана с русскими, поэтому меня одну, больную дизентерией (я заболела последней из заключенных), под сильной охраной направили обратно в Равенсбрюк. Но вскоре к нам приехали представители шведского Красного Креста и взяли меня с собой. Я лежала долгое время в эпидемической больнице в Мальме. И только в сентябре 1945 года возвратилась в Голландию.
Здесь я днем и ночью ухаживала за моим тяжело больным мужем. Он умер 22 августа 1949 года. Моих детей я сама воспитала и поставила на ноги.
Затем у меня наступил период депрессии. От меня осталась одна тень. Я перестала верить в человечность, свободу и товарищество. Я предалась отчаянию. Только теперь я поняла, где находится истина...
Прошло много времени, пока я не разобралась в окружающем меня мире.
Я никогда ничего не слышала о моих русских подругах. Но я не теряла надежды получить весточку из России. Меня не оставляет мысль о том, что многие русские женщины думают обо мне с любовью и не забывают о нашей дружбе.
Русские женщины, военнопленные Красной Армии, обещали мне: «Скоро ты сможешь приехать в Россию». «Мы разыщем тебя». Я жду выполнения этого обещания.
Шлю сердечный привет матушке России.
С благодарностью вдова Леони Брандт,
которую звали в лагере Грюненберг
«панна Лона» и «панна Голландка».,
Голландия, Зюд Лимбург, 1958 г„
НЕ ДЕЛАЙ СУРОВОЕ ЛИЦО, УЛЫБАЙСЯ
Я услышала по радио передачу «Судьба Людмилы Васьковской» и решила написать Вам о себе.
В октябре 1942 года немцы начали на днепропетровских улицах двухнедельную охоту за людьми. Нас привезли в Людвигсдорф и заставили работать на заводе, выпускавшем снаряды и бомбы.
Но разве можно было делать оружие для уничтожения наших братьев и отцов! И мы начали вредить фашистам, кто как мог. Большая часть нашей работы шла браком. Девушки так калечили себе руки и ноги, что работать не могли. Но немцы скоро разгадали наши «болезни». Группу в 58 человек, в которой была и я, отправили в Бреслау. Начались допросы в гестапо. Но от нас фашисты ничего не добились. Последний раз они вызывали нас среди ночи поодиночке. Перед допросом раздевали наголо. Мы ожидали самого худшего.
Но все ограничилось избиением и отправкой в лагерь смерти Равенсбрюк, а девушкам, оставшимся на заводе, сказали, что нас расстреляли.
Кормили нас так, что мы завидовали собакам, которым давали даже мясной обед, а нам доставалась только брюква с водой да грамм 200 хлеба с древесными опилками.
В Равенсбрюк мы прибыли в декабре 1942 года. Многих из нас не стало ко дню освобождения. Всех фамилий погибших я, конечно, не помню. Среди них были и наши подруги—14-летняя Наташа Бончарова, Надя Кленова, Ира Железнова и многие другие. Они заболели туберкулезом. Мы собирали для них пищу, отдавали свои последние крохи, но это не спасло им жизнь.
Когда наша армия стала гнать фашистов по пятам, они все свои неудачи вымещали на нас. Придет ауфзеерка проверять на аппеле. Стоим не так — штраф. А сколько раз нас заставляли маршировать по лагерю и петь песни. И мы пели, пели про Родину. Надзиратели свирепели и принимались избивать женщин.
Как-то одна девушка (звали ее Аней, фамилию я не помню) сбежала. Но далеко она не ушла. Кругом озера, болота. В лагере подняли тревогу. Нас построили и не отпускали, пока ее не поймали.
Аню избили, отдали на растерзание собакам. Потом раздели догола, три дня обливали холодной водой и заставляли стоять на морозе. Она погибла в бункере. Оттуда никто не возвращался.
В последние дни в двух печах крематория людей жгли День и ночь, жгли, словно солому.
Так бы и погибли все, если бы наши войска не освободили нас.
В конце апреля нацисты погрузили большую группу русских узниц в вагоны. На какой-то станции они долго держали нас взаперти, потом построили и погнали по дорогам. Но в воздухе уже показались краснозвездные самолеты, летели советские снаряды. Мы кричали «ура», плакали, махали руками. Разъяренный офицер подбежал к нам, орет: «банда!», «свиньи!», «всех расстрелять!». А охранявшие нас эсэсовцы говорят: «Бегите. Мы будем для виду стрелять, но мимо, а придут ваши, скажете за нас».
Мы разбежались в разные стороны и скоро уже целовали броню советских танков.
С тех пор прошло много лет. Я веду переписку со многими бывшими узницами Равенсбрюка. Переписывалась я с югославской партизанкой Даницей Медвед, брату которой фашисты отрезали уши.
Мне очень хотелось бы передать привет Густе Фучиковой. Она сообщала нам сводки о положении на фронтах, подбадривала: «Скоро, скоро, девушки, придет свобода».
Помню, она говорила мне: «Не делай суровое лицо. Оно тебе не идет. Лучше улыбайся».
Когда я услышала, что на месте Равенсбрюка будет установлен памятник и высажены розы, я заплакала.
Не забыты невинные жертвы фашизма. Память о них будет жить вечно.
Калинин, 1959 г.
В. Сокольникова.
КАКОЕ СЧАСТЬЕ, ЧТО ВСЕ ТЯЖЕЛОЕ ПОЗАДИ
Здравствуйте, милые, дорогие!
Только что получила Ваше письмо. Едва начала читать, как кровь хлынула к лицу. Я точно увидела после долгой разлуки дорогого мне человека. Не буду скрывать — плакала навзрыд.
Мною овладели воспоминания о кошмарном прошлом и радость, бурная радость за наше светлое настоящее. Я плачу от большого горя, причиненного Родине и всем нам, и от счастья, что все это позади и никогда, никогда не повторится.
Однако и теперь былые кошмары часто будят меня по ночам.
Поверьте, не бывает дня, чтобы я не вспомнила о Равенсбрюке, хотя с того времени прошло уже много лет.
Не могу без отвращения смотреть на платья в полоску. Мне представляются наши отвратительные рубища.
А как увижу магазинные полки, полные продуктов, вспоминаю голодные равенсбрюкские дни, когда во рту не было ни маковой росинки.
Дорогая! Я с радостью приму участие в работе по организации музея на территории бывшего концлагеря Равенсбрюк.
Пусть люди всей Земли узнают о страшных злодеяниях фашизма. Пусть недруги наши вспомнят об уроках истории, о суровом возмездии, постигшем претендентов на мировое господство.
К сожалению, у меня не сохранились лагерные вещи. 26 апреля 1945 года эсэсовцы погнали на запад несколько колонн заключенных. Я была в одной из них.
Ночью вместе с Шурой Черниковой — тоже харьковчанкой — мы бежали. Здесь же, в лесу, зарыли лагерные вещи, а скоро избавились и от полосатых платьев, переодевшись в одном из сараев в гражданскую одежду.
Ориентируясь по солнцу, мы пробирались на восток и на четвертый день вышли к своим.
Вернусь к воспоминаниям о лагере. Свой первый день в Равенсбрюке я помню очень хорошо. Это было в январе 1943 года. После трехчасового стояния на морозе нас заставили таскать уголь-брикет. Стоило чуть отстать или сказать слово-другое, и на тебя опускался кованый сапог ауфзеерки.
Только поздно ночью нас загнали в блок. Штубовая указала нары, на которых были брошены матрацы, набитые стружкой, и отвратительно пахнущие ветхие одеяла. Мы не успели забыться в тяжелом сне, как сирена уже загудела и послышался хриплый лающий голос штубовой.
Началась заправка нар. И если надзирательница замечала малейший перекос клеток одеяла, следовал град пощечин и лишение пищи.
В четыре часа ночи в лагерной столовой нам выдали немного хлеба и темноватой бурды, именуемой кофе, а потом послали на построение. Рано начался для нас этот второй лагерный день — 24 января. Его я тоже никогда не забуду.
Проходит час, другой, третий, а нас все продолжают держать на морозе. Ледяной ветер пробирается под платье, а руки и ноги становятся словно кочерыжки. Надзирательницы и эсэсовцы то и дело бегают греться, но и они посинели от холода, а нам все еще приходится стоять без движения.
Многие заключенные не выдерживали, теряли сознание. На ослабевших фашисты спускали овчарок.
Но вот в полдень нас ведут на лагерную площадь. Полицайки и блоковые выстраивают узниц по шнурку. И перед колоннами — комендант, старшая надзирательница и какое-то прибывшее начальство.
После комендантского смотра нас продержали еще часа два и только тогда послали в баню. Надзирательницы заставили женщин раздеваться прямо на дворе.
Помню, стояла под горячим душем, но не чувствовала ни холода, ни тепла.
Потом нам выдали полосатое грязное тряпье, называвшееся лагерной формой, и опять заставили стоять на морозе.
Только когда стемнело, заключенных развели по баракам.
День окончился, но на смену пришли другие, до отказа заполненные каторжной работой и муками. Только надежда на нашу победу заставляла жить. Скоро мое тело превратилось в сплошные кровоточащие раны. Из ушей сочился гной. Повыпадали волосы. Помогла чешка — врач Зденка. Она ввела мне несколько раз хлористый кальций, и язвы стали постепенно заживать, затягиваясь кожей.
Сначала я работала на засыпке дорог шлаком. Мы толкали тяжелые вагонетки и тачки, а потом, запрягаясь по нескольку человек, словно лошади, трамбовали дорогу тяжелым катком.
Сколько раз мы проходили мимо свинарника на берегу. Ветер доносил до нас запахи картофельных очистков и гниющей брюквы, которыми были наполнены корытца. Как бы обрадовалась каждая из нас, заполучив «еду», предназначенную для свиней. Но даже это было несбыточной мечтой.
Однажды нас выстроили в длинную цепочку и заставили передавать из рук в руки тяжелые кирпичи, складывая их в ровные штабеля. Поблизости находилось хранилище с овощами.
Доведенные до отчаяния голодом, мы решили рискнуть. Одна из женщин пробралась через узенькое окошко в погреб и стала передавать нам сырой картофель. А остальные в это время лихорадочно смотрели по сторонам, ища глазами надзирательницу. Каждый понимал, чем грозило ее появление.
Как-то раз во время работы на берегу озера одна из моих соотечественниц вдруг страшно вскрикнула. В группе работающих неподалеку мужчин-военнопленных она узнала своего мужа. Но эсэсовцы не дали им даже переброситься словом.
В другой раз в сарай, куда нас привели на обед, буквально влетела русская девушка и тут же смешалась с толпой. Следом за ней вбежала надзирательница. Она закричала, выстроила нас возле сарая и испытывающе стала всматриваться в лица. Мы молчали. Но вдруг я с ужасом заметила, что одна из заключенных-немок кивнула в сторону девушки. Секунда — и ауфзеерка вырвала девушку из строя и тут же принялась избивать дубинкой. Одна из заключенных, полька, не выдержала этой сцены, с криком вцепилась в надзирательницу. Подбежали другие ауфзеерки, они схватили отважную польку и поволокли в лагерь. Больше мы не видели ни этой польки, ни нашей русской девушки.
Летом 1944 года меня перевели на работу в цех Сименса. К счастью, мастер наш, берлинец Альфред Ничке, оказался человеком гуманным. Он почти не наблюдал за нами и даже предупреждал о приближении надзирательницы. От Ничке мы узнавали о продвижении Советской Армии на запад. Эти известия наполняли сердца радостью.
Мы старались, чем могли, помочь нашим братьям и отцам.
Собирали выключатели и тут же разбирали их, только делая вид, что работаем. Упаковав изделия, мы еле-еле прибивали дно ящичков в надежде, что оно где-нибудь вывалится.
Как тяжело вспоминать обо всем этом.
Теперь немного о своем настоящем. Я живу с мужем и мамой. У меня маленькая дочка Света. С мужем мы работаем на одной фабрике. Он скульптор-исполнитель, а я секретарь-машинистка.
Все свои силы я хотела бы посвятить борьбе за лучшее будущее человечества, за вечный мир между народами.
М. Н.
РАССКАЖЕМ ПРАВДУ ВСЕМУ МИРУ!
Во мраке ужаса, господствующем в страшном концентрационном лагере Равенсбрюк, сияли, как спасающие звезды, светлые и гордые женщины, боровшиеся против фашизма. Они собраны были нацистскими палачами со всех концов Востока и Запада для уничтожения. Но имя Равенсбрюка останется в истории не только как символ смерти, но и как символ гордого человеческого духа, сражающегося с нацизмом.
В Равенсбрюке убивали голодом, холодом, непосильной работой, запрягали женщин, как животных, в повозки, травили даже питьевой водой — она была заражена тифом. И все-таки там были тысячи женщин смелых и честных. Дух их всегда был сильнее, чем тело. Нечеловеческие условия жизни убивали плоть: раньше всех погибали француженки и голландки, выносливее всех были мы — славянки.
Сверхгероическая взаимная помощь, которая в концлагерях могла стоить жизни, останется примером высшего гуманизма и светлого политического сознания антифашистов двадцатого века. Исключительную смелость и презрение к смерти проявлял советский блок. Русские женщины своим героизмом поддерживали ту искорку жизни, которая теплилась у узниц Равенсбрюка. Нас возвращали к жизни то маргарин Верочки, то свет, который давали нам тайком бесстрашные молодые электромонтеры, то радостные новости о победах Советской Армии, которые приносили нам женщины из советского блока, то помощь Зденки Неедловой, Марии Видмайер, Рене и Мадлен.
Из Болгарии в Равенсбрюке я была одна. Другие национальности здесь были представлены целыми группами. Но я не чувствовала себя одинокой. Я жила среди подруг, которые всегда помогали мне в тяжелую минуту.
Слава нашим погибшим товарищам! Они, не боясь смерти, боролись за справедливость и человечность. Их подвиг обязывает нас продолжать борьбу. Мы, прошедшие через ад Равенсбрюка, знаем больше, чем остальные люди, и должны посвятить свою жизнь и все свои силы тому, чтобы наши дети никогда не увидели того, что видели мы в фашистских застенках, посвятить свою жизнь и все свои силы борьбе за мир.
Нужно открыть глаза тем, кто еще не видит истины. Давайте бороться за победу дела мира!
Н. Чернаева.
Болгария, 1958 г.
НЕ ПРОЩАТЬ!
Сегодня, в знаменательный день 40-летия комсомола, так светло и празднично на душе! Идешь по улице — на всех домах алые флаги, развеваемые ветром. А у меня сегодня праздник еще и потому, что я получила письма от вас и из ГДР от борца Сопротивления — дорогой Софи. Пять лет она просидела в Равенсбрюке. Я лично не попала в концлагерь: после цухтгауза в Вальдгейме меня под стражей отвели в полицейский участок, а оттуда по этапу отправили к германо-латвийской границе. Это было в то время, когда Латвия еще не входила в СССР. Я тогда была латвийская подданная. Знакомы ли вы с Софи Мейер, Дорой Параде и другими, которые отбывали каторгу в Равенсбрюке? С Софи я познакомилась в Вальдгейме, а с Дорой мы работали вместе в рядах КПГ. Она стойкий боец, принципиальный товарищ. Если кто из членов партии держался стойко, никого не выдавал и представлял собою такой же крепкий орешек, который гестаповцы не могли раскусить, они говорили:
- Это такой же фрукт, как эта Параде..
Для нас, членов партии, такая оценка гитлеровцев была большой похвалой.
Да, мы, бывшие узницы гитлеровских застенков, крепко сплочены между собой. У меня много друзей в ГДР из числа бойцов Сопротивления. Мы как сестры и братья... Ведь мы, товарищи по борьбе против фашизма, испытывали такие муки, которые себе даже трудно представить. Слова слишком бледны, чтобы выразить всю глубину бедствий, страданий и мук, в которые повергли мир Гитлер и его приспешники. А страдания и муки скрепляют дружбу, сплачивают людей... И мы, узницы фашистских лагерей, спаянные совместной борьбой против гитлеровцев, всегда, до самых последних дней нашей жизни, будем помнить любимых товарищей, родных и знакомых, зверски замученных фашистскими стервятниками. Надо, чтобы о пережитом нами узнал весь мир. Наши воспоминания должны сыграть роль колокола, который бьет в набат, призывая рабочих и трудящихся всего мира никогда не забывать зверств фашистских людоедов. Не забывать и не прощать!
3. Таль.
Рига, 1958 г.
ЗАБЫВАТЬ НЕЛЬЗЯ
Сегодня получила от Вас поздравления к Новому году. Горячо благодарю. Я также поздравляю Вас и желаю Вам прежде всего доброго здоровья. Оно необходимо для новых успехов в труде. Вы с гордостью можете отмечать Новый год. Ваши достижения в области политики и науки произвели огромное впечатление на весь мир. Вы открываете перед всеми людьми доброй воли новые чудесные перспективы. Мы благодарим вас за это и приложим все свои силы, чтобы сообща сохранить мир и окончательно ликвидировать фашизм и войну.
Как быстро идет время! Прошло уже четыре месяца с тех пор, как Вы у нас были. Со дня торжественного открытия Равенсбрюк посетило в общей сложности около 60 000 человек, не считая 70 000 человек, побывавших там 12 сентября. Этот интерес особенно важен теперь, исходя из современной обстановки в Германии. Вы, конечно, читали, что фашисты в Западной Германии в рождественские дни приносили в синагоги и христианские церкви свастики и делали на стенах провокационные надписи. Они разрушали еврейские кладбища и посылали евреям письма с угрозами. Мне кажется, что большинство людей на Западе моей родины с искренним возмущением относятся к фашистским бесчинствам. Многие только теперь понимают, какую опасность это за собой влечет. Поэтому памятник, подобный Равенсбрюку, приобретает особенно большое значение.
Бывает, с утра до вечера приходится бегать по музею, давая объяснения отдельным делегациям и группам, и к вечеру остаешься совершенно без сил. Но ведь люди так хотят побеседовать с человеком, побывавшим в Равенсбрюке, с человеком, пережившим все эти ужасы, о которых рассказывает музей. Как тяжело снова и снова вспоминать о злодеяниях фашистов, и иногда просто заходится сердце от этих ужасных воспоминаний, но как отказать людям. Они слушают с таким вниманием. По их глазам видно, что они потрясены увиденным. Особенно много у нас бывает молодежи — ученики всевозможных школ, студенты, молодые рабочие с производства, крестьяне, солдаты Национальной народной армии, служащие Народной полиции, военно-морского флота. Большинство из них совсем не помнит кошмарных годин фашизма. Что они чувствуют и к каким приходят выводам, свидетельствуют записи в книге отзывов музея. Вот некоторые из них:
«До сих пор мы не ясно представляли себе фашизм. Равенсбрюк помог нам понять, какую опасность фашизм таит для человечества».
«Побывав в музее, мы можем теперь уверенно заявить: мы хотим бороться против войны и фашизма».
«Когда я читаю это или слышу, я испытываю решимость и счастье и черпаю в этом для себя новые силы».
Часто навещают нас советские люди. Со дня открытия их побывало около шести тысяч человек. Они проявляют особенно большой интерес к увиденному. Мы, конечно, говорим не только о зверствах фашистов и страданиях узников в лагерях, но и об антифашистском сопротивлении и международной солидарности. Мне кажется, что в настоящий момент это приобретает особенно большое значение.
«Наши девочки» — Энне Севкова, Марга Юнг, Эмми Хандке и Маргарита передают Вам всем горячие приветы.
Еще раз желаю в Новом году всем нашим товарищам всего, всего хорошего.
От всего сердца
Эрика Бухман.
Берлин, 034, Гильзитерштрассе, 80
2 января 1960 г.
ПРОТЕСТ
Мы, польки, бывшие политзаключенные в Равенсбрюке, на которых гитлеровцы производили в 1942— 1943 году преступные медицинские опыты, протестуем против того, чтобы бывший врач концлагеря Герда Оберхаузер лечила людей, потому что она лично производила «эксперименты» над узницами.
Мы требуем, чтобы Герде Оберхаузер запрещено было работать врачом, и призываем весь цивилизованный мир поддержать наше требование во имя любви к людям.
Следует 38 подписей.
Варшава, 25 сентября 1958 г.
БОРИТЕСЬ ЗА СЧАСТЬЕ ДЕТЕЙ!
Когда я находилась в Равенсбрюке, там были и маленькие дети. Все они забыли, что такое ласка, улыбка, игры, отдых, учеба.
Малютки вместе со взрослыми узницами переживали весь ужас лагерного режима. Их выгоняли на аппель в 4—5 утра. И они стояли по нескольку часов в обшей колонне со взрослыми. Ребенок не имел права ни на одну минуту отлучиться. Он должен был стоять, несмотря ни на леденящий ветер, ни на сильный дождь, ни на палящее солнце. Многие дети не выдерживали, падали.
Мы, советские узницы Равенсбрюка, оказывали детям большую помощь. А после освобождения из концлагеря многие наши женщины взяли детей с собой и с помощью командования Советской Армии вывезли их из лагерных стен.
Я также взяла девочку — Надю Богданову, она была вывезена из-под Ленинграда вместе с бабушкой. Бабушку ее сожгли в крематории на глазах у Нади.
Девочка рассказала мне: «Мой папа ушел на фронт защищать нашу Родину, меня и бабушку отправили в деревню под Ленинград. В эту деревню пришел немецкий фашист и угнал в неволю почти всех. Нас с бабушкой посадили в концлагерь. Через некоторое время моя бабушка заболела и не смогла подолгу стоять на аппеле, тогда ее фашисты взяли и сожгли в крематории, а меня отправили в блок, где были другие дети. Играть нам ни во что не давали, часто били. Через некоторое время меня и других детей вызвали в какую-то комнату и сделали нам на руках наколки номеров.
На другой день рука моя распухла».
Я спросила Надю: «Тебе было очень больно?» Она ответила: «Да, мама (она меня звала мамой), мне было очень больно, но я не плакала, я запомнила бабушкины слова. Когда мою бабушку тащили от меня в крематорий, я заплакала, но мне бабушка крикнула: «Не плачь, внучка, этим ты мне не поможешь, а себе сделаешь хуже.».
От боли в руке я забиралась под нары, чтобы не видела ауфзеерка, как я плачу, я сильно плакала. Однажды, когда я забралась под нары и вспомнила, как я жила с мамой, бабушкой, папой, какие у меня были игрушки, как я всегда веселилась, мне стало очень грустно, и я сильно заплакала. В это время к нам в блок пришла ауфзеерка. И когда она услышала, что кто-то плачет, она нагнулась и, увидев меня, вытащила за ногу. Не обращая внимания на то, что у меня сильно болит рука, она схватила меня и потащила к умывальнику, облила водой и сказала, что мои нервы так лучше успокоятся, постой-ка здесь на холоде. Я стояла очень долго, пока не пришли старшие мои друзья и не выручили меня».
После приезда в свой город я Надю устроила в детский сад.
Находясь в детском саду, девочка все еще думала, что она в неволе у фашистов. При виде воспитательницы она часто вздрагивала, забывала, что она в кругу своих и живет в Советском Союзе, что детей у нас не обижают, а дорожат ими.
Я никак не могла отучить Надю прятать хлеб или собирать крошки с пола, как она это делала в концлагере. Часто по ночам девочка сильно вздрагивала и кричала: «Не бейте меня, мне больно». Когда ее разбудишь, то она испуганно смотрит своими глазенками, никак не может поверить, что ей приснился сон, что прежняя тяжелая жизнь, которой она жила в лагере, ушла и больше никогда не вернется.
Когда Надя немного поправилась, я ее устроила в школу. Однажды вечером она меня попросила, чтобы я написала запрос в Ленинград и узнала о ее родителях, что я и сделала. После долгих поисков я нашла их, Надя выехала в Ленинград и теперь живет у своих родителей.
Так пусть же наши дети и дети всего мира никогда не будут знать тех мук и страданий, горя и слез, которые перенесли тысячи детей, находящихся в фашистских застенках. Пусть все простые люди, живущие на земле, еще теснее сплотят свои ряды и не пропустят фашизма, не допустят войны, на которую их толкают гитлеровские последыши. Будем же бороться за счастье детей, за наше будущее. Отдадим этому благородному делу все свои силы.
К. Поветьева.
Махачкала, 1958 г.
ПРИЗЫВ К МАТЕРЯМ МИРА
С января 1943 года я находилась в немецком лагере смерти Освенциме. На левой руке у меня номер 74 000. В конце апреля 1945 года нас освободили и переправили на некоторое время в Равенсбрюк, где находился сборный пункт для советских граждан, а оттуда — в госпиталь. Ходить я не могла, отощала от голода, побоев, издевательств.
В то время мне было лишь шестнадцать лет... Своими глазами я видела те зверства, те насилия, которым гитлеровские палачи подвергали свои жертвы, находившиеся в концлагерях. Я видела не только измученных мужчин, женщин, но и маленьких детишек, пронумерованных, как скот. Малолетних узниц спасали от гибели наши советские женщины в Равенсбрюке.
Трупы замученных, отравленных в последние месяцы войны гитлеровцы палили, как дрова, уже не в печах -крематория, а просто в цементированных ямах. Печей не хватало...
Я работаю в Киевской конторе Государственного проектного института «Электропроект».
Мои товарищи по работе и я с ненавистью обращаем сейчас свой взор в ту сторону, откуда раздаются призывы к новой мировой бойне. Американские империалисты всеми средствами пытаются начать новое, еще более страшное истребление людей.
Я, советская женщина, мать, имеющая двоих детей — сына Евгения десяти лет и дочь Юлию пяти лет,— обращаюсь с призывом к матерям нашей любимой Родины и матерям всего мира.
Матери! Сделаем все, чтобы наши дети никогда не испытали ужасов войны, чтобы они всегда были радостны и спокойны за свое будущее.
Л. Панарина,
Киев, 1958 г.,
СЧАСТЬЕ СНОВА С НАМИ
Дорогие подруги по Равенсбрюку!
Как я рада, что мы снова нашли друг друга! Кто показал себя в концлагере преданным Родине, стойким борцом, тот для меня — родной на всю жизнь.
Я почти всех вас помню в лицо. Правда, может быть, многие внешне изменились: ведь годы берут свое. Молодец тот, кто не чувствует груза лет и отдает много сил общественной работе. Так и надо!
Расскажу немного о себе. Вернувшись домой, в Воронеж, в 1946 году, я снова была зачислена в медицинский институт, где училась до войны. Закончила институт и получила направление в город Липецк. Работаю врачом. Выполняю много общественных поручений, работаю, как говорится, не за страх, а за совесть. Жизнь стала полной.
Однако пришлось и поболеть. После болезни мне дали возможность хорошо отдохнуть. Скоро опять выхожу на работу.
У меня растет дочка Нина, ей уже скоро пять лет. Светленькая, длинные косы во всю спину, ресницы тоже длинные, а глаза, как у меня, синие. Девочка развивается нормально. Я родила ее вопреки запрещению врачей. Они говорили, что мне нельзя рожать из-за порока сердца (наследство лагеря). Но я решилась. И теперь так счастлива!
До сих пор я храню некоторые вещи — память о Равенсбрюке: мой винкель с № 17195, книжечку с песнями, а также носовой платок, вышитый одной украинской дивчиной. Смотрю я на эти вещицы и вспоминаю... Вспоминаю, как мы, русские женщины, стойко держались перед ненавистным врагом, говорили правду о Советском Союзе, верили в победу над Гитлером и заражали этой верой всех узниц Равенсбрюка.
Теперь счастье снова с нами. И мы его сохраним и упрочим!
Л. Фурсова.
Липецк, 1958 г.
ВСЕ МЫ ЗАНЯТЫ ПО ГОРЛО
Мы, чешские женщины, сидевшие в Равенсбрюке, часто вспоминаем вас, русских подруг.
Сейчас я работаю врачом в Научно-исследовательском институте организации здравоохранения в Праге. Цели нашего института весьма близки к целям вашего Московского института имени Н. А. Семашко." В своей работе я очень часто пользуюсь советским опытом: читаю книги русских товарищей, принимаю участие в беседах с советскими медработниками, приезжающими в Чехословакию. Между мной и профессором М. И. Барсуковым завязалась интенсивная переписка. Когда то-варищ Барсуков гостил у нас в Чехословакии, я о многом с ним говорила. В 1958 году я, вероятно, поеду в Москву и Ленинград, чтобы обменяться опытом с советскими коллегами. Эту поездку я ожидаю с огромной радостью.
Надеюсь, что сумею встретиться с вами, дорогие. Ведь мы вместе сидели в концлагере и вместе боролись против гитлеровцев.
Вы спрашиваете, как живут и работают другие бывшие узницы Равенсбрюка.
Все заняты по горло. Зденка Неедлова работает в Министерстве здравоохранения, в отделе охраны детства и материнства. У нее дочка замужем и уже родила ей внучку.
Инка работает в городе Градец-Кралове. Она руководит отделением .профессиональных заболеваний. Инка замужем, и у нее сынок.
Имя Густы Фучиковой вам всем хорошо знакомо. Она ведет большую общественно-политическую работу, активно участвует в международном движении борьбы за мир.
Франциска замужем, и у нее растет сынок. Франциска— инженер-химик. Она с увлечением работает в Научно-исследовательском институте питания.
Маженка и Элишка работают в партийном аппарате...
Милые друзья, милая Вера Бобкова! Как далеко уже отодвинулись те страшные годы, когда мы томились в концлагере. И какие огромные успехи достигнуты за это время в наших социалистических государствах — в Со-ветском Союзе и в Чехословацкой Республике.
У вас в СССР социализм уже построен, и вы закладываете фундамент коммунистического общества. Мы тут, в Чехословакии, вступили в этап завершения социалистического строительства. Мы стремимся вторыми в мире — после Советского Союза — завершить строительство социализма. Какую бесценную пользу для всех отраслей нашей экономики и культуры приносят ваш опыт и та помощь, которую оказывают нам ваше правитель-ство и весь ваш народ!
Каждый чех, чешка хорошо это сознают. И сейчас, спустя тринадцать лет после того как Советская Армия освободила Прагу, мы вспоминаем о советских братьях и сестрах с любовью и благодарностью.
Мы гордимся, что плечом к плечу с советским народом боремся сейчас против угрозы атомной войны. Мы уверены, что лагерь мира во главе с Советским Союзом одержит победу над темными силами войны и реакции.
Горячий привет всем девушкам Равенсбрюка.
До встречи в Москве.
Прага, 1958 г.
У МЕНЯ ВСЕ ХОРОШО
Я случайно прочитала сообщение в газете «Медицинский работник» о встрече в Москве бывших узниц Равенсбрюка. Без слез я не могла эту статью читать. Посмотрела на фото и все вспомнила. Слезы сами полились из моих глаз. Мне было очень тяжело вспоминать прошедшие тяжелые годы заключения в лагере.
Я очень благодарна вам, дорогие друзья, что вы не забыли и меня... У меня все хорошо. Яша меня разыскал. Сейчас живем вместе, живем дружно. Он работает трактористом в бригаде за 28 километров. Я одна дома. Скоро ждем ребенка. Появлению на свет наследника мы будем очень рады. У меня небольшое хозяйство, имею двух поросят. С кормом здесь хорошо. Картофель свой. Я каждый год сажаю огород.
Сама я работаю в больнице. У нас ее только недавно построили. В больнице 15 коек. Медперсонала достаточно: фельдшер, медсестры, акушерка. Все необходимые медицинские инструменты у нас тоже есть. Медикаментами снабжают хорошо. Плоховато насчет врачей — работает в больнице всего одна женщина-врач.
Мы, сестры, работаем посменно: сутки дежурим, двое суток свободны. В свободные от работы в больнице дни ездим на участки, в бригады. Платят нам полторы ставки.
Погода стоит в Казахстане хорошая, Надоели только ветры. Сейчас сев в полном разгаре. У нас в совхозе посевная площадь больше 120 тысяч гектаров.
Все мы боремся за миллиард пудов казахстанского хлеба.
Нам, медикам, тоже приходится работать, не считаясь со временем.
Л. Голикова.
Ст. Джаксы, Акмолинской области, 1958 г.
Я ВЫРАСТИЛА ДОЧЬ
Добрый день, дорогая моя, милая сестричка по фронту, по несчастью!
Прочитала о наших боевых подругах в газете, и нет сил — хочется написать письмо. Ведь в нашей судьбе столько общего.
Я воевала в Крыму в 25-й чапаевской дивизии. После падения Севастополя попала в плен к немцам. С первого дня войны я была на фронте рядом со своим мужем Алексеем. Вместе шли мы сквозь суровые дни, вместе переживали все тяготы и невзгоды.
В Джанкое нас разделила фашистская колючая проволока. Тогда я была уже беременной. Несмотря на это, нацисты заключили меня в лагерь, а в конце декабря 1942 года погрузили в один вагон с мужчинами. Я чув-ствовала, что вот-вот должна стать матерью. Не было сил терпеть эти муки дальше, и я решилась на побег. Он удался. В новогоднюю ночь 1943 года в лесу я родила дочку.
Положение было ужасным. Негде было обогреть ребенка, не во что закутать его. А единственной пищей была вареная свекла. Я заворачивала ее в марлю и давала малютке вместо соски. Многое пришлось пережить, прежде чем я попала к хорошим людям. Потом я опять пошла в армию и била немцев, а в 1944 году получила ранение в живот и демобилизовалась.
Нужно ли говорить, как мне дорога моя Леночка (так назвала я дочку). Сколько мы перестрадали вместе. В наследие от тех лет у дочурки остался порок сердца.
Своего отца ей так и не пришлось увидеть. Я долго и бесплодно искала его и решила, что он погиб.
Пенсию на Леночку мне удалось получить не сразу. В райвоенкоматах, куда я обращалась по этому поводу, документов не сохранилось. Искать их там не хотели, да и слушали меня неохотно. Видно, напала на черствых людей, на бюрократов.
Тогда я обратилась с письмом к бывшему начальнику штаба Приморской армии генералу Крылову. Он написал, куда следует, и скоро меня вызвали в Горвоенкомат оформлять пенсию.
Как обычно в таких случаях, товарищи из пенсионного отдела послали запрос в Москву о том, был ли офицером мой муж. И вдруг пришел ответ, что он жив и после демобилизации в 1948 году уехал на постоянное жительство в Саратов.
Когда-то у меня был этот адрес. Расставаясь в плену, мы договорились, что коль останемся живы, будем там искать друг друга. Но потом меня свалил сыпняк, адрес этот исчез, а я его забыла.
Сразу же я послала Алексею письмо и фотографию Леночки, указав на конверте адрес военкомата.
Скоро пришел ответ от Алексея. Он писал, что вскрикнул от неожиданности, когда военком вызвал его и сказал, что я жива. И пока военком читал письмо, у него голова шла кругом.
«Что же теперь делать?» — спрашивал Алексей. И такой же вопрос был у меня. Ведь у него уже появилась новая семья.
Верите, за два этих дня я на глазах у всех поседела. И не думала, что опять придется пережить такое.
Алексей просил, чтобы Леночка написала ему сама. Дочка исполнила его желание, но ответ так и не пришел. Может быть, его жена перехватила и уничтожила Леночкино письмо.
Девочка очень тяжело переживает молчание отца. Она мечтает с ним встретиться. А я не знаю, что придумать. Ведь Алексей не виноват, что так случилось.
Я хотела обратиться к Вам с просьбой. Не могли бы Вы вызвать Алексея в комитет, а тем временем в Москву подъехали бы и мы с Леночкой. Или же Вы приехали бы вместе с ним к нам. Я запасла на зиму яблок, наливку, варенье, насушила всяких фруктов. Так, что будет чем принять.
Я не хочу разводить его с нынешней семьей, а встретиться с ним хочу прежде всего ради Леночки.
Пусть он убедится, что я сдержала свою клятву и вырастила героиню. Пусть он увидит, что я посвятила ей всю свою жизнь и живу только ради Леночки.
Посылаю адрес Алексея.
Целую Вас крепко
Ваша Н.
ДЕТИ У МЕНЯ ОЧЕНЬ ШАЛОВЛИВЫЕ
...Я поменяла свою квартиру. Теперь у нас две комнаты в центре города, со всеми удобствами.
У меня большая семья: мама, муж, два сына и маленькая дочурка.
Живем мы дружно. Мама сейчас на пенсии. Муж работает. Старший сын Саша, с которым я была у Вас, уже ходит в первый класс. Учится. Средний Вова в детском саду. Иринка — дома с бабушкой.
Я окончила университет и работаю в детском саду. Правда, садик очень маленький, одногруппный.
Из старых знакомых у меня часто бывает Нина Бондаренко. Помните, такая черненькая. В Баку живут еще трое наших, но я их вижу редко.
Я не помню, писала ли Вам о встрече с Розой из Австрии. В Баку Роза пробыла четыре дня, и я все время была вместе с ней. Многое посмотрела, чего и сама раньше не видела. Была на Трубопрокатном заводе в Сумгаите, в колхозе. В общем дни эти показались мне волшебной сказкой.
Роза была гостем Комитета советских женщин, и ее очень хорошо встречали.
Что нового в Комитете?..
В Москве, наверное, снежок, хорошо, а мы здесь можем только мечтать о настоящей зиме.
В Баку как-то выпал снег. Но снежинки тут же таяли. Детям очень хотелось поиграть в снежки. И они плакали, потому что это не удалось.
Я часто вспоминаю дни, проведенные в Москве, да и у Вас, в Вашем уютном домике.
Всего наилучшего в Вашей жизни. Будьте здоровы! Большой привет от моих: мамы, Сережи, Саши, Вовы и Иринки. Дети у меня очень шаловливы.
Целую крепко, прекрепко и жду письма.
Л. Назарова. Баку, 1958 г.
МНЕ ПОМОГАЛИ ВСЕ
Когда начинаешь жизнь в новой стране, это всегда нелегко, а для меня это было нелегко вдвойне, так как я совсем не знала русского языка. Но мне помогали все, я очень быстро получила и квартиру и работу. Мне даже разрешили преподавать в Алма-Атинском институте иностранных языков, несмотря на то, что я тогда не имел еще высшего образования.
Вам хорошо известно, как трудно учиться в капиталистической стране и как хорошо было учиться здесь За первые два года я немного выучила русский язык- , правда, я еще не умела писать по-русски, только говорила. И тогда я попросила, чтобы мне разрешили поступить на заочное отделение нашего института. Мне разрешили поступить сразу на IV курс с условием, что я догоню по всем предметам и сдам все необходимые экзамены. Мой сын Жорж, которому было тогда 22 года, поступил в институт вместе со мной, и мы стали учиться вместе, как добрые товарищи.
За 18 месяцев мы сдали 28 экзаменов и в августе прошлого года получили дипломы. Мой сын получил диплом с отличием, в то время как я на экзамене по русскому языку сумела получить только «посредственно»..-
Но все же теперь у меня был диплом, и я стала работать на полной ставке в институте. Поэтому, что касается работы, все обстоит благополучно.
Но в этом году меня постигло большое горе: я приехала сюда в 1955 году-со своей матерью, которой была 70 лет. В марте 1959 года я потеряла ее. Бедная мама. Она была так рада и горда тем, что ко мне обратились с просьбой написать воспоминания о Равенсбрюке, но она не дожила до радостного дня, когда вышло первое издание этой книги: я получила ее ровно через две недели после того, как умерла мама.
Мне потребовалось много времени, чтобы прочесть эту книгу. Я испытывала такое волнение при воспоминании о черных днях прошлого, что мне приходилось прерывать чтение: мои нервы были в таком состоянии, что я думала, что у меня снова начинается болезнь, которой я страдала в течение двух лет после освобождения из лагеря.
Я давала прочесть эту книгу соседям по дому, товарищам по работе, своим студентам. Они возвращали мне ее со слезами на глазах, но со сжатыми кулаками, полные решимости не допустить повторения подобных вещей. Я считаю, что это настоящая, полезная и нужная книга, и я счастлива, что была одним из ее авторов. Я была рада узнать, что она будет издаваться на французском и немецком языках. Это хорошо. Там еще больше нужна такая книга, чтобы предупредить людей, и особенно молодежь, которая едва помнит войну, о той опасности, которая их ожидает, если убийцы и чудовища снова получат свободу действия.
Теперь, когда Советский Союз приступил к строительству коммунизма, когда мирные дома в наших мирных городах растут как грибы, когда все усилия нашего народа направлены на то, чтобы, как говорит французский писатель Поль Вайян-Кутюрье, обеспечить нашему народу «ликующее завтра»,— теперь с еще большей отчетливостью видно, кто заинтересован в мире и кто те чудовища, которые стремятся развязать новую войну. Если усилия народов заставили некоторых изменить свою ми-литаристскую политику, то нам хорошо известно, что при малейшем ослаблении нашей бдительности они снова вернутся к своим мечтам об уничтожении лагеря социализма.
Я слышала, что в Равенсбрюке открывается музей, и меня очень заинтересовала эта благородная инициатива. С 1950 по 1955 год я жила в Германской Демократической Республике и ни разу не пропускала ни одного мероприятия, которые проводились в Равенсбрюке в начале каждого сентября. Я бы очень хотела посетить этот музей, встретиться там с моими товарищами по страданиям и борьбе, с моими французскими и русскими подругами. Когда я жила в ГДР, я часто принимала участие в походе в лагерь Бухенвальд, в Веймаре. Там я присутствовала на волнующих встречах между бывшими узниками: французами, немцами, русскими, итальянцами... и многими, многими другими. Представители всех народов Европы, пострадавших от фашизма, с волнением находили друг друга на этих встречах.
Мой отец погиб в концентрационном лагере Освенцим. Моя дочь умерла в тюрьме во Франции. Сама я была в заключении в Равенсбрюке и Маутхаузене и потеряла там многих дорогих мне товарищей. Таким образом, для меня вся Европа — это место тяжелых воспоминаний. Я видела, как фашизм действовал по всей Европе.
«Я ненавижу угнетение глубокой ненавистью»,— писал великий французский поэт Виктор Гюго.
На этой ненависти основана та горячая любовь, которую мы питаем к миролюбивым народам, ко всем мужчинам и женщинам, вместе с которыми мы боролись, страдали и «победили смерть».
Дорогие друзья, простите меня за мое несколько лирическое письмо, но я не могу спокойно вспоминать о прошлом.
Я шлю вам дружеский привет. Сейчас я живу со своей дочерью Елизаветой, которой исполнилось 13 лет. Она тоже шлет вам всем горячий привет.
Франсуаз Котлер
Алма-Ата, 1959 г.
ТЫСЯЧИ ЗАБОТЛИВЫХ, ТЕПЛЫХ РУК...
Моя мама считала, что я погибла. А я приехала после войны. Счастье, когда имеешь любящую мать. Она мне всегда верила и знала хорошо, что ее дочь никогда не совершит нечестного поступка по отношению к Родине.
Работала я на почтамте, работала много, меня ценили, была редактором стенной газеты (я немного рисую, умею делать карикатуры).
Вышла замуж. В августе 1947 года родился сын. Муж вскоре уехал на Чукотку, мне пришлось остаться в Ленинграде. Потом новый удар — умер муж...
Но я не была беспомощной и одинокой. Навещали товарищи из коллектива. Мама, мой лучший друг, всегда была рядом. Ее приглашали к себе и сестра, и брат, люди обеспеченные, хорошо устроенные, но она жила только со мной. Ведь моя старушка милая понимала, что мне без нее хоть пропадай.
Сын сейчас уже большой, хороший мальчишка, перешел в 5-й класс. Учится, помогает мне.
После пережитого здоровье мое пошатнулось, и я получила инвалидность. Иногда лежу в постели, как пласт. Сейчас, однако, дело пошло на поправку, и я скоро опять буду работать. Так не хочется сидеть дома в наши кипучие дни. Ведь только труд для народа приносит счастье.
Сижу вот иногда и думаю-, что, если бы я могла ценой своей жизни предотвратить нависшую над миром угрозу войны? Мне кажется, я, ни минуты не думая, пошла бы ради этого на смерть. Лишь бы мой сын и дети всего мира могли жить спокойно и счастливо.
Посмотрю я на свой Ленинград — он так прекрасен! Кругом много новых строек! И жутко думать, что снова могут засвистеть бомбы, снаряды, превращая все в пепел. Но нет, мы этого никогда не допустим!
Бывшие узницы Равенсбрюка помнят, как девушки и женщины из блока военнопленных открыто пели в лагере советскую боевую песню, несмотря на то что надзирательницы до хрипоты кричали: «Хальт мунд! Руих!»
Теперь, когда в Западной Германии опять поднимает голову фашизм, я могу уверенно сказать, что он не пройдет, что силы мира победят силы войны. И фашисты отлично знают это, поэтому они и беснуются. Если кто-либо из тех эсэсовцев, что были у нас в лагере, уцелели и теперь находятся в Германской Федеративной Республике, то пусть они вспомнят, что нас, советских, даже голодных, босых, нельзя было сломить. Пусть вспомнят, как в последние дни они трусливо прятались от наших взглядов. И пусть знают, что если еще раз они попытаются осуществить свои черные замыслы, то уж придет им полный конец.
Я люблю свою мать, очень сильно люблю сына, а Родину люблю еще крепче — нет на свете большей любви. Где, в какой другой стране столько теплых, заботливых рук?.. В какой другой стране товарищи никогда не оста-вят в беде, а иногда и совсем посторонние люди проявят к тебе столько внимания... Ведь я почти умирала, а сейчас благодаря чуткости и заботливому уходу врачей, медсестер снова скоро вступльо в трудовой строй. Вот за такую страну не жалко отдать свою жизнь, если понадобится.
Л. Болотова
Ленинград, 1958 г.
БОЛЬШОЕ РУССКОЕ СПАСИБО
Получила я твое письмо, за которое очень и очень большое русское спасибо.
Мне так приятно, что я наконец-то нашла бывших узниц.
Вы не представляете, в каком я находилась положении. Пока не работала, как-то не думала о том, что у меня пропали военные документы. Когда же я поступила на работу, стало стыдно, что у меня по Документам оказался такой маленький трудовой стаж. А ведь он начался еще в 1940 году.
Я всем говорила, что была на фронте, что мои документы исчезли. Но на душе скребли кошки.
Из нашего коллектива только двое знают, что я была в плену, а подробности знала только одна из них.
Рассказывать никому ничего не хотелось, ведь доказательств у меня не было. Кто посочувствует, а кто и осудит. И я решила молчать.
Когда пошла вставать на учет в Военкомат, то там сказала, что была в плену. Мне посоветовали начать розыски документов. Писала в разные места, но ответы не радовали.
В Главном архивном управлении МВД порекомендовали обратиться в Советский комитет ветеранов войны. Я, конечно, послушалась. И скоро пришел ответ от А. Маресьева. Он писал, что мое заявление направлено в Министерство обороны СССР с напоминанием, что я обращаюсь по своему делу уже не в первый раз. На этот раз в архиве отыскался приказ, в котором мне в числе других репатриированных, обслуживающих эвакогоспиталь, объявлялась благодарность.
А потом вдруг это! Вы не представляете, как я была потрясена, когда услышала по радио передачу «Судьба Людмилы Васьковской». Вечером пришла после смены и вдруг слышу — вспоминают Равенсбрюк. Не сразу сообразила, кто это Люся из Могилева, о которой говорилось в передаче. Только на следующий день вспомнила, что мы с ней вместе работали на ткацкой фабрике. Она дружила с Леной Мокряк, с которой мы до плена слу-жили в одной части.
Теперь о себе. Из госпиталя, где я осталась работать после освобождения, написала письмо родным. А когда пришла из дома весточка, она мне доставила много горя. У меня было три старших брата, и все они сложили свои головы, мстя за меня. Братья считали, что я погибла. Но я жива, а они погибли. Был тяжело ранен и умер от ран и мой дядя.
В 1945 году в Германии я вышла замуж. Там у меня родилась дочь. В 1948 году мужу дали отпуск, и мы поехали к моему отцу. Он меня не видел восемь лет. И, не дождавшись сыновей, очень желал увидеть дочь.
И что же. Пробыли мы дома двадцать дней. Надо было уезжать, но отец скоропостижно скончался. И опять тяжелые переживания.
В 1952 году мужа демобилизовали, и остановилась наша кочевая жизнь. Начали обзаводиться хозяйством. Нам дали план под усадебную постройку. Соорудили времянку, а теперь понемногу собираем на дом. Работаю рядом: медсестрой в доме младенца «Машук».
Воспитываю крошек и хочу, чтоб они не видели ужасов войны и переживаний, выпавших на нашу долю.
Вы спрашиваете меня о Зое Савельевой. Может быть, я ее и знаю, но она не из нашей части. С нами были Катя Петрушенко, Нина Ерошенко, Лена Мокряк, Мария Короленко, Нина Ревекко, Мария Задорожная, Мария Гаврилюк, Надя Прохорова, Надя Федоренко, Женя Свирская и Берта (последних двух немцы расстреляли в Славуте: они были еврейки). С Валей Гайдаш, Люсей Тищенко, Ольгой Шурба, Полиной Корнейчук, Валей Терещенко мы работали в госпитале.
С Люсей вместе выходили замуж, но ей не повезло: ее муж разбился на мотоцикле. Она выехала на родину. Вышла вторично замуж. Переписывалась я с ней до 1956 года. А потом муж ее окончил Военную академию. Они куда-то выехали, и наша связь оборвалась.
Здесь у меня есть землячка из нашей группы Аня Жарикова. Она живет в станице Александрия Георгиевского района Ставрополья.
Я очень жалею, что долго не знала, что про нас говорят по радио и пишут.
Пос. Николаевка Ставропольского края, 1959 г.
Л. Теняева-Прохорова.
ЗДРАВСТВУЙТЕ, ДОРОГИЕ!
Пишут Вам незнакомые девушки Галя и Шура. Мы слушали о вас по радио, читали в книге. Узнали о всех зверствах фашистов над детьми и беззащитными женщинами. Были восхищены геройством и мужеством узниц.
Нужно иметь поистине железную выдержку, чтобы голодным, измученным работой найти в себе силы бороться за свободу и жизнь, за то, чтобы мы не знали, что такое война и ужасы рабства..
Мы с Шурой работаем на строительстве. Я мотористкой. Шура — пока грузчицей, но учится на мотористку.
Живем в общежитии. Лет нам - немного: мне 21 год, а Шуре 20.
Хотим иметь с Вами переписку.
Галя и Шура Туапсе, 1959 г.
ПРИВЕТ С БАЛТИКИ!
Шлет Вам флотский привет матрос Василий Кокорин. Наше Балтийское море неспокойное, но, несмотря на это, мы отлично несем вахту и бдительно охраняем завоеванный такой дорогой ценой мир.
Возможно, я скоро заслужу отпуск и тогда обязательно приеду в Москву.
Я буду очень рад, если Вы вышлете мне книгу о Ра-венсбрюке, где описываются подвиги наших женщин.
Привет Вам от моих друзей моряков-пограничников.
В. Кокорин
Лиепая, 1959 г.
БЛАГОДАРЮ ВЕСЬ ТВОЙ НАРОД
Очень, очень обрадовалась, когда товарищ Игорь Трапицин передал мне известие о тебе, что ты жива и здорова, что ты замуж вышла, что я могу тебе писать.
Не буду рассказывать о том, что случилось со мной за все эти четырнадцать послевоенных лет. Не очень интересно само по себе, и "в то же самое время слишком много всего пережито, не знаю, как начинать.
А как ты думаешь, могла бы ты летом сюда приехать ко мне в гости, скажем, на две недели.
Пиши мне, очень прошу!
Благодарю за дружбу. С самыми искренними желаниями всего хорошего тебе, твоим друзьям, да и всему твоему народу.
Анна-Лиза Урбе
Норвегия, Осло, 1959 г.
БОРИТЕСЬ ЗА МИР НА ЗЕМЛЕ!
Пишет Вам письмо бывшая узница фашистских гестаповских тюрем Ростока, Дрездена, Мекленбурга и концентрационного лагеря Равенсбрюк.
Когда я вспоминаю о нашем тяжелом прошлом, у меня трясутся руки и на глазах — слезы.
Фамилия моя Фаустова. Имя — Катя. № 16644.
Последнее время я была в лагере Фельшен возле Ораниенбурга.
Кто остался жив и знает меня, прошу отозваться.
Дорогие мои сестры н братья, обращаюсь к Вам с призывом бороться за мир на Земле. Тогда наши дети вырастут, не зная ужасов войны.
Я благодарна нашей партии и правительству за заботу о нас и наших детях, за борьбу против поджигателей войны.
Я благодарна нашему дорогому борцу за мир Никите Сергеевичу Хрущеву.
Екатерина Фаустова.
Ялта, Ливадия.
МЫ ПОБЕДИМ
Столько ужасов было в лагере, столько изощренных издевательств над людьми, что можно еще писать и писать, разоблачая такую химеру, как фашизм.
А сколько мыслей и чувств было у всех нас, и их нельзя забыть.
Вечером после трудового дня и домашних хлопот, готовясь ко сну, когда везде уже тихо и ничто не мешает мыслям, я всегда думаю о том, чтобы на Земле был мир. Хочется, чтобы какой-то чудесный гений перевоплотил всех недругов и поджигателей в мирные создания. Как легко воздохнули бы тогда все люди.
Да таких мечтателей, как я, миллионы. Борьба за мир должна взять свое.
Мария Рябцева
Харьков, 1959 г.
ВЕРИМ В ВАС, КАК В ПОБЕДУ
Мне случайно попалась книга о лагере смерти. Читала ее пять дней с перерывами. Прочту немного, приму валидол и дальше читаю.
Тяжело думать о тех годах. Я думала, что мук, пережитых нами, никто и нигде не вспомнит.
Я работала в Равенсбрюке с марта 1944 года по февраль 1945 года, а потом попала на транспорт. Меня отвезли в другой концлагерь — в Лейпциг.
Там нас пытались заставить работать на военном заводе— сверлить снаряды. Но мы делали брак. Потом завод эвакуировали. Нас гоняли взад — вперед по германским дорогам. Погибли тысячи товарищей, прежде чем 23 апреля 1945 года, в два часа дня, мы были освобождены советскими войсками.
Мой номер 42025. Я была в 32-ом блоке. Вы, коммунисты, тогда очень поддерживали нас в лагерях. От Ваших слов становилось тепло и на холодном аппеле.
Мы верим в Вас, как в победу.
М. Левченко Близнецы,
Харьковской обл., 1960 г.
