Их познакомил случай. Как-то летним жарким днем оба спустились к Днестру — на пляж. Москвич, которого привело в Тирасполь желание позагорать, покупаться, носил темные очки, бумажную треуголку и не расставался с транзисторным приемником. Семен Шафир, из местных, высокий, с вьющимися волосами и лицом, опаленным порохом, принес шахматную доску.

— Товарищ, извините... Может, сыграем партию?

— С удовольствием! — ответил москвич.

Он настроил транзистор, подсел к доске и сделал первый ход. Приемник заиграл. Поначалу мелодия была тихой, но с каждым тактом она крепла, становилась мужественней. Семен поднял пешку, и его рука застыла в воздухе. Лицо его стало печальным и задумчивым.

Люди мира, на минуту встаньте!
Слушайте, слушайте: гудит со всех сторон—
Это раздается в Бухенвальде
Колокольный звон, колокольный звон.

Песня проникала в душу, бередила уже зажившие раны. Память воскресила кошмары фашистского лагеря: колючую проволоку заграждений, дымящиеся трубы крематориев, горы трупов, зловещие лица палачей, осе-ненных свастикой. В ушах раздавался колокольный звон, леденящие душу крики, стрельба, остервенелый лай собак.

Сотни тысяч заживо сожженных
Строятся, строятся в шеренги, к ряду ряд.
Интернациональные колонны
С нами говорят, с нами говорят.

Заметив возбуждение партнера, москвич выключил приемник.

— Ваш ход

Семен вздрогнул и, как бы проснувшись от кошмарного сна, переспросил:

— Мой? Извините...

— Пожалуйста, пожалуйста...

Игра продолжалась, и под конец москвич опросил:

— А где вы воевали, вижу, у вас все тело в шрамах?

— В Бухенвальде...

Перед москвичом сидел один из тех, кто закованный и голодный, измученный и униженный, прошел через все круги фашистского ада.

— Спасибо офицеру Бакланову,— молвил Семен Борисович.— Иначе не быть бы мне сегодня на пляже. Он вырвал меня из когтей смерти, и не однажды.

Согнувшись как бы под бременем воспоминаний, он помолчал, затем добавил:

— Мы вместе бежали, вместе сражались в отряде чехословацких партизан. Буквально за несколько дней до соединения с регулярными частями Советской Армии мы потеряли друг друга. И вот столько лет я ищу его и никак не могу найти. Если бы вы только знали, сколько сделал этот человек для меня, для всех узников лагеря смерти!

Москвич придвинул поближе одежду и, достав из кармана блокнот, стал что-то записывать.

— Ваш адрес? — обратился он к тираспольчанину.— В Москве я думаю обратиться в Комитет ветеранов войны и разузнать о Бакланове. Вдруг найдем...

Тронутый вниманием партнера, Семен Борисович подробно описал внешность своего боевого товарища, вплоть до мелочей — словом, рассказал вое, что знал о Бакланове.

— Я буду вам очень признателен,— поблагодарил нового знакомого Шафир, хотя в глубине души он не верил, что поиски увенчаются успехом.

Примерно через месяц после отъезда москвича Семен Шафир получил письмо. Читал и не верил глазам своим.

«Бакланов Степан Михайлович, заключенный №7029, руководитель военного сектора Международного антифашистского комитета концентрационного лагеря в Бухенвальде, в настоящее время является заместителем начальника строительной организации в городе Анзеба Иркутской области».

Обуреваемый чувством неописуемой радости, Семен Борисович тут же стал строчить письмо другу, товарищу по борьбе и несчастью. «Вспомнит ли Бакланов обо мне, — размышлял он, — о тираспольчанине, которого в лагере называли Шоферовым? Что же ему написать, с чего начать?»

Семен Борисович задумался. Из глубин памяти выплывали страшные картины, оставившие неизгладимые шрамы в сердце.

...Ночь прошла в форсированном марше. Тяжесть амуниции изнуряла. Но маневры близились к концу. Где-то под Минском их ожидал желанный привал. Там были походные кухни, спортивные площадки, манящая гладь озера. Но отдых так и не наступил. Рано утром 22 июня 1941 года пехотный полк, в котором комсомолец Семен Шафир был заместителем политрука роты, повернул на запад и прямо с марша вступил в бой.

Черными тучами обволокли злые времена наши города и села. Советские войска мужественно защищали каждую пядь родной земли. Но враг наступал взбесившимся зверем. Полк, в котором служил Семен Шафир, попал в окружение. Солдаты храбро сражались, пытаясь любой ценой вырваться из огненного котла. Целый месяц штыком и гранатой прокладывали они себе путь на соединение со своими.

В начале августа Семен собрал остатки роты и повел ее в атаку. Неся огромные потери, немцы подались назад. До наших оставалось всего лишь несколько километров. И вдруг взрывная волна швырнула Семена на землю. Он потерял сознание. Открыв отяжелевшие, свинцовые веки (он потерял много крови), Семен увидел рядом двух фашистов с автоматами на груди. Свершилось худшее: он попал в плен. Немцы явно что-то замышляли. — Кончай на месте, что с ними возиться!—бубнил один.

— Что ты, сначала надо допросить. Не видишь, что ли: он при знаках различия? — запротестовал второй.

Семен протянул руку к кобуре, но она была пустой. «Сволочи, — подумал,— успели забрать».

— Встать! — один из охранявших направил автомат. Семен попытался подняться, но осколок в спине не позволил этого сделать.

Фашисты остановили машину, бросили его, как мешок, в кузов и отправили в белорусский город Дзержинск, в лагерь для военнопленных. Какой-то советский офицер заботливо вытащил осколок, и стало легче ды-шать. Вскоре тираспольчанин бежал, но обессилев, упал недалеко от лагеря. Фашисты подобрали его и поволокли обратно в лагерь.

Офицер, извлекший осколок, ежедневно делился с Семеном скудным пайком, перевязывал, помогал, как мог. Позже, когда они сошлись поближе, Семен узнал, что юного лейтенанта зовут Степан Бакланов. До войны был учителем, владел несколькими иностранными языками. Обладал глубокими знаниями в самых различных областях. Весной 1941 года Бакланов стал кандидатом в члены партии. Но в день, когда ему вручили билет, лейтенант не полагал, что его кандидатский стаж продлится... 18 лет...

В плену Бакланов вел себя мужественно. Порой он даже что-то тихо напевал. У него не было хорошего голоса, и пел он, чтобы хоть как-то приободрить остальных.

В сентябре фашисты отобрали 1200 военнопленных и вывели их за пределы лагеря. Под усиленной охраной со сторожевыми псами пленники, голодные, мучимые жаждой, с перевязанными ранами, еле волочили ноги по пыльным проселочным дорогам. Было ясно, что их гонят в рабство, в Германию. Дорога казалась бесконечной. Свора палачей шла за колонной. Отстающих пристреливали и бросали в придорожные канавы. Семену казалось, что сейчас он упадет в пыль и больше не встанет. Но Бакланов его поддерживал, не давал отстать. Из 1200 пленных до Германии, до Мозбурга, дошли около 400. Что их ожидало впереди!?

В Мозбурге Семена распределили в санитарную команду. Он не разбирался в медицине, но товарищи подсказали не подавать виду. Ведь там, в лазарете, были шансы залечить рану.

Ежедневно пленных ждал тяжелый, рабский труд. В день 7 ноября некоторые советские военнопленные отказались выйти на работу. За это им грозила смертная казнь. Чтобы спасти товарищей, Семен обратился к врачу и перевел их в «санитарный барак». Но комендант лагеря догадывался, что это за «болезнь». И вечером явился лично мерить температуру.

— Что делают здесь эти бездельники?! — кричал он.

— Они больны, не могут работать,— попытался Семен убедить его.

— Саботировать,—не унимался комендант.— Всех вон!

Фашисты набросились на узников, избивая их дубинками. Били по рукам, по головам, не разбирая. Семена перевели в барак для смертников, потащили на допрос. Никому еще, кого туда направляли, не удавалось вы-жить. «Допрос» вели семеро палачей.

— Кто организатор саботажа? — металлическим голосом спросил один.

Семен не проронил ни слова.

— Кто?! — взорвался другой. И снова молчание.

Тогда палачи набросились на него, как хищные птицы на беззащитную жертву. Истязали жестоко — избивали, прищемляли пальцы дверью, пробивали подошвы штыком, вонзали иглы под ногти. Но Семен продолжал молчать. Когда терял сознание, изверги окатывали его ледяной водой, и пытка начиналась снова. Фашисты покинули застенок далеко за полночь, когда Семен лежал полумертвый.

Рискуя жизнью, Бакланов пробрался через окно и вытащил окровавленное тело Семена. В бараке ему сделали искусственное дыхание, перевязали кровоточащие раны. Постепенно больной пришел в себя.

Несмотря на зверские пытки и издевательства, пленные одержали большую победу: им удалось отпраздновать годовщину Октября в драконовских условиях фашистского лагеря.

На второй день поутру, найдя застенок пустым, палачи всполошились. Вместе с Баклановым и другими пленными, которые отказались работать 7 ноября, Семен был переведен в лагерь смерти Бухенвальд.

«Фабрика смерти», как называли этот чудовищный лагерь, располагалась у подножья горы Етерсберг, недалеко от города Веймара. С 22 сторожевых вышек денно и нощно за бараками велось наблюдение. Через колючую проволоку, которой была ограждена территория лагеря, был пропущен электрический ток высокого напряжения. Охрану несла знаменитая дивизия «Мертвая голова». В Бухенвальде томились узники из разных стран. Из труб крематориев круглые сутки валили густые клубы дыма, застилавшие поднебесье. Крематории, это дьявольское порождение гитлеризма, ежедневно пожирали тысячи жизней.

Советские военнопленные Степан Бакланов, Семен Шафир, Николай Кюнг, Ефим Стебенков и другие перешагнули порог этого царства смерти в феврале 1942 года, когда фашистский террор вступил в новую кровавую фазу. Они находились здесь не день, не месяц, а долгих три с лишним года. Три года непосредственного контакта со смертью! Заточенные там люди теряли все, даже имя, которое заменялось номером. В этом заключался «новый порядок», который гитлеровцы пытались установить на земле: человек должен превратиться в нумерованного раба. Не более.

На груди Семена, рядом с номером был пришит красный треугольник — знак политзаключенного, и буквы «SU» (Совьет Унион).

Пища узников состояла из брюквы и капусты.

— Чем кормили вчера?

— Капустой.

— Значит, сегодня будут давать брюкву.

Эта горькая шутка частенько звучала в лагере.

Болезни и голод уносили жизни тысячами. Казалось, идет жестокое соревнование с крематорием. Семен, когда-то здоровый, статный парень, весил всего лишь 45 килограммов. Люди превращались в живые скелеты.

Уничтожая население Европы, помимо новейшей техники, фашисты прибегали и к самым варварским методам, которые когда-либо знало человечество. Очень показателен в этом отношении следующий эпизод, описанный в книге «Палачи Европы», выпущенной в Москве в 1945 году. Гитлеровец по имени Хинген, который «служил» в лагере смерти Маутхаузене, приказывал узникам строиться на плацу, вызывал наугад одного из них, приказывал раздеться догола, связывал по рукам и ногами укладывал в заранее приготовленный гроб. Затем ставил на живот жертвы опрокинутое ведро, в котором находилась крыса. Когда крыса перегрызала живот и пожирала внутренности жертвы, «сверхчеловек» Хинген блаженствовал.

Подобное мог рассказать и Семен Шафир. Садисты из Бухенвальда, эти человекоподобные звери, имели свои излюбленные методы издевательств. Они подвешивали узников за руки и за ноги и избивали дубинками. Как правило, их жертвы оставались парализованными. Их бросали заживо в печи крематориев.

К узникам, работавшим в карьерах, фашисты относились особенно жестоко, подло и коварно. В бараке на территории карьера был устроен «профилакторий», куда сгоняли узников якобы для медосмотра. «Пациентов» расстреливали в затылок. Таким образом в этом «профилактории» были уничтожены тысячи советских военнопленных. Этим занималась команда «99». Комендант лагеря, Мартин Зоммер, тоже не отставал. Он собствен-норучно убил более ста заключенных. Его жена, Эльза, «обожала» перчатки и сумочки, сработанные из. человеческой кожи.

— Плохи дела, брат Семен,— сказал однажды Бакланов своему другу.— Мы выходим «на свободу» только через трубы крематориев. Но есть же и другой путь. Ждать нечего. В механических мастерских фашисты наладили производство оружия. Работают там исключительно немцы. Ты владеешь немецким. А что если...

Шафир одобрил план Бакланова. С того дня Семен не упускал случая, чтобы побывать в механических мастерских. Вскоре удалось наладить связь с участниками немецкого Сопротивления.

В тех тяжелейших условиях узники проявили мужество и продолжали борьбу. Они саботировали нормальное течение производственного процесса, портили инструмент и станки, собирали и прятали оружие.

В глубоком подполье зрело будущее восстание. Этой деятельностью руководил Международный подпольный комитет лагеря, в состав которого входил и Степан Бакланов. Семену Шафиру доверили руководство ударной группой, в которую входили советские военнопленные. Даже там, за проволочными заграждениями «лагеря смерти», ощущалось дыхание великого антифашистского фронта.

В начале 1945 года война перешла на территорию Германии. Как-то вечером Бакланов сообщил Шафиру:

— 11 апреля начинаем восстание. Подготовь ребят и будь начеку.

Но 9 апреля, почувствовав неладное и ожидая удар со стороны советских военнопленных, фашисты согнали несколько сот узников с буквами «SU», погрузили в товарные вагоны и отправили в Австрию, где собирались их ликвидировать. Ночью состав попал под бомбежку и многие заключенные бежали. Среди них и Бакланов, Шафир, Стебенков, Яничкин, Кюнг и другие. Через неделю им посчастливилось встретиться с чехословацкими партизанами, они влились в их отряды и участвовали в освобождении Праги.

Между тем фашистам не удалось парализовать деятельность подпольной организации лагеря. Накануне освобождения вспыхнуло восстание, и многие тысячи заключенных были спасены от гибели.

В Бухенвальдских крематориях были истреблены десятки тысяч людей со всех концов Европы и среди них бесстрашный вождь немецких рабочих — Эрнст Тельман. Оставшиеся в живых больше напоминали тени. Вот что установили члены американской парламентской делегации, которая посетила Бухенвальд сразу же после освобождения.

«Многие из заключенных уже не были в состоянии даже говорить. Они до того ослабли, что не могли двигаться. Только глаза тускло светились.

У ворот лагеря висел в петле портрет Гитлера во весь рост, а под ним надпись на немецком языке: «Пусть сдохнет Гитлер, чтобы жила Германия!»

Фашисты проводили в Бухенвальде политику массового истребления, применяя для этого голод и зверские пытки... Увиденное и услышанное в Бухенвальде будет преследовать нас всю жизнь».

...Смолк набат, опустели сторожевые вышки и бараки, не дымят больше крематории. Но пройдут годы, и человеческое возмущение, вызванное варварством гитлеровских палачей, не утратит своей силы и решимости.

Сколько светлых умов, сколько возвышенных сердец испепелились в топках Бухенвальда?!

Бывшие узники, пережившие муки фашистских лагерей, продолжают искать друг друга, переписываются, встречаются. Ведь братство, зародившееся в годы тяжких испытаний, вечно.

Написал и Семен Шафир своему другу Бакланову, который столько раз вырывал его из когтей смерти. Написал горячо и искренне, как другу, товарищу и брату. И вскоре прибыл ответ.

«Семен Борисович, друг мой дорогой!

Твое письмо стало для меня приятным и неожиданным сюрпризом. Ты описал подробно все испытанные муки, чтобы я скорее вспомнил о тебе. Не нужно было, брат! Такое при жизни не забывается. Как только увидел твое имя на конверте, сразу вспомнил о тебе, обо всех друзьях и боевых товарищах из Бухенвальда.

Рад, что после войны ты хорошо устроился. Пишешь, что работаешь механиком на фабрике коммунистического труда имени 40-летия ВЛКСМ в своем родном Тирасполе, что за последние годы внес более 30 рацпред-ложений и что награжден серебряной медалью ВДНХ... Что тебе сказать? Жму руку и от всего сердца поздравляю!

А я посвятил себя труду строителя. Проводил железную дорогу в тайге, работал на строительстве Братской ГЭС, а в настоящее время возвожу в Сибири город Анзеба.

Несколько лет тому назад меня, Кюнга и Симакова пригласили в Бухенвальд на открытие памятника жертвам фашизма. Там довелось встретить старых товара' щей: Вальтера Бартеля, Решке Эрсхона и других. Со многими бывшими узниками, живущими в стране и за рубежом, переписываюсь.

Спасибо за приглашение. Как только появится такая возможность, обязательно приеду в Тирасполь.

Обнимаю, как родного брата.

Пиши почаще.

Степан Бакланов».

...Много дней подряд я ожидал Семена Борисовича у ворот фабрики. После смены мы шли к нему домой, садились за овальный стол посреди комнаты и до поздней ночи текли воспоминания. Я глядел на опаленное порохом лицо, на руки, испещренные шрамами, и думал о пережитом этим человеком. Он пережил смерть в фашистских застенках, вернулся в родной город с подорванным здоровьем, вылечил раны и стал лучшим механиком фабрики имени 40-летия ВЛКСМ.

Когда зашел разговор о переписке, Семен Борисович достал два чемодана и извлек множество конвертов.

— Это не все, — сказал он. — В соседней комнате есть еще столько же. Ведь после того, как «Известия» написали о моей встрече с Баклановым, почтальон буквально засыпал меня письмами.

Я вчитывался в исписанные листки и слышал людские голоса:

«Здравствуй, дорогой сотоварищ по лагерю!

С приветом к тебе Николай Аполлонов из Казани. Помнишь ли ты меня? Мы оба жили в бараке Ml, вместе с Баклановым. Я прибыл в Бухенвальд весной 1943 года с транспортом красных командиров. Сразу по прибытии восемь офицеров были расстреляны на месте. Я чудом выжил. Работал в механических мастерских в ночную смену. Помнишь, как выносили тайком детали и собирали их, чтобы создать собственный арсенал?

Семен Борисович, я счастлив, что через годы нашелся еще один узник лагеря смерти. Рад за твои мирные трудовые успехи».

«Я пробыл в Бухенвальде почти два года. Зовут меня Павел Капустянский. Сам одессит. Жил (если только это жизнь) в 63-м бараке и числился под номером — 45858. Освободили меня за час до смерти».

Час, только час оставалось жить Павлу Капустянскому! В топках крематориев еще полыхало пламя, а в воздухе разносился запах паленого мяса, когда у ворот лагеря появились танки. Многие узники, не пережив счастья, скончались на руках освободителей. Их сердца не справились с нагрузкой освобождения: слишком огромной была радость.

Белые, красные, голубые конверты. Письма идут со всех концов страны. Они несут с собой воспоминания, чувства, мысли и возмущение. И в каждом письме человеческая судьба, человеческая жизнь.

«Уважаемый Семен Борисович!

Хотелось бы написать, как можно покороче, но не знаю, сумею ли. Ведь нужно столько успеть рассказать! События столь свежи в памяти, что я не в состоянии сдержать нахлынувших чувств. Даже не знаю с чего начать.

Среди советских узников был в Бухенвальде один лейтенант — высокий блондин с голубыми глазами. Звали его Николай Городецкий, и был он родом из Горького. В лагере его знали как Сашу Дунаева. А жил в бараке №17.

Летом 1944 года я находилась на принудительных работах в селе Ламперсдорф. Тогда-то на мое имя и прибыло письмо. Это была первая и последняя весточка, которую Городецкий сумел отправить из Бухенвальда. Саша обращался к своим родителям. Надеялся, что я на старом месте, что получу его письмо и когда-нибудь передам. Но я была уже в лагере Шнархау. О письме узнала потом, от русских девчат, моих подруг по гитлеровскому рабству.

После освобождения я встречала многих бухенвальдских узников. Я попыталась узнать, не помнит ли кто Сашу Дунаева. И мне сказали, что узники 17-го барака были истреблены все до единого.

А память живо хранит все связанное с этим человеком.

Я повстречалась с ним во время работы в Ламперсдорфе, куда нас, восточных рабынь, согнали гнуть спину на немецкого помещика. Было нас трое: я, Зоя и Наташа из Курска. Близ села находился лагерь, в котором томились несколько сотен советских военнопленных. Готовя побег группы узников, Городецкий установил связь с нами: нам предстояло обеспечить их продуктами питания. Однажды утром немцы нашли пустой лагерь. Через две недели я узнала, что Городецкого поймали на чехословацкой границе. После этого его отправили в Бухенвальд.

Саша был человеком с большим сердцем и с несгибаемой волей. Получив от нас продукты питания, пленные предложили бежать вместе с ними. Как сейчас вижу, как они исчезают в ночи. А я осталась у околицы. Не хватило духу бежать. И Городецкий больше не настаивал, повернулся к товарищам и сказал: «Может, так и лучше, что сразу признала свое малодушие. Ведь нерешительность может стать непоправимой обузой». Этот упрек до сих пор отдает болью в моем сердце.

И отправились они в путь, но не посчастливилось ребятам достичь партизанских отрядов.

Недолгими были мои встречи с товарищем Городецким. Но память об этих встречах осталась в душе на всю жизнь. Вы меня поймете, Семен Борисович. Поймете, потому что сами испытали всю горечь тех времен. В 16 лет, когда только формируется характер, я, простая деревенская девчонка, оказалась загнанной в рабство на чужой стороне и обязательно должна была встретить на своем пути такого человека. Я счастлива, что им оказался именно Николай Городецкий — живое воплощение стойкости и любви к Советской Родине.

После его ухода, после брошенного упрека, страха как и не бывало. Я стала храброй. Бежала из Ламперсдорфа, но меня поймали и жестоко избили. Потом меня бросали из лагеря в лагерь, но я опять бежала. Хотелось быть достойной светлой памяти Николая.

И сейчас, после войны, если и бывает порой трудно, я советуюсь с его памятью. Жалею, что не могу видеть и слышать его наяву. Жаль, что не дошло к его родным то последнее письмо...

Пишу и надеюсь, что вы ответите и сообщите что-нибудь о нем. Не знаю почему, но уверена, что в Бухенвальде вы встречались, что долго беседовали, что вам известны подробности его жизни, о которых мне так и не довелось узнать.

Жду с нетерпением Вашего письма.

Анна Бородина, медсестра Трушкинской сельской больницы Киевской области».

Последнее письмо. Боец вложил в него последнюю надежду. Он видел, как белым голубем летит оно домой. С трепетом он пропустил его сквозь колючую проволоку лагеря. И пошла бумага от села к селу, по тяжкой дороге из фашистской неволи. И не дошло. И до сих пор выходит старушка-мать на крутой берег Волги и кланяется встречным, и вглядывается в их глаза, и спрашивает, не встречали ли сына, там, в далеком краю...

...Письма, много писем! Хотя нет на них канцелярских штампов, они все же документы. На их бумаге печать сердец. И написаны они людьми, чья слава будет жить в веках. И прав был сказавший: «Эти письма принадлежат истории с тем же правом, как и руины древних цивилизаций». Они приходят из дали прожитых лет, из их свидетельств ткется история. Они взывают к лю-дям: «Будьте бдительны!»