Кибитки уныло тащились по выжженной солнцем степи. Усталые кони поднимали раскаленную пыль южного шляха. Цыганки, с медными серьгами, в ярких, длинных и широких одеждах, брели по тропе, извивавшейся рядом с дорогой. Дети шатров, немытые и оборванные, носились, как саранча, по огородам, опустошая грядки бобов, чечевицы и гороха.

На распутье одиноко торчал журавль у колодца, и Семен Таранов, высокий плечистый мужик, не скидывающий своих сапог даже в самый лютый солнцепек, остановился напоить коняку — сивого мерина. Только отер тыльной стороной ладони пот со лба и хлестнул коня, как заднее колесо, до сих пор оставлявшее неровный глубокий след, лопнуло и развалилось.

— Надо же такое,— уныло пробормотал он.

И пока табор медленно удалялся, Семен достал топор и отправился на поиски какого ни на есть деревца. Хозяйка шатра и пузатая мелюзга остались охранять нехитрое свое добро — коня и кибитку, меха и наковальню. Полчаса спустя цыган вернулся и приволок толстенную жердь, которую продел под ось и привязал к кошевке. Затем взял коняку под уздцы и зашагал к ближайшему поселению, к Коломыцеву. У околицы его нагнал верховой:

— Что случилось, Семен? Почему отстал? Булибаша приказал, чтоб ты немедленно догнал табор.

— Передай булибаше, что осточертела мне кочевая жизнь. Птицы перелетные и те свое гнездо имеют, только мы...

Выходец из Бессарабии, Семен когда-то в молодости отправился за Днестр и на ярмарке встретил черноокую красавицу, которая и очаровала его. Сыграли свадьбу, как испокон веков играют цыгане, при кострах. И по миру: счастливой доли искать. Объездили сотни богатых сел и малых деревень, исколесили тысячи верст, а доли той счастливой так и не нашли. Где бы они ни разбивали свой заплатанный шатер — встречали пришельцев вилами и дубинами, как затравленных волков.

— Вернись, Семен, пока не поздно!— настаивал верховой.— Цыган без шатра, что птица без крыла.

— Поди-ка ты, мил-человек, своей дорогой и оставь меня в покое...

Вырыл себе Семен в суглинике что-то вроде норы, ставшей жильем, и нанялся в кузнецы к местному помещику. А был помещик на редкость хитрым, жадным н привередливым. Во всем свете не нашлось бы нищего, который мог бы похвастаться, что у ворот этого помещика с его усов упала капля воды, а в бороде застряла крошка хлеба.

— Ты, черномазый, — предупредил барин, —если не заиграют шарабаны, что твои барабаны, если не будет ходить мельница, как часы, а маховик молотилки, как бедра твоей Замфирки, — меха твои в огонь, тебя псам, а все твое отродье — ко всем чертям.

И трудился кузнец до седьмого пота. Здесь у горна и прошли университеты его сыновей — Григория и Андрея.

— Хык-хы!.. Хык-хы!.. — надрывались они с утра до ночи над раскаленной наковальней.

А вечером, когда все трое возвращались изнуренные к своей землянке, когда ладони горели от волдырей, а пальцы от искр, их встречала нужда, а голод провожал на ночлег.

— Тату, — спросит, бывало, Андрей, — отчего так сволочно жизнь устроена.

Однажды, когда кузнец готовился пристроить подросших сыновей в железнодорожные мастерские в надежде, что так легче на хлеб заработают, перед лачугой вырос урядник.

— Настало время и тебе, цыганское отродье, послужить отечеству. Посылай цыганят на фронт.

— Обоих?

— Пока только Андрея!

Первая мировая война была в разгаре. Ненасытные жерла орудий глотали человеческие жизни, и царь бросал в огонь последние силы. Андрей попал на Рижский фронт. Вскоре стал умелым кавалеристом. Не однажды клинок прорубал ему путь сквозь вражеский строй.

— А знаешь, где наши настоящие враги? — шепнул ему как-то товарищ по эскадрону, кадровый питерский рабочий.— Не здесь, в окопах, надо их искать, а там, в царских палатах!

Друг оказался большевиком, цельной, увлекающейся натурой. Под его влиянием наш бравый кавалерист познал многое.

Однажды вечером Андрей увидел, как юнкер жестоко избивает солдата за то, что тот его не заметил и не отдал честь. Андрей поспешил на помощь. И гнить бы ему в каторжной тюрьме, если бы не революции.

Вместе с сорока другими кавалеристами, составившими один из первых красногвардейских отрядов, Андрей выступил в защиту восставшего Петрограда. А к началу 1919 года он был уже в легендарной Первой Крн-18

Ной армии Буденного. Цыган прославился в боях под Орлом и Ростовом, на Кубани и Украине, сражаясь с остервеневшими от злобы деникинцами.

«Легко представить себя удаль бойцов 11-й кавалерийской дивизии,— вспоминал С- М. Буденный в своей книге «Пройденный путь» о мужестве дивизии, в которой сражался красный конник Андрей Таранов, — если я скажу, что грудь многих из них украшал орден Красного Знамени. Дивизию сформировали в тяжелые дни борьбы с деникинскими полчищами, рвавшимися к Москве. В ее рядах была самая большая прослойка рабочих-коммунистов Москвы, Петрограда, Тулы, Иваново-Вознесенска. Этим во многом объяснялись необычайная стойкость дивизии в обороне и напористость в наступлении».

После разгрома Деникина и Врангеля все силы были брошены против белопольских интервентов, которые топтали города и села Украины. 23 дня подряд Андрей вместе со всей Первой Конной не сходил с седла, пройдя форсированным маршем от Азовского моря до отрогов Карпатских гор.

«Четыре городские ячейки Тобольска, объединяющие 200 коммунистов,— писала в те дни газета «Красный кавалерист»,— изъявили желание пойти на Западный фронт в полном составе. Плохо придется шляхтичам — вся трудовая Россия против них!».

Жестокие бои против интервентов разгорелись в Прибужье, близ местечка Белый Камень. В составе Первой Конной в этих боях покрыли себя неувядаемой славой соединения под командованием наших земляков Г. Котовского, И. Якира, С. Тимошенко.

— Андрей Таранов!

— Слушаю!— кавалерист вытянулся по стойке «смирно» перед командиром эскадрона.— Нам с шестью разведчиками предстоит перебрать-ся на тот берег. Уточните, где концентрируются главные силы противника.

Незаметно пробрались болотами, обошли ивняки и вышли к противоположному берегу. Сквозь утреннюю дымку впереди проступал бревенчатый хутор. Местами у изгороди виднелись клочья сена, свежие лошадиные следы.

— Враг где-то рядом,— предупредил Андрей товарищей.— Будьте начеку.

Но было уже поздно: их окружили. Белополяки решили взять их в рукопашном бою. Схватка продолжалась несколько минут. Андрей удачно сбил троих, но четвертый подошел с тыла и со всего размаха опустил шашку. Юркий цыган вовремя пригнул голову. Лезвие клинка молнией сверкнуло перед лицом и обожгло пальцы руки. В то же мгновенье один из разведчиков разрядил в поляка всю обойму, и тот свалился лошадям под копыта....

Когда раны зажили, коммунист Андрей Таранов выписался из госпиталя и вновь вернулся в 11-ю кавалерийскую дивизию. Гражданская война близилась к концу, но впереди были еще кровопролитные бои с бандами Махно на Украине и Булах-Булаховича в Белоруссии, с басмачами под Самаркандом.

Летом 1921 года, когда заколосившиеся нивы ждали косарей, банды Булах-Булаховича не щадили никого и ничто — убивали мирное население и поджигали деревни, опустошали белорусскую землю.

—Как покончить с ними?— ломали головы командиры кавалерийского полка, расквартированного в Лоеве.— Они прячутся в лесах, действуют осторожно, воровски. — А давайте пошлем в разведку Таранова,—предложил кто-то.— Ему будет легче пробраться во вражье логово. Нужно только как следует проинструктировать парня.

И вот Андрей в цыганской одежде, с немудреным инструментом в переметной сумке пробирается из деревни в деревню, «ищет заработок». Где мотыгу поправит, а где косу или лемех плуга. И всюду вступает в разговор.

Однажды усатый мироед с брюхом, переваливающимся через кушак, толкнул его к ногам трех вооруженных верзил — небритых, с глазами, заплывшими от непробудного пьянства.

— Откуда появился, красный лазутчик? Могилу себе ищешь?— рявкнул тот, который в офицерских сапогах.

— От табора отстамши, батюшка барин,— объяснил цыган.— И не отстать бы мне, да красные взяли, избили и телеги чинить заставили, басурмане. А потом в тюрьму бросили, в Лоеве. Побегом только и спасся. Вот и брожу пропитания ради...

— Говоришь, из городской тюрьмы убег?— спросил один из вооруженных.— Так сколько же там сторожевых башен?

— Шесть.

— А столовая где расположена?

— Близ канцелярии.

— Что за деревья там растут?

— Да ничего, опричь куста сирени.

Бандиты пошептались, и тип в офицерских сапогах обратился к усатому мироеду:

— Обеспечь цыгана работой и пусть поживет у тебя. Со временем определим куда-нибудь.

Мироед подобострастно удалился с допрашиваемым. А неделю спустя Андрей передал через связного точные координаты банды: «резиденция» находилась в Черном Бору. Подступы охранялись, и красный разведчик сообщил потаенные тропы, по которым можно было незаметно пробраться к бандитскому лагерю.

Банда Булах-Булаховича перестала существовать. А потом красный конник покинул болотистые леса Белоруссии, чтобы появиться В раскаленных песках Самарканда, где участвовал в ликвидации басмаческих банд, которые притаились в отрогах южных гор. И вдруг Андрея вызвали к командиру дивизии.

— Спасибо за храбрость, товарищ Таранов. Вот и настало время проститься: направляем тебя на учебу. Стране нужны грамотные люди.

— И куда же?

— В Москву, в Коммунистический университет трудящихся Востока.

— Так это великая честь.

— Великая, конечно, но ты ее заслужил. Ты соколом дрался за торжество новой жизни. Вкушай же ее плоды!

Окончив в 1925 году университет, Андрей получил направление во Всесоюзный комитет по работе среди цыган. В том же году его избирают председателем Цыганского союза, и он начинает огромную работу: стремится перевести весь жизненный уклад с кочевых основ на оседлые. Михаил Иванович Калинин, у которого Таранов дважды бывал на приеме, оказывал ему всестороннюю поддержку. По инициативе Таранова и с помощью комиссара народного образования А. В. Луначарского в Москве появляются первые школы для цыганских детей. — Как бы ни срезались бюджеты по другим статьям,— говорил А. В. Луначарский,— бюджет на народное просвещение трогать нельзя, потому что это честь и слава народа.

И когда еще не были полностью восстановлены фабрики и заводы, а страна изнывала от голода, московский городской отдел народного образования предоставил цыганским школам Москвы пять тысяч рублей. Поздно ночью, когда Андрей возвращался домой, двое вооруженных приставили ему к сердцу нож. Одного из них он узнал: это был Михай, цыганский барон из предместья.

— Кошелек или жизнь!—гаркнул Михай,— Выкладывай пять тысчонок, да все до копеечки.

— Деньги,— ответил спокойно и твердо Андрей,— не мне государством выделены, а вашим же детям. Завтра им в школе выдадут одежду, учебники, питание. Так что оплошали вы, братцы-цыгане. Давайте будем считать, что ничего между нами не произошло, и тихо-мирно ра-зойдемся.

И, растолкав соплеменников, Андрей продолжал дорогу. Вооруженные ножами детины, опешив, продолжали стоять посреди переулка.

— Не забудьте завтра хлопцев в школу послать! — обернувшись, бросил Андрей.

К 1930 году коммунист Андрей Таранов работает редактором журнала «Наво дром» («Новый путь»), который выходил на цыганском языке, переводит и издает учебники, пишет книгу «Религия и классовая борьба», вместе с профессорами университета Сергиевским и Марром работает над созданием цыганского алфавита, участвует в создании цыганских колхозов и промысловых артелей в Поволожье, на Кубани и Урале.

Приехав с инспекционным визитом в цыганский колхоз в станицу Старая Щербаковка, Андрей Семенович застал председателя, который бушевал у только что заложенного фундамента, наступая с кулажами на сто-рожа.

— Что случилось?—полюбопытствовал Таранов.

— Да вот создали, товарищ начальник,— стал объяснять председатель,—строительную бригаду. И материалы доставили, чтобы, значит, ферму поставить. Вот я и спрашиваю этого горе-охранника: где доски, лопаты и тачки? А он мне объясняет, что бригада у них комплексная: одновременно строит, сносит и ворует.

— А что я поделаю, если все тащат напропалую,— жаловался сторож.

Андрей Семенович попросил, чтобы собрали бригаду.

— Признаться, хвалить вас не за что,— начал он.— Государство предоставило вам все, а вы превратились в этаких мастеров-ломастеров. Неужели не стыдно...

— Да не все мы такие,— послышался голос.— Большинство работает что надо, да вот завелось несколько портачей.

— А вы их призовите к порядку,— продолжил представитель из Москвы.— Запомните мои слова: если тысяча честных людей укажет пальцем и скажет вору, что он вор, ему не сдобровать: провалится сквозь землю.

Таранов не покинул хозяйство, пока дела не пошли на лад. Такой уж он человек: не может равнодушно пройти мимо недостатков, всегда поможет людям где словом, где делом, а уж начатое до конца доведет.

Вернувшись в столицу, Андрей Семенович зашел в бывший трактир, оборудованный под ресторан: решил перекусить. Сел за столик, заказал жаркое и кружку пива. На эстраде отплясывали цыгане. Под звуки гитары они буйно кружились, хлопали ладонями по голенищам и припевали:

Ну-ка, ноженьки, Да расторопнее, А то я в пляс пойду, Вы и лопнете! Мне б подправить вас Через этот пляс, Лихоманка вас дери, Ах, да ноженьки!

Парней сменили девчата. Они трясли плечами, их бедра ходили ходуном, высоко поднимались юбки:

У-ух! Цыганка молодая, Да на ней юбка расписная!

Таранов зажал голову руками, а мысли так и роились: «Эх, до чего же испохабили нашу цыганскую музыку. Все на потеху толстосумам да дармоедам. А что если создать профессиональный ансамбль?»

Поделился этой мыслью с товарищами из соответствующих учреждений и ведомств.

— Давайте попробуем,— поддержали они.— Создадим первую в мире профессиональную цыганскую труп-

А вскоре в Москве гостеприимно открыл свои двери цыганский театр «Ромэн». Его первым директором стал Андрей Таранов.

— Как сейчас вспоминаю,— рассказывает он,— премьеру «Жизни на колесах» Александра Германо, которой открылся театр. Не только зрительный зал, все коридоры были переполнены. Я очень рад, что театр «Ро-мэн» пришелся зрителям по вкусу и уже более 40 лет верой и правдой служит искусству.

Осенью 1944 года, после освобождения Молдавии от фашистских захватчиков, Андрей Семенович Таранов был направлен на восстановление народного хозяйства нашей республики. Работал в Резинском райкоме пар-тии, был директором Шолданештского табачно-фермен-тационного завода, заведующим райсобесом. В настоящее время он персональный пенсионер, живет в этом живописном городке на берегу Днестра, пользуется всеобщим уважением, часто встречается с молодежью, школьниками.

В ту памятную нашу первую встречу, прощаясь, Андрей Семенович бросил на меня свой лучистый, какой-то добрый и необыкновенно живой взгляд и, посмеиваясь, сказал:

— А ведь цыган же, чертяка? Да притом таборный. А вот распрощался с табором. Давно и на всю жизнь! Да разве только я один!

Глаза его заволокло вроде бы пеленой и голос стал глуше, бархатней:

— Еду, бывает, последнее время, правда все чаще по республике (что ни говори, а старость не радость), и радуюсь, видя оседлые цыганские поселения в Атаках, Реваки, Котовске, Сороках. Да мало ли где! И таборов-то нынче фактически нет. Да и чужды стали они цыганам. Поверь мне, человеку цыганского племени.