Поселок Черняковичи, где жила наша семья, гитлеровцы захватили 10 июля 1941 года. Захватили и сразу же принялись насаждать в нем свой «новый порядок». Почему-то их особо заинтересовала психиатрическая лечебница, которая размещалась в пяти кирпичных корпусах, обнесенных высоким забором. Каждое из этих зданий окружили фашистские солдаты с автоматами. Три офицера в сопровождении нескольких солдат побывали во всех пяти корпусах. Затем медицинскому и обслуживающему персоналу было объявлено, что с этой минуты он освобождается от работы. Короче говоря, всех, кто ухаживал за больными, просто выгнали за ворота. За воротами оказались и мои родители: Анна Ивановна и Максим Павлович Богдановы (маМа была медсестрой, а папа — фельдшером). Я помню, как они были взволнованы, когда пришли в тот день домой.

— Что же это такое? — говорил отец.— Что будет с больными? Кто-то ведь должен их обслуживать!..

К вечеру со стороны психиатрической лечебницы послышались дикие, душераздирающие вопли. То же самое повторилось назавтра. Так было песколько дней. Мурашки пробегали по коже от этих криков. «Что они там делают с больными?» — спрашивали друг друга жители поселка и не находили ответа.

А потом в лесу, близ кладбища, появилась огромная яма. Оккупанты зарыли в нее умерщвленных ими людей. Вот как было совершено это преступление. Фашистские изверги сгоняли в одну из палат группу больных — человек двадцать — тридцать — и каждому из этих несчастных делали специальную инъекцию. Получив укол, больной сначала приходил в состояние сильнейшего возбуждения, а потом, постепенно затихая, умирал. Таким путем фашистские убийцы уничтожили всех, кто до их прихода находился в больнице на излечении. Опустевшие больничные корпуса они превратили в казармы.

К апрелю 1942 года у жителей поселка истощились запасы продуктов. Отец и мать забеспокоились: «Как жить дальше? Чем кормить детей?» Они решили сходить в деревню, расположенную километрах в тридцати от нашего поселка. Надеялись купить там чего-нибудь съестного. Меня оставляли дома с младшими братьями.

— Ждите нас дня через три,— сказал, прощаясь с нами, отец.

Но вот прошли эти три, затем и четыре дня, а отец и мать все не возвращались. Я заподозрила неладное. Ведь уже бывали случаи, когда оккупанты задерживали на шоссе и тут же расстреливали людей, обвинив их в связях с партизанами.

В один из таких дней кто-то стукнул в окно нашего дома. Это был сосед, беженец из Ленинграда. При оккупантах он стал старостой.

— Таня, беги на шоссе, там твоих родителей задержали,— сказал мне этот сосед.

Оказывается, он возвращался из Пскова и на повороте шоссе в толпе задержанных заметил моих родителей. Я сразу побежала туда. Место это заметное: там дорога па Псков пересекается с шоссе Ленинград — Киев. Прибегаю я к этому дорожному перекрестку, а там уже никакой толпы нет. Только неподалеку от шоссе стоят с лопатами в руках несколько поляков из рабочей команды. Они только что засыпали землей большую яму. Один из них говорил по-русски. Он сказал, что в эту яму сброшено тридцать пять человек, расстрелянных за связь с партизанами.

На другой день выяснилось, что расстреляна была та самая толпа задержанных гитлеровцами людей, в которой староста видел наших родителей.

Так я и два моих брата осиротели. Старшему из них было тогда семь лет, младшему — всего два года. Я пошла на торфоразработки. Работа там была тяжелая, изнурительная. Бывало, едва доплетешься до дому. Тут бы отдохнуть, но надо братьев накормить и белье им постирать, поговорить с ними: ведь ребята целый день были одни! Правда, иногда соседки, спасибо им, жалея сирот, наведывались к малышам, присматривали за ними.

По вечерам к нам заходили иногда девчата и ребята. Мы рассказывали друг другу, что удавалось узнать о положении на фронте. Доходили до нас слухи о партизанах. В поселке поговаривали, например, что в лесу за деревней Островинки есть отряд партизан и что это именно они нападают на обозы и автомашины оккупантов, пускают под откос их железнодорожные эшелоны.

Как-то под вечер (это было в сентябре 1943 года) заглянул ко мне все тот же сосед.

— Уходи, Татьяна,— сказал он.— Донесли на тебя, что ты комсомолка и что родители твои расстреляны за связь с партизанами. Забирай ребятишек и уходи.

Утром я отвела братьев к бабушке в Великое Село, а сама вернулась домой и в тот же день встретилась с Женей Ивановым. В нашей компании он был старше всех и, как мы догадывались, имел связь с партизанами. Выслушав меня, Женя сказал:

— Ну что ж, надо уходить в лес.

Вечером пришли ко мне девчата и ребята, и тут же мы сговорились, что уйдем все вместе.

В ближайшее воскресенье мы по двое, по трое вышли из поселка. На вопросы гитлеровских патрульных отвечали, что идем на гулянье, и называли ближайшую деревню. Так мы добрались до Островинок, вернее до лесного лагеря, в котором обосновались жители этой деревни после того, как их дома сожгли каратели. Встретили нас в этих новых Островинках хорошо, накормили, потеснились и нашли каждому место в своих землянках. Нам, конечно, не терпелось узнать, где партизаны и как к ним попасть. А люди либо отмалчивались, либо говорили: — Поживите у нас, не спешите.

А нам казалось, что время тянется невыносимо медленно.

Наконец партизанская связная Нина объяснила Коле Терентьеву и Павлику Тараканову, как нам двигаться дальше, и мы — девятнадцать парней и шесть девушек,— распрощавшись с Островинками, снова отправились в путь. Следующую ночь мы провели в лесу около деревни Большая Мараморка. Отсюда на встречу с партизанскими связными пошли только двое из нас — Пав-лик и Коля. А на следующую ночь за нами явились два партизана. Обыкновенные ребята, только с оружием. Они-то и привели нас в отряд Ивана Комлева.

Комлев построил нас в одну шеренгу и стал знакомиться с каждым. Расспрашивал о семье, интересовался, почему только теперь мы пришли к партизанам. Потом оп сказал о трудностях партизанской жизни и обрисовал1об-становку на фронте. Закончил он свою беседу с нами так:

— Ну, а вооружаться будем за счет фрицев.

И мы поняли, что вопрос о нашем вступлении в партизаны решен.

Разместили нас по шалашам, и началась учеба. Две недели мы знакомились с оружием и особенностями партизанской тактики, а потом дали торжественную клятву. После этого нас направили в отряд Валентина Михайло-вича Савельева. Теперь мы стали настоящими партизанами, хотя все еще не были вооружены. Но тут, на наше счастье, прилетел самолет из советского тыла и сбросил оружие и боеприпасы. Я получила карабин, и началась моя партизанская жизнь.

Как раз в то самое время Валентин Михайлович подбирал из новичков группу, которая должна была заниматься подрывным делом. Я попросилась, и меня приняли в эту группу. Обучал молодых бойцов сам командир. Дело это было для нас совершенно новым, но постепенно мы с ним освоились и стали участвовать в боевых операциях.

Никогда не забуду, как нам, группе подрывников, в которую входили кроме меня Коля Анашенков, Женя Кузнецов и еще два партизана, было поручено спустить под откос вражеский эшелон на участке между станциями Черняковицы и Торошино. Старшей группы назначили меня. Думаю, потому, что я хорошо знала местность и свободнее других ориентировалась в лесу.

Двое суток мы пробирались по лесу, обходя деревни, шоссейные дороги и наезженные просеки. Двигались по ночам. Днем пережидали, отдыхали, затаившись где-нибудь в глухой чаще, под еловыми лапами. К железной дороге вышли на третий вечер, уже в сумерки. Остановились на опушке леса, который здесь не подступал к железнодорожному полотну ближе чем на тридцать метров.

Все деревья и кусты, росшие вдоль насыпи, были предусмотрительно вырублены: оккупанты боялись партизан. Коля Анашенков ползком, по-пластунски, отправился на разведку к насыпи. Он долго не возвращался. Так долго, что мы уже начали беспокоиться. Тем более что со стороны Торошина вдруг послышались гулкие шаги и голоса. Шел вражеский патруль. Но как только два солдата, громко разговаривая и освещая фонариком железнодо-рожное полотно, отдалились, появился Коля. Он прошептал:

— По-моему, надо взять правее. Там поворот, и будет удобнее.

Мы перебрались туда, где железнодорожная линия изгибалась дугой. Поворот был довольно крутой, насыпь высокая. Мы выставили охранение из двух партизан. Коля с Женей, забрав взрывчатку, поползли к насыпи, а я осталась в кустах. Ребята заложили тол, замаскировали шнур и вернулись к нам. Передавая мне конец шнура, Коля сказал:

— Ну, теперь дело за тобой. Смотри сама. Договариваемся о месте встречи и надолго замолкаем. В ночной тишине далеко слышно, как идет груженый состав. Сперва улавливаешь тихий гуд. Потом оп, по мере приближения поезда, все более усиливается. Определяем по направлению звука: состав идет со стороны Черняковиц. Вот ухо различает и стук колес. А вот уже под нами все сильнее вздрагивает земля.

— Тяжелый,—шепчет Женя.—Технику, наверное, фрицы везут...

Поезд приближается. Чувствую, как вспотела рука, сжимающая конец шнура.

Вот он, эшелон: впереди паровоза — две платформы. Пропустить. Теперь пора! Изо всей силы дергаю шнур. Вижу вспышку. Слышу оглушительный грохот. Приподнимаю голову. Все в порядке: паровоз, а за ним и вагоны начинают валиться под откос. Успеваю рассмотреть8на падающих платформах прикрытые брезентом автомашины и танки. Значит, боевая техника. А вот и живая сила: с тормозных площадок соскакивают гитлеровцы, открывают беспорядочную стрельбу. В небе повисают осветительные ракеты. Несколько солдат, строча из автоматов и перепрыгивая через канаву, бегут в мою сторону. Оглядываюсь. Ребят нет, отошли. Надо спешить. И я сначала ползу, а потом, пригибаясь, бегу по лесу. Стрельба не утихает, но мне удается благополучно миновать все опасности, и под утро я выхожу к Пскове, к тому месту, где мы пересекли эту реку, идя на задание.

Всматриваюсь в противоположный берег. До него, как говорится, рукой подать. Он и в самом деле недалеко: русло Псковы в этом месте суживается. На льду видны трещинки. Значит, кто-то недавно здесь побывал. Лед тонкий. Идти по нему я не рискую. По-пластунски добираюсь до берега, сползаю на лед, кладу перед собой карабин и, подталкивая его руками, осторожно скольжу вслед за ним. Вот уже совсем рядом берег. Можно попытаться встать на ноги. Приподнимаюсь, успеваю сделать шаг и... лед подо мной проламывается. Правда, здесь мелко: воды всего по колено. Но все же она попала в сапоги, и портянки намокли. Ладно, с этим потом разберемся. Выскакиваю на берег, осматриваюсь, прислушиваюсь. Вокруг тихо, безлюдно: погони нет. Это главное. А вот и следок от тех, кто переправился через Пскову раньше меня. На тонкой, заиндевевшей от морозца березе висит варежка. Это наш условный знак. Стало быть, ребята уже здесь. Через пару минут из-за деревьев показываются и они сами, все четверо. На лицах — широкие улыбки.

Было это в ночь с 6 на 7 ноября 1943 года.

Однако далеко не всегда нам удавалось возвращаться с боевых операций без потерь.

В январе 1944 года большая группа партизан во главе с комиссаром отряда Леонидом Штанько устроила засаду на шоссе Карамышево — Кебь. К месту предстоящей смычки с противником группа пришла под вечер. Парти-заны залегли у подножия горки, примерно в километре от Кеби. На этом участке была разбитая, обледеневшая дорога. Партизаны рассчитывали, что фашистским машинкам, которые будут следовать на Кебь, придется на спуске (тем более в темноте) тормозить. Значит, легче будет подорвать первые машины. А там создастся пробка, и вся колонна окажется под ударом.

План на первый взгляд безупречный. Но в бою очень трудно предугадать все, что может произойти.

Некоторое время на дороге не было машин, подходящих для партизанской атаки. Но вот неподалеку от места засады послышался шум множества моторов. Похоже, двигалась большая колонна грузовиков. Партизаны изготовились к бою. Когда три головные машины на спуске с горки сбавили ход, в них полетели гранаты. Гитлеровцы, которым удалось спрыгнуть на землю, попали под автоматный огонь. Однако отряд оккупантов, следовав-ший с этой колонной, оказался столь сильным, что группа партизан вскоре попала в тяжелое положение. Бой затягивался. Со стороны Кеби подходили все новые и новые машины с солдатами. Противник численно превосходил нашу группу, он был лучше вооружен, и партизанской засаде пришлось отойти. Отряд потерял при этом тринадцать человек. В их числе оказалась и моя подружка Лида Алексеева, вместе с которой мы пришли в партизаны.

Из-за поспешного отхода партизаны не смогли вынести с поля боя тела погибших товарищей. На другой день к месту недавней схватки с фашистами была выслана разведка. От жителей Кеби, обосновавшихся поблизости, в лесном лагере, она узнала, что гитлеровцы сложили у дороги тела павших партизан и заминировали их, а в кустах устроили засаду. Надо же было придумать такое! Всех нас до глубины души потрясло неслыханное вероломство врага.

Через несколько дней к месту гибели наших товарищей отправилась новая группа разведчиков. Им было приказано уничтожить засаду и похоронить погибших. Но на шоссе уже не оказалось ни вражеской засады, ни ко-щунственного штабеля из трупов. Тогда партизаны зашли в лесной лагерь. Там они увидели свежий могильный холм, покрытый сосновыми ветками: жители Кеби похоронили наших товарищей, как только гитлеровцы разминировали ловушку на шоссе и сняли свою засаду.

Наиболее крупными операциями отряда руководил, как правило, командир. Валентин Михайлович сам подбирал себе группу из числа добровольцев, тщательно продумывал каждую деталь плана операции, лично следил за подготовкой к выходу из лесного лагеря. Боевые операции, которыми руководил Савельев, были обычно наиболее удачными. Противнику в полной мере наносился «запланированный» ущерб. Сходили с рельсов железнодо-рожные Ешелоны, рушились мосты, выводились из строя десятки фашистских солдат и офицеров.

В. М. Савельев был сердечный человек, очень внимательный к нуждам подчиненных ему людей. Он приказал, например, построить в лесном лагере для партизан баню и хлебопекарню. Как хорошо было, вернувшись с боевой вылазки, помыться в жаркой бане, отогреться, а потом поесть щедро заправленного, густого супа со свежим, еще теплым, аппетитно пахнущим ржаным хлебом или даже просто д-эсыта наесться этого хлеба, запив его несколькими кружками кипятка. Шел 1944 год, и партизанам уже не приходилось так бедствовать, как в прошлые годы. Хорошая баня и сытная еда как рукой снимали усталость.

В январе группа партизан готовилась к очередной диверсии. Как-то вечером Валентин Михайлович вызвал меня к себе:

— Пойдешь с нами, Богданова. Возьми санитарную сумку.

Собрал нас командир, проверил, готовы ли мы к бою. В группе было двадцать парней, а из девчат одна я. Задачи перед нами стояли такие: выставить засаду на шоссе Карамышево — Клепы и уничтожить мост через реку Пскову. По обе стороны шоссе тянулся не проходимый для машин заболоченный лес, об объезде не могло быть и речи, и взрыв моста мог надолго вывести дорогу из строя.

Из своего партизанского лагеря мы вышли вечером. За ночь добрались до шоссе. Остановились на опушке леса. Командир послал двух бойцов к мосту — разведать, как он охраняется. Разведчики вернулись быстро. Доложили, что никакой охраны у моста нет. Что ж, тем лучше. Мы переместились поближе к мосту, расположились за различными естественными укрытиями. Валентин Ми-хайлович поставил каждому из бойцов засады боевую задачу.

И вот мы лежим и ждем, когда появятся фашисты. Ждем долго. А мороз все крепчает. Холод пробирает нас, как говорится, до костей. А машин с гитлеровцами все нет. Кто-то не очень весело пошучивает: дескать, чересчур долго фрицы в Карамышеве празднуют крещенье, пора бы им возвращаться в Клены.

Савельев переходит от одного бойца к другому, подбадривает их. Он понимает, что в засаде самое тяжелое — это ждать.

Наконец уже около полудня из-за моста послышался шум автомобильных моторов. Вот и машины. Впереди грузовая, набитая солдатами. Они громко переговариваются, поют песни под губную гармошку. Чувствуют себя как дома, ничего не опасаются. На некотором расстоянии от грузовика — три легковых автомобиля и два мотоцикла. Подъезжая к мосту, машины притормаживают, затем медленно движутся по настилу, а на спуске с моста прибавляют газ и мчатся к месту нашей засады. Переднюю грузовую машину мы пропускаем, но как только она промчалась мимо нас и удалилась, Савельев командует:

— Огонь по легковым!

Шквал огня обрушивается на фашистские автомобили.-. Следовавшие за ними мотоциклы разворачиваются и стремительно мчатся обратно, в Карамышево.

Партизаны бросились к легковым автомобилям, вытащили из них уцелевших гитлеровцев. Все шло гладко. Небольшая заминка получилась только у задней машины. К пей подбежал Толя — парень из деревни Большая Мараморка. Он взялся за ручку дверцы, но не успел рвануть ее на себя. Из кабины раздался выстрел. Толя схватился рукой за подбородок. Гитлеровскому офицеру, который выстрелил в Толю, больше не удалось воспользоваться своим оружием: партизаны выволокли его из машины и отобрали у него пистолет. Стоя между своими конвоирами, фашист испуганно и в то же время злобно, как-то хищно озирался вокруг.

Я подбежала к Толе, стерла кровь с его лица и горла и увидела, что рапа у него сравнительно легкая: пуля, пробив подбородок, вышибла два зуба. Я сделала перевязку, но так и не нашла выходного отверстия и не поняла, куда девалась пуля.

Почти все фашисты были перебиты во время перестрелки. Уцелели только трое. Партизаны обыскали пленных, взяли, документы убитых, подорвали машины и отошли к лесу. Тут трое бойцов остались охранять пленных, а все остальные двинулись к мосту. Нужно было успеть подорвать его, пока мотоциклисты не вернулись с подкреплением. Однако у нашего командира время, как всегда, было рассчитано точно. Подрывники заложили тол, отошли на безопасное расстояние. Прогремел взрыв: мост взлетел па воздух. На все это ушли какие-то минуты.

Наша группа возвратилась в лесной лагерь, точно выполнив поставленную перед ней боевую задачу и не понеся при этом никаких потерь.

Толя еще некоторое время ходил с забинтованным подбородком, но это не помешало ему принять участие в очередных боевых вылазках. А пуля так и не нашлась. Парень то ли выплюнул ее вместе с кровью, то ли проглотил. Гитлеровец же, которого взяли целым и невредимым в последней машине, оказался важной птицей, и его на самолете отправили в советский тыл.

В январе 1944 года ленинградские партизаны, выполняя приказ своего штаба, нанесли несколько мощных ударов по коммуникациям противника. Задача, поставленная перед народными мстителями, была предельно ясной (хотя и очень нелегкой): парализовать движение вражеских войск и грузов по железным и шоссейным дорогам. Уже через два дня после операции на шоссе Карамышево — Клепы Валентин Михайлович повел свою группу к одной из ближайших к нашему лагерю дорог, из числа тех, которыми пользовался противник. Мы устроили на ней засаду. Это была дорога с булыжным покрытием, лежала она перпендикулярно к шоссе Ленинград — Киев и вела в поселок Новоселье. Оккупанты пользовались ею редко. Но в те дни, по данным нашей разведки, в Новоселье остались гитлеровцы. А кроме того — что тоже стоило взять в расчет — прежде на этой дороге засад мы не делали, и едва ли гитлеровцам могло прийти в голову именно здесь опасаться нападения партизан.

К месту, выбранному для засады, мы пришли под утро. Командир определил каждому бойцу задачу в предстоящей схватке с противником. Подошел он и ко мне:

— Ты, Богданова, не ввязывайся в бой. Сегодня тво^1 дело — только раненые. Поняла?

— Поняла,— ответила я.

Чего ж не понять? Только трудно, очень трудно не стрелять, когда все открывают огонь. Но с командиром спорить не приходится...

На сей раз мы ждали недолго. Подошел грузовик, над кузовом которого был натянут брезент. В кузове оказалось полным-полно гитлеровцев. И очень немногим из них удалось выпрыгнуть из машины, когда партизаны открыли по ней огонь. Перебежав через дорогу, эти несколько человек залегли в кювете и стали отстреливаться.

Тут-то и произошел случай, о котором я до сих пор не могу вспомнить спокойно.

Вот как это было.

Группа партизан стала обходить фашистов с тыла. Забыв о приказе командира, с этой группой увязалась и я. К гитлеровцам, засевшим в кювете, я подползла почти вплотную. Подползла и увидела, что один из них припа-ливается в нашего командира. Почему-то я не выстрелила, а изо всей силы стукнула его прикладом карабина по голове. Получилось это само собой. Думать было некогда. Приклад от удара раскололся как раз в том месте, где он соединяется со стволом. Ствол карабина повис па одном конце ремня, а остатки приклада - на другом. Я растерялась. Мелькнула даже трусливая мысль: «Заброшу-ка я сломанный карабин в кусты». Оказавшийся рядом Коля Анашенков остановил меня:

— Не бросай! Доложи командиру, а то попадет.

Да, легко сказать: «Доложи». А как объяснить, почему так вышло? И что может быть за порчу оружия? Ведь для партизана это один из самых тяжких проступков.

Раненых среди партизан в тот раз не было. По команде Савельева мы все построились в одну походную колонну.

В пути Валентин Михайлович заметил этот злосчастный сломанный карабин. Поймав вопросительный взгляд командира, я почему-то заулыбалась и довольно путано стала объяснять, как произошла поломка. Видимо, рассказ мой показался Валентину Михайловичу недостаточно убедительным, а улыбка неуместной. Он нахмурился и сказал:

— Вернемся — по-другому засмеешься. Будешь стоять под елкой...

Возвратились мы в лагерь, и вскоре за мной явился посыльный. Идем с ним к штабной землянке. Я несу изуродованный карабин и думаю: «Что мне сейчас будет? Поставят меня под елку перед штабной землянкой — на обычное место провинившихся партизан». Когда же я переступила порог землянки и увидела рядом с Савельевым еще и командира бригады А. В. Алексеева, то совсем упала духом и... заплакала.

Стою я перед ними понурив голову, слова из себя выдавить не могу. Тогда комбриг поднялся, пристально поглядел на меня и вдруг улыбнулся и сказал:

— Не плачь, герой. Бей фашистов! Но аккуратнее, не ломай оружия.

Выдали мне после этого случая сначала пистолет, а потом опять карабин. II снова стали брать на боевые задания.