Газета «Лесная промышленность»

12 января 1974 года сообщила своим читателям, что Указом Президиума Верховного Совета СССР за большие успехи в организации выпуска комплектующих изделий для массового производства легковых автомобилей на Волжском автомобильном заводе имени 50-летия СССР награждена группа особо отличившихся специалистов. В числе награжденных была Н. С. Демченко, заведующая лабораторией Всесоюзного научно-исследовательского института целлюлозно-бумажной промышленности.

Надежда Сергеевна Демченко...

Я прочитал это имя, и в памяти встали картины тридцатилетней давности... Партизанский госпиталь. Большая комната в деревенском доме — палата для тяжелораненых. То из одного, то из другого угла слышатся глухие стоны. И голоса:

— Сестра, пи-ить...

— Сестрица, посидите возле меня...

- Сестричка, можно вас попросить...

— Сестренка!.. Надя!..

И Надя Гужова спешит к раненым. Кто-то получает глоток воды, а с ним и лекарство. Кто-то с помощью сестры удобнее ложится, и теперь ему легче дышится, да и боль вроде бы приутихла. Перестал беспокойно воро-чаться во сне боец. Надя поправила на нем сползшую повязку. Кто-то услышал слово утешения; той, что произнесла его, уже нет рядом, а оно продолжает звучать в ушах. Узкая, прохладная ладонь сестрички прикосну-лась к пылающему лбу тяжело раненного партизана, и человек приободрился, даже повеселел...

Надя, Надежда Сергеевна. Да, это она, та самая заведующая лабораторией в институте, награжденная орденом Дружбы народов. Только она теперь не Гужова, а Демченко.

Партизанские тропы свели нас с нею в октябре 1943 года. Произошло это так.

Наши отряды почти беспрерывно вели бои с гитлеровцами. Это были знаменательные в истории партизанского движения дни, когда народные мстители выходили из лесов и болот и навсегда изгоняли незваных пришельцев из занятых ими населенных пунктов. Территория, контролируемая нашей бригадой, расширялась день ото дня. К концу октября нами было освобождено уже более четырехсот деревень, сел и рабочих поселков.

И вот в ходе этого партизанского наступления потребовалось уничтожить Сабский мост через реку Лугу. Мы рассчитывали, что таким путем прервем движение по шоссе Осьмино — железнодорожная станция Молосковицы, а тем самым и сообщение между крупными вражескими гарнизонами.

Для осуществления этого плана и была создана наша ударная группа.

Под вечер 23 октября мы заняли исходные рубежи в лесу, неподалеку от берега Луги, и выслали разведку. Она донесла, что подходы к мосту прикрываются дзотом и проволочным заграждением. Посовещавшись, мы приняли такое решение. Командир группы с минометным и семью пулеметным расчетами остается на опушке леса, а я поведу всех остальных бойцов к проволоке. В бой вступаем по специальному сигналу.

Как и было намечено, мы заранее, переползая по-пластунски, выдвинулись на рубеж атаки. На противоположном берегу Луги изготовилась к бою группа осьминских партизан, которые должны были перекрыть путь отхода гитлеровцев, охранявших мост.

Стемнело. Я взглянул на часы: стрелка подбиралась к восьми. Вот-вот должна была начаться атака. Наконец этот момент настал. Разом ударили паши пулеметы и ми-помет. Дзот ответил огнем одного пулемета. В небо взвилась красная ракета — сигнал для нас.

Мы поднимаемся в атаку, подбегаем к проволоке, набрасываем на нее шинели, ватники, дождевики. Преодолеваем заграждение, бежим вверх — к мосту. Еще несколько шагов — и мы ворвемся в дзот. Пулемет, кото-рый бил из него, умолкает. Гитлеровские солдаты, сидевшие в дзоте, выбегают на мост, попадают под перекрестный автоматный огонь, прыгают в воду. Партизаны ужо с моста стреляют по плывущим.

Но возможно, в дзоте еще кто-то остался? Так и есть. Нам навстречу из дверного проема выбегает высоченный офицер. Он бросает гранату. Я успеваю выстрелить в пего и заметить, как оп валится с дамбы. Но почти одновременно вижу ослепительную вспышку и слышу грохот: в двух шагах от меня разорвалась граната. Падаю, а мимо меня бегут со связками толовых шашек наши подрывники.

Вскоре раздается страшной силы громовой раскат. Открываю глаза. Вижу, как в небо взлетают обломки балок, настила и перил, как все это затем, грохоча, валится вниз, и пламя охватывает остатки Сабского моста.

А в это время медсестра Маша Баздырсва делает мне перевязку.

— Потерпи, потерпи,— говорит Маша.— Вот вытащу из тебя осколочки да ремочки,— так называет она обрывки одежды, —и все будет хорошо.

Действительно мне становится легче.

Меня укладывают па телегу, рядом садится партизан Коля Балябин. Постепенно мы все более отдаляемся от места боя, по я еще долго вижу зарево пожара над Лугой — там, где совсем недавно стоял мост, охранявшийся специальным вражеским гарнизоном.

Наш бригадный госпиталь размещался тогда в Подосье. Мы подъехали к какой-то избе. Медсестры с помощью Коли Балябина пронесли меня через просторную проходную «залу», в которой лежали раненые, в небольшую компату и положили на матрац, набитый соломой.

Вскоре пришли Е. Д. Васильев — начальник санитарной службы бригады, он же начальник госпиталя, старшая медсестра Альма Ивановна Лильбок и сестры Тося Сомрякова и Наташа Васильева.

На матраце меня и «оперировали». Повторяя: «Да это же сущие пустяки», Альма Иваповпа вытаскивала из моих ран не пайденные Машей Баздыревой «ремки» и осколки гранаты. Сестра ковырялась в моем теле, но применяя наркоза. Не было у нас в то время такой роскоши. Да и хирурга не было. Я потерял сознание.

Очнулся ночью. Осматриваюсь. В большой комнате тускло горит светильник. Ворочаются, стонут во сне раненые. Вот тихонько скрипнула дверь, и начинается негромкий разговор.

— Что нового, Тося? — спрашивает вошедшая дежурную сестру.

— Да, ничего,— отвечает та.— Недавно двоих новых приняла. Один-то легкий. А вот второй, комиссар,— этот тяжелый и беспокойный.

О, это обо мне. Послушаем, что там будет дальше.

— Не встает он?

— Какое там вставать! На нем живого места нет. Бредит.

— А откуда его привезли?

— Слышала — наши Сабский мост взорвали? Вот оттуда...

Дальнейший разговор сестры вели тихо, почти шепотом, потом снова заговорили громче.

— Ну, Надя,— сказала в заключение Тося, впервые назвав свою сменщицу по имени,— счастливо подежурить. Пойду спать.

Надя обошла раненых в большой комнате, потом, тихонько ступая, подошла ко мне и села у меня в ногах на матраце.

— Как вы себя чувствуете?

— Спасибо. Ничего...

Завязался обычный госпитальный разговор медсестры с раненым. Потом она рассказала о себе. Я узнал, что перед войной она жила в Лигове, а училась в Ленинграде. Когда фашисты заняли поселок, вся ее семья — родители, больная сестра и братишка — была выселена в Гдовский район. Надя очутилась в деревне Ужово на Плюссе. Надо было на что-то жить. Она летом работала на лесозаготовках, зимой — на расчистке дорог. Когда обморозила ноги, ее послали на маслозавод уборщицей. В это время окку-панты начали угонять молодежь в Германию. Родители сказали Наде: «Беги, дочка, ищи партизан». Вскоре она оказалась в нашей бригаде.

Мы беседовали с Надей, и я никак не мог отделаться от ощущения, что вижу ее не впервые, что и голос, и манера, говорить, и лицо девушки мне знакомы. Может быть, мы встречались с ней раньше? Но где, когда?

— Вы говорите — учились до войны. А где? — спросил я у Нади.

— В химико-технологическом институте имени Ленсовета.

Как только она сказала это, меня, что называется, осенило. Ну конечно же, я помнил ее по праздничным вечерам в Техноложке, на которых бывал с моей знакомой — Надиной однокурсницей. Я назвал Наде себя, и все сразу встало на свое место.

Мы проговорили всю ночь. Утром, едва рассвело, в небе загудел «костыль». Нас, тяжелораненых, вынесли из избы, положили на телеги и отвезли за деревню, в лес. Надя от меня почти не отходила. Она задержалась около меня и после того, как сменилась с ночного дежурства. Мы говорили с ней о Ленинграде, городе нашей юности. Какая-нибудь мелочь, пустячное событие студенческой жизни приобретали в наших глазах повое значение, как-то по-особому волновали...

Потянулись госпитальные дни. Раны мои заживали плохо, гноились. И не знаю, сколько бы это все длилось, если бы не хирург Иван Петрович Иванов из Чернёва. Это был опытный врач, которого до той поры нам так не хватало. Он пришел к нам — и все в госпитале, как говорится, завертелось по-иному.

Иван Петрович меня заново оперировал и нашел в моем теле еще несколько осколков гранаты. При этом он пользовался уже настоящими хирургическими инструментами, которые раздобыли для него у местных врачей наши разведчики. Операция прошла удачно. Очищенные раны стали быстро закрываться. Госпитальные дни для меня теперь уже не тянулись, а, можно сказать, летели. Такое ощущение усиливалось, надо полагать, еще оттого, что рядом всегда находилась Надя, неизменно внимательная, заботливая, участливая, и что это, уже ставшее потребностью, ежедневное общение с ней должно было скоро кончиться.

Я заметил, что так же относились к Наде и другие раненые. Уже одно прикосновение ее нежных, добрых рук и ободряющий взгляд возвращали нам покой и доброе настроение. Когда она, высокая, стройная, с копной каштановых волос, собранных в нехитрую прическу и повязанных белой косынкой из парашютного шелка, появлялась в палате, там сразу становилось как бы светлее. Госпиталь наш к тому времени обосновался в трех больших домах деревни Кареловщипы. Санитарная служба бригады уже не испытывала нужды в лекарственных препаратах, марле, вате, специальных инструментах. Всем этим снабжали партизан врачи, фельдшера, медсестры освобожденных деревень и поселков. Эти люди несли в госпиталь все, что им удалось с риском для жизни сохранить в годы оккупации. Дядя Август — фигура, популярная еще до войны в кругах местных любителей спиртного,— поставлял госпиталю самогон. Им дезинфицировали медицинские инструменты и мыли руки перед хирургическими операциями. «Первач» применялся в качестве наркотического средства.

Партизанские кухни теперь в достатке снабжались разнообразными продуктами, и у нас было хорошо налаженное питание.

Мы находились на излечении, но не были оторваны от жизни бригады. Каждое утро сестры (чаще всего это была Надя) привозили нам свежие газеты — «Правду», «Ленинградскую правду». Три-четыре раза в месяц политотдел присылал нам бригадную многотиражку «Красный партизан». Нас навещали товарищи из отрядов. Мы знали, что бригада, прочно удерживая инициативу, ведет непрерывные бои с карателями. Об этом подробно рассказывали поступавшие в госпиталь раненые. Все говорило о том, что хозяйничанию фашистских оккупантов па ле-нинградской земле подходит конец. Партизанское движение приобрело невиданный размах. В ряды народных мстителей устремились добровольцы — подросшая за время войны молодежь. Приходили и пожилые люди — те, кто уже в 1941 году по возрасту не подлежал призыву в Красную Армию. Нередко в партизаны уходили целыми семьями.

Кстати сказать, и наш врач Иван Петрович явился в госпиталь не один. Он привел с собой дочерей — девятнадцатилетнюю Людмилу, семнадцатилетнюю Ларису и пятнадцатилетнюю Лидию. Девчата сразу взяли на себя часть работы по уходу и присмотру за ранеными. Сперва они дежурили по госпиталю в паре с Надей, Наташей или Тосей, а потом, постепенно освоившись, и самостоятельно.

В тот период участились случаи перехода на нашу сторону власовцев, явки с повинной полицаев и других гитлеровских прислужников и прихлебателей. Политрук партизанской роты Егор Кучеров, заглянувший как-то в госпиталь, чтобы навестить друзей, рассказал об одном таком очень характерном для того периода случае. До-вольно многочисленная группа власовцев перешла к партизанам с оружием, боезапасом и другим военным имуществом. Перед этим они перебили офицеров-гитлеровцев и тех из своей среды, кто отказался поддержать вос-ставших.

Я уже начал ходить, сначала, правда, с костылем. Обычно Надя помогала мне, шла рядом, поддерживала меня и, добродушно посмеиваясь надо мной, повторяла: «Да не стесняйся ты, держись за меня крепче».

Вечерами Женя Васильев приносил в палату патефон, говорил обычно: «Начинаем танцетерапию!» — и ставил на диск единственную пластинку, имевшуюся в госпитальной «фонотеке»,— танго «Руки» в исполнении Клавдии Шульженко. Под эту довоенную мелодию выздоравливающие танцевали с сестрами. Пытался и я, конечно же, с Надей...

Надя была сестрой госпитальной — ухаяшвала за ранеными и больными, которые нуждались в постоянном медицинском наблюдении и длительном лечении. Но ей случалось оказывать помощь раненым партизанам и непосредственно на поле боя. Помнится, во время налета на железнодорожную станцию Сала был тяжело ранен Фёдор Гавриленко — командир ударной группы. Разрывная пуля раздробила ему колено. Надя Гужова привезла раненого командира со станции в наш бригадный госпиталь, а позднее — на ледовый аэродром, откуда самолет доставил пострадавшего уже в Ленинград, к опытным фронтовым хирургам. На пути в госпиталь Надя сидела в санях возле Федора и, стремясь облегчить ужасные страдания, которые тот испытывал, делала все, что мог ей позволить имевшийся у нее под рукой весьма скромный запас боле-утоляющих средств, всячески успокаивала и подбадривала раненого командира.

Надя проработала у нас полгода. Она оставила добрую память о себе в сердцах партизан, лечившихся в госпитале. Многие из них считали, что именно она своими неустанными заботами ставила их на ноги.

Ленинградская земля очищалась от фашистской скверны, и жизнь в освобожденных районах постепенно возвращалась к прежнему укладу, нарушенному вражеским вторжением. В феврале 1944 года бывшая парти-занская медсестра стала работником Лужского райплана. После войны Надя вернулась в родную Техноложку, с успехом окончила институт, а затем и аспирантуру, защитила диссертацию, получила ученую степень кандидата химических наук. Вот уже многие годы работает она во ВНИИ целлюлозно-бумажной промышленности в Ленинграде.

А что же стало с другими моими знакомыми по партизанскому госпиталю — Надиными подругами и сослуживицами? Альма Ивановна Лильбок (теперь Парамонова) — старшая сестра Лужского роддома. Наталья Петровна Васильева работает в одном из совхозов Новгородской области. Дочери нашего бригадного врача Ивана Петровича Иванова, Людмила Стрельникова, Лариса Стельмашенко и Лидия Таравкова, живут одна— в Ленинграде, другая — в Киеве, третья — в Ломоносове. Людмила работает инженером, в проектном институте. Лариса возглавляет один из цехов Киевской кинофабрики, Лидия — фармацевт. У всех — семьи, дети. У некоторых — внуки.