И в заключение этой главы — еще об одном интересном боевом эпизоде.

В январе 1944 года, в период подготовки к решительному штурму фашистских рубежей под Кривым Рогом и Никополем, советские войска часто проводили разведку боем. Делалось это для того, чтобы выявить схему огневых точек противника на том или ином участке фронта. Тот, кто воевал, знает, какое нелегкое и опасное дело разведка боем.

Как правило, для такой операции выделялись лучшие подразделения. В 266-й стрелковой дивизии, занимавшей рубежи в нескольких километрах западнее хутора Большая Белозерка, напротив никопольского плацдарма, на правом фланге войск 4-го Украинского фронта, чаще всего проведение разведки боем поручалось отдельной учебно-стрелковой роте, которой командовал бывший учитель капитан Георгий Ивлеевич Добряков.

Рота Добрякова находилась в непосредственном подчинении командира дивизии полковника С. М. Фомиченко. Вызвав к себе капитана, Фомиченко поставил ему задачу: не только выбить противника из первой линии траншей, но и захватить «языка». Добыть пленных на этом участке фронта никак не удавалось. Гитлеровцы держались очень настороженно и, чуть что, моментально открывали огонь. Наконец, и сама местность — голая ровная степь с редкими кустиками, прикрытая тонким слоем снега, сильно затрудняла действия разведчиков. Любой предмет просматривался на ней как на ладони.

— Понимаю, — ответил на замечание Добрякова командир дивизии,—что в таком бою не до пленных. Но иначе раздобыть «языка» невозможно. А он очень нужен. Есть сведения, что противник подбрасывает на плацдарм свежие силы. Надо установить, откуда они и какие именно.

В подкрепление роте выделили два взвода автоматчиков и взвод разведчиков. Командиру отдельного истребительного противотанкового дивизиона капитану Жаркову было приказано на случай танковой контратаки противника поддержать бойцов сводной группы Добрякова.

К разработке плана операции Добряков привлек своего друга командира разведроты дивизии Николая Шкатова.

— Ты вот что, — посоветовал Шкатов, — пусти вперед моих ребят. Твои в горячке могут перебить всех, а у моих уже есть навык брать «языков».

Едва рассвело, Добряков повел своих бойцов в атаку. Утро выдалось пасмурное, и это было на руку советским воинам. Стремительным броском и без единого выстрела группа преодолела нейтральную полосу и обрушилась на врага. Противник спохватился лишь тогда, когда началась рукопашная схватка в траншеях. Враг открыл было огонь из орудий и минометов, но тут же прекратил его: не бить же по своим.

Минут через пятнадцать после атаки Добряков по радио доложил командиру дивизии, что задача выполнена.

— А пленные? — спросил Фомиченко.

— Взяли пятерых, — ответил капитан. — Одного пристукнули, пытался вырваться.

— Остальных сохранить! Отвечаете собственной головой!

Добряков посмотрел на пленных. Мелькнула мысль: доставить их немедленно. Перевел взгляд на степь и произнес:

— Сейчас нет никакой возможности перебросить «языков». И сопровождающие, и пленные полягут под огнем противника. Придется ждать темноты.

— Ждите, — последовал ответ.

— А если контратака?

— Поддержим огнем артиллерии и минометов. На большее не рассчитывайте. Но в любом случае хоть один из «языков» должен быть у нас. Ясно?

— Ясно, товарищ полковник.

— Что же, друзья, делать? — обратился Добряков к разведчикам.

— Ничего, — ответил кто-то, — сбережем как зеницу ока. Собой прикроем.

— Мда-а, — протянул капитан, поднялся и зашагал по траншее, посматривая, как бойцы готовятся к отражению контратаки.

Потом наладил по глазам бинокль и стал изучать местность. Та же степь с небольшими ложбинками, кое-где голые кустики, слева неширокая полоска тополей. Полоска эта подходила почти к самым траншеям.

«Отсюда легче всего нанести фланговый удар», — подумал Добряков. Подозвал кого-то из бойцов и приказал ему внимательно следить за полоской. Потом вызвал к себе командира пулеметного отделения старшего сержанта Николая Фокина:

— Тополя видишь?

— Вижу, товарищ капитан.

— Соображаешь?

— Могут ударить.

— Следовательно?

— Пулеметик бы сюда неплохо, только чуть левее, чтоб им во фланг резануть.

— Верно, старший сержант. Вот и действуй. А в остальном сообразуйся с обстановкой.

Часа через два наблюдатель доложил Добрякову, что со стороны тополей доносится какой-то гул. Капитан тотчас отправился на левый фланг своей обороны. Чем ближе подходил, тем явственнее различал шум. Было похоже, что где-то двигались танки.

— Приготовиться к бою! — передал Добряков по цепи.

Рокот нарастал, но вдруг оборвался, и вновь стало тихо. Добряков обернулся, осмотрел передовую советских войск, пытаясь отыскать позиции противотанкового дивизиона. Но в пасмурном свете зимнего дня контуры смазывались; даже всегда приметные темные ориентиры просматривались плохо. Но все же по памяти определил, что от артиллеристов до немецких траншей не больше пятисот метров, а от батареи старшего лейтенанта Белова и того меньше. Мысленно прикинул план боя: если немцы бросят десант автоматчиков на танках, то прежде всего надо отсечь пулеметным огнем пехотинцев, а потом попросить артиллеристов ударить по танкам. Ну а если автоматчики на броне прорвутся к траншеям, как тогда быть? И тут же удовлетворенно отметил: сразу вспыхнет рукопашная, в которую танкисты противника не рискнут лезть из-за боязни передавить своих.

Прикинув возможные варианты, Добряков вновь связался по рации со штабом дивизии и попросил, чтобы артиллеристам дали указание не спускать глаз с лесной посадки.

А время шло. Уже перевалило за полдень, а противник все не появлялся. В воздухе потеплело, и Добряков сообразил, что землю малость отпустило. Но только на какой-нибудь сантиметр, не больше. Для танков такая грязь не страшна. Но вражеские автоматчики на бегу будут скользить и падать. Броска не получится, а это уже неплохо. Подождали бы гитлеровцы еще часа два, тогда еще больше оттает земля. Может, так развезет, что и танки, увязнув, потеряют скорость. Тогда задача советских артиллеристов упростится. Легче будет поражать врага.

Покуривая отсыревшие папиросы, Добряков посматривал в сторону противника и прислушивался.

— Да нет, товарищ капитан, не пойдут они, — произнес наблюдатель. — Знают, что мы сами уберемся отсюда.

— Ошибаетесь, — ответил Добряков. — Представьте себе, что не мы, а немцы захватили наши передовые траншеи, вклинились таким образом в нашу оборону. Согласится ли наше командование с такой ситуацией или нет?

— Да вроде бы нет, — неуверенно ответил боец. — Это как бельмо на глазу-

— Ну вот...

Георгий Ивлеевич не договорил. В посадках тополя вдруг разом и мощно зарокотали танковые моторы.

— Танки! — крикнул кто-то рядом. Добряков схватился за бинокль, но тут же отложил его. И невооруженным глазом были четко видны вражеские машины, на полном ходу вырвавшиеся из-за деревьев. Тяжело завывая моторами и припадая на выемках почвы, четыре средних танка, неся на своей броне десант автоматчиков, устремились к траншеям. На концах орудийных стволов их замелькали вспышки. На правом фланге поднялись черные фонтаны вывороченной вражескими снарядами земли.

Пройдя метров триста, танки замедлили скорость, и с бортов их посыпались на землю фигурки в касках. Танки снова набрали скорость, немного повернули и двинулись вдоль траншей. Борта их с черно-белыми крестами оказались под дулом батарей истребительного дивизиона Жаркова. Советские артиллеристы мгновенно воспользовались выгодной ситуацией и открыли огонь.

Первой заговорила батарея старшего лейтенанта Белова. Не успел Добряков оценить обстановку и отдать нужные распоряжения, как головной танк резко дернулся и остановился. Почти тотчас же изнутри вырвался дым. Вперед вышел второй танк. Видимо, командир его сообразил, где опасность, и резко, под прямым углом, повернул машину к линии траншей. Но было уже поздно. Бронебойный снаряд пробил боковую броню танка и взорвался внутри. Оставшиеся два танка, набирая скорость, пронеслись вдоль траншей и скрылись за маленькой высоткой.

Тем временем разгорелся бой с вражескими автоматчиками. Как только немцы оказались на земле, Фокин ударил им во фланг. Несколькими длинными очередями он порезал почти треть фашистов. Остальные, видимо не сообразив еще, что произошло, не заметив подбитых танков, ворвались в траншеи. Вспыхнула короткая, но ожесточенная рукопашная схватка. Добряков оказался в самом центре ее. Прямо перед ним, откуда ни возьмись, вырос здоровенный гитлеровец. Он замахнулся на капитана автоматом, но Добряков успел вовремя нажать на спусковой крючок пистолета. Немец остановился, качнулся и, как подкошенный, рухнул на землю. И тут же упал Добряков от сильного удара по голове.

Очнулся он от того, что кто-то сильно тер ему лицо снегом. Добряков открыл глаза и увидел своего связного.

— А, это ты, Попов? — слабо проговорил капитан. — Ну что?

Ваня Попов, прибывший на фронт лишь несколько месяцев тому назад, но уже обстрелянный и не робкого десятка, обрадованно и громко, словно разговаривал с глухим, крикнул:

— Нормально, товарищ капитан! Всех положили. А танки смылись.

— А пленные?

— Что пленные? — не понял Попов.

— Ну, — начиная сердиться, пояснил Добряков, — целы?

— Целы, чего им делается. А вот вы едва... И всегда вы в самой гуще...

Добряков поднялся, но, покачнувшись, едва не упал. Попов вовремя подхватил его под руки.

Переждав, пока пройдет головокружение, Георгий Ивлеевич велел передать в штаб дивизии, что контратака врага отбита.

«Молодцы! Так держать!» — последовал ответ.

Когда стемнело, группа Добрякова покинула немецкие окопы и через десять минут была у своих. Пленных гитлеровцев тотчас отправили в штаб дивизии. Они дали ценные показания, которые помогли советским войскам во время решительного штурма вражеской обороны на никопольском плацдарме.

Георгий Ивлеевич тоже участвовал в этих боях. Потом громил противника на правобережье Днепра. За мужество и умелое руководство ротой он был награжден орденом Красного Знамени.