Н. И. ДРОБОВСКИЙ,
бывший узник Заксенхаузена
Не забуду эти печи

Под моим окном поет синица,
Наступает утренний рассвет...
Заксенхаузен сейчас мне снится,
Хоть прошло уже полсотни лет.

Будет в поле колоситься жито
И журчать по камушкам вода.
Сколько было мною пережито,
Не забуду в жизни никогда!

Не забуду проклятые печи,
Но не те, в которых хлеб пекут,
Где сжигали трупы человечьи.
Только вспомнишь — слезы потекут.

В лагере нас голодом морили,
Псов кормили лучше, чем людей,
Палками резиновыми били,
Запрягали вместо лошадей.

Ежедневно сотни умирали,
В сутки двести—триста человек!
А как эти трупы убирали,
Не забудется вовек.

Говорят, что чуда не бывает,
Но случилось чудо наяву:
Я седьмой десяток доживаю
И еще, быть может, поживу...

Люди! Все живущие на свете,
Я прошу, я умоляю вас:
Берегите мир на всей планете,
Помните — живем мы только раз!



П. П. Лялякин
О наболевшем...

Спешим друзей поздравить по привычке
Мы каждый год с Тем нашим Майским днем!
И с грустью ждем: кому на Перекличке
Руки на этот раз мы не пожмем?

Редеет строй, и силы убывают...
Не встанет наш погибший командир,
Чтобы напомнить тем, кто забывает,
Какой ценой был добыт этот мир.

Не зря страдали мы, боролись, жили,
И это не хвастливая строка:
Мы в тех боях фундамент заложили
Для новой светлой жизни на века.

Вон тем седым, с клюкою, ветеранам
Или вон тем, что с рукавом пустым...
Сидят дебилы, им плевать на раны,
И не уступят места пожилым.

Еще обидней в булочной, в больнице
Услышать: «Много вас тут развелось!»
Да мало ли чего... И мокнут лица
От горьких и невыплаканных слез.

А нечисть голову нет-нет да поднимает,
В лицо сивушной гадостью дыша...
Эх, как в руках порою не хватает
Привычной тяжести от Пе-Пе-Ша!



И. А. МЕДВЕДКОВ
Нет! Без вести я не пропал

Нет! Без вести я не пропал.
Я ранен был и в плен попал,
И я не сдался, видит Бог!
Сражался я, покуда мог.

Хоть в лагерях враги потом
Вбивали нам: забыть свой дом.

Мы знали, Родина—одна,
И пусть, хотя тогда она
Забыла, кажется, о нас,
О ней мы помним каждый час.

Нет! Без вести я не пропал.
Я ранен был и в плен попал.


Узник

Он толкал вагонетку
Из сырого тоннеля,
О, как ныла спина,
О, как ноги гудели.

Он толкал вагонетку
Уже целую вечность,
Дни за днями ползли,
Уходя в бесконечность.

А фашист подгонял,
Все ему было мало,
Хоть уж не было сил,
Сердце болью стучало.

А фашист свирепел,
Он грозил и ругался,
Если узник упал
И не сразу поднялся.

Проклиная фашистов,
Вагонетку с камнями,
Узник думал о доме,
Вспоминая о маме.

Как хотелось ему
К ней сейчас возвратиться,
Почему он не ветер,
Почему он не птица?

Он бы ей целовал
Ее добрые руки,
Он бы ей рассказал,
Как страдал с ней в разлуке.

Он бы песню ей спел
Про родные березы,
Навсегда осушил
Ее горькие слезы...

Он погиб в сорок пятом,
Был отпет он метелью,
И чужие снега
Ему стали постелью.


Хлеб пленных

Не мягкий, сытный, ароматный;
Который ели мы когда-то,
А черствый, грубый, суррогатный,
И то по двести грамм на брата.

По двести грамм, и все, и точка —
Ни грамма больше, ни кусочка
За день, который длился годы
И нес нам разные невзгоды.

Лишь дважды в день черпак окрошки
Из брюквы и гнилой картошки,
И лошадиная работа
До дрожи, до седьмого пота.

Да, этот хлеб мы сутки ждали
И за мгновение съедали;
И снова ждали, ждали, ждали —
Ах, как мы люто голодали!

И все ж фашисты не добились,
Чтобы мы с ними согласились
И за буханку суррогата
Продали совесть, честь солдата.


Баллада о пленном танкисте
Пронзительный, колючий, злой
Гнул ветер пленных серый строй,
Истерзанный, полуживой,
Стоящий плотною толпой.
Приезжий холеный фашист
Сказал, что нужен им танкист,
И, спрятав руки за реглан,
Нам изложил свой гнусный план.
Решили, видите ль, оне
На русской танковой броне
Свой новый испытать снаряд.
Ведь вот что выдумал-то гад.
У них и танк советский есть,
И предлагают они честь —
Геройство наше проявить,
За что достойно наградить.
Сначала щедро накормить,
Потом на волю отпустить.
— Зачем же волю обещать,
Когда хотите расстрелять?..
В лицо бросала вьюга снег.
Казалось, белый свет померк
И нет ни неба, ни земли,
Есть только мы и вот они.
Уж силы не было стоять,
В ушах гудели шум и свист,
Фашисты продолжали ждать,
Когда объявится танкист.
Они уже кричали, злясь,
Что их затея сорвалась,
Что храбрых среди русских нет,
Что всех отправят на тот свет.
И тут, плечом раздвинув строй,
Шагнул оборванный, худой,
Высокий парень молодой.
Фашисту он сказал:
— Постой,
Да ты ж на фронте не бывал,
Раз русских храбрых не видал.
Давай знакомиться, фашист,
Я тот, кто нужен вам,— танкист.
И я готов, вот хоть сейчас,
Исполнить этот ваш приказ.
А про себя подумал он:
«Я вам устрою полигон».
Вот это да, вот это рус!
Но чтоб не вышел, вдруг, конфуз,
Ему пытались втолковать,
Что надо будет выполнять.
Спокойно парень подтвердил,
Что он танкист и не забыл,
Как надо танком управлять
И как врагов уничтожать.
Его велели накормить
И ото всех от нас закрыть
В комендатуре под замок,
Чтоб передумать он не мог.
И видел этой ночью он
Последний в своей жизни сон:
Он видел дом, родную мать
И все хотел ей рассказать,
Как мало в жизни он успел,
Как трижды в танке он горел
И как, уже в четвертый раз
Исполнив боевой приказ,
Упал на поле боя он
И был фашистами пленен.
Но клятве он не изменил,
Нет, он присяги не забыл.
И если все же он в плену,
Не ставь, родимая, в вину:
В бою себя он не щадил,
Сражался, сколько было сил.
Ах! Как состарилась ты, мать,
Наверное, устала ждать,
Когда вернется сын домой
Из этой сечи огневой.
Но пусть она его не ждет,
Сын завтра снова в бой идет —
В последний, лютый, смертный бой;
Уж так назначено судьбой.
И пусть простит его она —
Что не щадит сынов война
Еще хотел он ей сказать...
Но тут пришла пора вставать.
Еще в ушах плыл тяжкий сон...
Но вот уже — и полигон.
Фашисты сворою вокруг,
И танк — надежный, верный друг.
Он танк детально осмотрел,
Не торопясь, проверил бак
И выполнил все это так,
Как будто жить в нем век хотел.
Мотор проверил, тормоза
И переводчику сказал:
— Ну что ж, давайте, я готов...
Освободив от тормозов,
Машину круто развернул
И сходу на шоссе рванул.
Танкист был бесконечно рад:
Он снова в танке, вновь солдат.
Он снова будет воевать —
Все на пути уничтожать!
Мстить за себя и за друзей,
За слезы наших матерей...
Фашисты не могли не знать,
Что он не сможет убежать.
Послав безумца догонять,
Они спокойно стали ждать,
Готовя кару беглецу.
Лишь по надменному лицу
Полковника фон Миттельгол
Заметно было, как он зол.
Круша, что было на пути,
Танкист увидел впереди
Шлагбаум, будку, переезд...
И, если бы носил он крест,
Перекрестился бы не раз,
Увидя это все сейчас...
Ведь это то, о чем мечтал,—
Он быстро приближаться стал.
Взглянув внимательно окрест,
Он прочно занял переезд
И монолитом в рельсы врос,
Подставив танк под паровоз...
В последний миг увидел он
В огне военный эшелон...


П. М. КРАВЧЕНКО
Память
(Отрывок из поэмы «Злодей и его жертва»)

Вчера, сегодня, завтра—
как память и история,
как волшебство вселенского театра:
события, герои, бутафория...

Мой современник, век двадцатый,
«марш смерти» нас роднит с Германией...
«Зиг — хайль!» — звереет бесноватый
ефрейтор, с бонапартьей манией.

Его штандарт — по всей Европе,
блицкриг крушит Восток...
Чтоб русский парень, в полосатой робе,
знал Веймар, Гёте-городок.

Подземную его тюрьму,
где заживо людей гноили,
где Бухенвальд пожалован ему:
держался рейх на рабьей силе.

Рабами каторжными полон,
из смерти — в ад мчит черный ворон;
гудит дорога—автострад асфальт,—
сердцебиение, галоп секунд...
Вершина Эттерсберга — Бухенвальд:
«Лос-с-с! Рауз! Швайнгунд!..»

Неузнаваема планета —
весна, и солнце, и Победа...
С салютами и ликованьем стран,
слезами счастье, горестью землян.

Невосполнимости утрат,
ушедшим с бела света
мильонам рыцарей-солдат
навеки памятник — Победа.

К горе Поклонной, как святыне,
в полустолетний Юбилей
мы понесем цветы живые,
творенье рук и полевые.

Чтя память по оружию собрата,
склонюсь у Вечного огня
и мрамор освящу тюльпаном я —
Могилу Неизвестного Солдата...



П. М. КРАВЧЕНКО
Была и есть Россия
(Отрывок из поэмы «Гой ты, Русь»)
Была и есть Россия,
сотен народов героиня-мать,
ни у кого ума и силы
тебе, о Русь, не занимать.

Великодушие, и милость,
и удаль, и державный нрав...
Россия в нашем сердце сотворилась,
любовью первой и последней став.

В веках и тернии, и потрясения
нашествий, войн и драм —
судьбу свою и возрождение
вверяла Русь богатырям сынам.

Что довелось, то довелось пройти,
пред супостатами не став рабыней —
благословенны будь вовек отныне
твои в грядущее пути.

Величие Державы,
полустолетний мира Юбилей —
венок Победы, ратной славы
в сиянье майских дней.

<< Назад

Вперёд >>