В начале апреля 1945 г. объединенные силы союзников были в средней полосе Германии и подходили к району города Веймар. До горы Эттерсберг доносились отзвуки взрывов, артиллерийские и авиационных бомб. За-ключенные концлагеря Бухенвальд замирали. Не было человека, не мечтавшего увидеть через колючую проволоку взрыв снаряда или освободительную военную технику. Наши глаза от напряжения острого взгляда вдаль наливались кровью. Как я узнал позже, в лагере работал и готовил сопротивление эсэсовцам подпольный Интернациональный комитет, который должен был дать сигнал для самоосвобождения. Последняя перекличка в Бухенвальде, проведенная эсэсовцами на аппельплацу, была 3 апреля 1945 г. Американская авиация уже облетала лагерь. Сотни трупов не были сожжены и погребены: лежали на поверхности территории крематория, за бараками ревира, между блоками заключенных и в других местах. Стояло зловоние.

Комендант концлагеря Бухенвальд оберфюрер СС Герман Пистер на приказ Гиммлера об эвакуации лагеря телеграфировал 6 апреля 1945 г. в 22 часа в Ораниенбург группе Д (концентрационные лагеря): «Начало железнодорожного транспорта рано утром 7.04.1945 г. в направлении Фло... (Флосенбюрга.— Авт.). Докладываю ежедневно. Сколько должно быть отстранено? В настоящее время численность лагеря 48000. Пистер».

Комендант Бухенвальда сдержал свое слово. В 6 часов утра 7 апреля 1945 г. началась большая принудительная эвакуация заключенных. Первую партию, состоящую из 3105 еврейских заключенных, погнали на транспорт. Уже в пути следования, за воротами Бухенвальда, слышались выстрелы и через сотни метров лежали убитые узники. Большую часть заключенных в Веймаре погрузили в железнодорожные товарные вагоны и повезли в концлагерь Флосенбюрг. Из другой части этой партии на коротком пути этапа до Веймара было уничтожено 40 человек, а обессиленных и неспособных передвигаться дальше к вечеру возвратили в лагерь для сжигания в крематории.

Во втором транспорте находилось 1500 заключенных различных национальностей. Их отправили в лагерь Литомериц.

Третий, самый большой транспорт этого дня покинул лагерь в 14 часов. Барак, в котором находился и я (мой лагерный номер был 29083/136582), также попал под эвакуацию. Куда нас погнали — ни я, ни другие узники, конечно, не знали. При выходе из лагеря через главные ворота Бухенвальда, с правой стороны, как проклятие, смотрели на нас вваренные в стальные прутья калитки тринадцать немецких букв, составляющих два русских слова—«каждому свое». «Дорога смерти», или, как мы ее называли, «чертова дорога», по которой мы шли, направляла нас в неизвестность. Позже к нам присоединилась другая партия эвакуируемых, их пригнали из внешнего лагеря Ордруф. Около 90 км они прошли пешком. Часть из них уже в начале пути были больны, хотя перед выходом из лагеря они обследовались врачом. В Веймаре наш транспорт, состоящий из 4480 заключенных различных национальностей, в 17.00 погрузили в железнодорожные товарные вагоны. На дорогу каждому узнику дали рацион питания: полную горсть вареного картофеля, 500 г хлеба, 50 г колбасы, 25 г маргарина. Не получили никакой воды. В 20.00 вагоны, в которых заключенные могли только стоять, вжавшись друг в друга, транспортом увозят от приближающихся Западного и Восточного фронтов второй мировой войны.

После пятичасовой поездки в направлении к концлагерю Флосенбюрг маршрут изменился, эта местность уже была захвачена американскими войсками, и транспорт взял курс на Саксонию. На четвертый день эшелон сделал остановку в Дрездене. Уже имелись случаи смертности — заключенные умирали от истощения. Дальше транспорт отправили на Дахау: пересекли чехословацкую границу и въехали в пределы областей Ауссич-Пильзень. Проехали города Теплиц, Хомутов. На десятый день эвакуации железнодорожный состав остановился в Пильзене. На этом отрезке пути число больных значительно увеличилось: ночью было очень холодно, а мы имели только одно поношенное тонкое одеяло, а днем очень часто было жарко, и заключенные от голода и разницы температуры заболевали и умирали. Не было никакого лечения. Узников транспорта на 4480 человек обслуживал только один санитар из заключенных с медицинской сумкой. На товарном перегоне мы стояли около суток. К вечеру послышались звуки: будто в соседних вагонах открывают двери. Громкие, короткие немецкие слова, одиночные выстрелы насторожили нас. Слышим лязг засова—открывают дверь нашего вагона, и выбранные эсэсовцами заключенные бросают нам из большой корзины «кирпичи» хлеба., вслух считая их количество. Эта процедура так быстро прошла, что мы даже не успели осознать, что происходит. Так же быстро бросили небольшой пакет с кусочками сыра по 50 г. Дверь закрылась. Около 12 дней мы не ели и почти не пили. Мы были настолько удивлены, что никто не смог взять на себя смелость первым дотронуться до хлеба и кусочка сыра. Тишина продолжалась несколько минут. В вагоне нас было около ста человек. Бросили нам около 30 буханок и около 30 кусочков сыра. Самый крепкий из нас стальной проволокой начал разрезать хлеб. Если в бараке концлагеря хлеб разрезали и вешали на столе самодельными весами, то здесь его резали на спине заключенного, который еле мог согнуться в набитом узниками вагоне. Раздача проходила спокойно и без воровства. А если бы такое и случилось, то все равно пойманный «жулик» получил бы свою порцию только после символических оплеух. Мы все находились в низшей грани голода и понимали, что украденная мизерна, порция голод не утолит. Молниеносно проглотив «подарок Мербаха», народ оживился. Послышался тихий, сиплый голос прижатого к стене вагона заключенного:

— Я был в сталинском лагере, за анекдот. Быстро взяли, тройка приговорила к двум годам исправительных работ. Объявил голодовку. Через три дня в камеру пришел врач с надзирателем, приступают к операции под названием «принудительно-искусственное питание». Воткнули в рот респиратор, ввели шланг в пищевод и стали лить через воронку питательную смесь. А надзиратель говорит: «Снимай голодовку, все равно ничего не добьешься, мы тебе даже похудеть не дадим» Заключенный хотел что-то еще сказать, но голос потух и он замолк...

Транспорт продолжал свой путь на юг Чехословакии. Через несколько часов состав остановился на какой-то станции. Был слышен шум открываемых дверей, крики, громкий разговор эсэсовской охраны — выгружали умерших в дороге заключенных. Открыли дверь нашего вагона. С моего плеча сняли захолодевшую голову соседа, который без жалоб и стона ушел из жизни. Я только запомнил, что у него на родине, в Советском Союзе, есть семья, перед началом войны родился сын. Безвестный сосед, военнопленный Иван остался на этой земле. Он присоединился к другим замученным узникам транспорта. Выгрузив последнего, восьмого умершего от голода заключенного, эсэсовец захлопнул дверь. Проехали еще несколько часов, опять остановка, опять выгружали трупы из соседних вагонов, наш вагон не трогали. Через сутки из вагонов опять выгружали трупы, состав нашего вагона уменьшился на 15 человек.

За бортом вагона мелькал величественный лес, за которым виднелись высокие горы. Эшелон шел медленно. Небо, разрезанное ветками деревьев, посылало нам надежду на жизнь. Еще сильнее появилось желание совершить побег (два раза уже бежал). Многие узники, как и я, шепотом договаривались о побеге. Чтобы покончить с этим адом, надо было взломать в вагоне пол. К работе приступили, но сил у нас не хватало: голодные, исхудавшие, давно не полу-чавшие воды, выехавшие из Бухенвальда уже в истощенном состоянии, мы не смогли вовремя закончить работу. Железнодорожный состав увеличил скорость и стал спускаться с перевала горы Арбор, гряды гор Шумава,— мы находились уже на немецкой территории, в Баварии. Поезд из-за многочисленных разрушении железной дороги в результате воздушных налетов американской авиации на районы Юго-Восточной Германии был направлен кружным путем по ветке Деггендорф-Кальтенек на вокзал Наммеринг, где из-за каменоломен имелась развитая сеть запасных путей.

Служащий вокзала Наммеринг Генрих Клессингер получил извещение, что с вокзала Ечинг 17 апреля в 16 часов прибудет транспорт с заключенными из концлагеря Бухенвальд. Когда поезд, состоящий из 54 вагонов, остановился, послышались частые выстрелы у первых 15 вагонов, призывы о помощи. Возобновился грохот от передвигающихся многочисленных железнодорожных вагонов, по запасным путям. Через какое-то время все замолкло: не было слышно равномерного перестукивания железнодорожных колес на стыках рельс, затихла трещащая стрельба. Дверь вагона снаружи приоткрыли. Солнечный луч, ворвавшийся в угол вагона, ослепил нас. Столько тепла, надежды и счастья он нам прислал! Я почувствовал в себе прилив энергии, который на какое-то короткое время заставил мое сердце усиленно биться, и каждый удар напоминал мне, что я еще живой! Появилась ясность в сознании... Опять услышал оружейные выстрелы — вот здесь, рядом... Стоны... Мелькнуло: «Расстрел». По рядам узников прошел желаемый, успокаивающий слух: «Приближаются американцы». Через полуоткрытую дверь увидел: провозят голые трупы на телегах, эсэсовцы с засученными рукавами бьют заключенных... Появились отрывочные воспоминания о родном доме... Но ненадолго. Стрельба затухала в моем сознании и превращалась в хлопки, уже смутно виднелись вдали клубы серо-черного дыма, опять появилась безразличность ко всему окружающему. Дверь от удара соседнего вагона захлопнулась, и мы снова, прижавшись друг к другу, остались наедине с замученными, мертвыми товарищами, погрузились в ад.

День за днем наш организм истощался. Требовалась большая моральная сила, чтобы в таких нечеловеческих условиях сохранить себя, свое человеческое достоинство, чтобы сохранить человеческие отношения друг к другу. Узники разных национальностей, разных вероисповеданий объединялись, согревались общим интернациональным теплом. Наши сердца бились в унисон. Только товарищеская помощь помогала нам выжить.

В Наммеринге был дикий разгул эсэсовцев. Все смешалось. Сваленные у вагонов голые трупы заключенных; ослики, запряженные в дроги, медленно подвозят трупы к месту сжигания; сооружены колосники для сжигания около 260 трупов из железнодорожных шпал, которые положены набольшие камни, и под ними оставлено место для костра, на них жарятся узники; истощенные люди ползают и щиплют траву, их бьют по спине, по голове, расстреливают сытые эсэсовцы, слышны крики о помощи, проклятия. Около 160 трупов, предназначенных для сжигания, были свалены в круг как попало, словно выгруженные дрова, около полутора метров высотой, три-четыре метра в диаметре. Через полуоткрытую дверь видны узники в разорванной одежде, глаза пустые, лица впалые, бледные как мертвецы, тощие, бессильные, сквозь пол вагона просачиваются экскременты. Слышны выстрелы — вагон с 49 заключенными был полностью расстрелян, текла кровь через пол вагона. Ночью и днем продолжалось мордобитие. В другом вагоне трупы сложены штабелями — связки частей тела у них ослабли, руки, ноги, голова отделены от тела, трупная жидкость и кровь капают через щели пола вагона. На рельсах — запекшаяся кровь убитых заключенных. После полудня добрые баварцы двинулись целой процессией, чтобы доставить продовольствие на вокзал Наммеринг. Трупы сбрасывают полуживые узники в вырытые ими ямы. 150 хорошо вооруженных, откормленных эсэсовцев совершают преступления и наслаждаются ими. Вакханалию видит Мербах — комендант транспорта, оберштурмфюрер СС.

Память затухала. Я забыл название тюрем, номера камер, номера блоков, личный номер Бухенвальда, номер, с которым меня фотографировали «на память» в гестапо, фамилии друзей. Голод сделал свое дело. Невозможно пере-дать, что это такое — пытка голодом!

У них был на то расчет—оглушить нас этим адом, чтобы не выдержали и сами от голоду подохли.

В Наммеринге погибло 794 человека. Это число свидетельствует о невероятных человеческих страданиях и человеческой жестокости — подумать только, что эти 794 человека были убиты в течение считанных дней.

23 и 24 апреля оставшиеся в живых заключенные двумя партиями были отправлены из Наммеринга через Пассау на Покинг, Мюльдорф, Мюнхен, откуда 27 апреля в 22.00 нас повезли в Дахау. Через три часа транспорт остановился. Стояла сырая, пасмурная ночь. Свет, направленный от сторожевых вышек, пробивался через влажный воздух и широкими пучками освещал дорогу, которая вела узников в концлагерь. Тянулась нескончаемая вереница движущихся скелетов, гонимая пинками, ударами палок, пистолетов, карабинов в лагерь смерти, с ворот которого зловеще смотрели на нас освещенные прожектором 15 латинских букв, означавших русские слова: «Работа есть праздник».

Нас гнали и уничтожали и готовили нам новые уничтожения. Когда транспорт проезжал Чехословакию, Гиммлер телеграфировал коменданту Дахау: «...ни один заключенный не должен попасть в руки врага!» Транспорт приближался к Дахау, мюнхенский гауляйтер требовал «по ошибке разбомбить концлагерь...» или... «отравить узников»... К Дахау двигалась эсэсовская дивизия «Викинг», чтобы «стереть лагерь с лица земли».

Наш транспорт поджидала еще одна трагедия: в Дахау свирепствовал тиф. Лагерь закрыли на карантин. Вход был запрещен, выход—только через крематорий. Однако и после закрытия лагеря тысячи заключенных поступали в него на верную смерть. По официальным данным, обнаруженным в архивах концлагеря, в конце 1941 г. умерло 4794 узника, а за первые три месяца 1945 г.—13158. В эту цифру, конечно, не входят погибшие на транспортах смертников, расстрелянные и убитые. В те дни у каждого барака ежесуточно складывали до 50 мертвецов. На груди у них химическим карандашом был написан номер — единственный знак, удостоверяющий личность погибшего.

Мы брели к воротам пропускного пункта, не ощущая страха. 21 день нас сопровождала и прижимала к земле смерть. Заключенные находились в самом плохом состоянии. Половина очень голодных и просто без всякой надежды на жизнь. В концлагерь Дахау входили, держась друг за друга, многих несли сами заключенные, которые еще могли идти и держаться на ногах, а те, кто не мог идти, позднее были доставлены в лагерь заключенными из Дахау. По моей оценке, в этом транспорте умерло 500 заключенных, скажет Мербах на Бухенвальдском процессе в 1947 г. в Дахау.

500 мертвых заключенных, о которых говорит Мербах, не соответствуют действительности. Священник из местечка Ай-ха Иоганн Бергман, подводя итоги трагедии в Наммеринге, сказал, что там погибло 794 человека. Узник концлагеря Дахау голландец Людо ван Экхаут, очевидец прибытия транспорта, в своей книге «Это было в Дахау» напишет: «28 апреля 1945 г. в Дахау прибыл последний транспорт из Бухенвальда. Несчастные находились в пути более двух недель без пищи и воды. Погибло около 2600 человек. Оставшиеся в живых были похожи на мертвецов...» Значит, более половины заключенных погибло в транспорте Бухенвальд — Наммеринг—Дахау 7—28 апреля 1945 г.

Нас распределили по разным баракам. Кто входил первым в блок, тут же падал, не имея сил идти дальше. Следующие узники спотыкались о лежащих там людей, тоже падали и, не имея сил встать, тут же засыпали или умирали. Заключенные барака, со стажем в Дахау, помогали растаскивать слабых и больных прибывших с транспортом узников и укладывали их на свободные нары. Я заснул в дальнем углу и, видимо, никому не мешал.

К вечеру следующего дня я пришел в себя от громких, торжественных и разноязычных приветствий. Передо мной — длинный, переполненный заключенными блок. Я смотрю на него снизу, с пола, который покрыт влажной грязью. Как бы через дымовую завесу увидел вдали вошедших в барак людей в незнакомой одежде, с поднятым в руках оружием, а к ним почему-то ползли заключенные. Хотел и я присоединиться к ним — потерял на какое-то время сознание. Это были американские солдаты.

Это был день нашего освобождения, 29 апреля 1945 г.

С друзьями я вышел из барака. За колючей проволокой на железнодорожном полотне еще стояли товарные вагоны. Американские солдаты обследовали горы трупов. Последние часы ужаса транспорта Бухенвальд—Наммеринг—Дахау. Их результат — холмы из забитых, умерших от голода, расстрелянных людей — снимали для ИСТОРИИ фоторепортеры и кинооператоры.

Мы увидели на воротах концлагеря Дахау красное знамя. Это была Свобода. И там же, в лагере, через несколько дней мы услышали, что закончилась война. Это была Победа. Свобода и Победа дали нам надежду на Жизнь и возвращение на Родину.

<< Назад

Вперёд >>