Концентрационный лагерь Освенцим-Бжезинка (Биркенау Цвай). 1944 г.

В первый раз за 9 дней нашего пути из минской тюрьмы засовы товарных вагонов отодвинулись в Бжезинке. Это был тупик железнодорожной ветки, заканчивающейся между крематориями II и III.

Платформа, открыты двери вагона, крики немцев: «Шнель! Шнель!» («Быстрее! Быстрее!») «Выходите, швайне райе — грязные свиньи!» «Шнель, юдише!» («Быстрее, евреи!»).

Был туман, наступал рассвет, все вокруг плохо просматривалось. Никто из нашего большого транспорта, около 40 вагонов, не знал о своей судьбе.

Был длинный состав: из Белоруссии — 4 вагона, из Польши — около 6, остальные 30 шли впереди нашего хвоста— в них были венгерские евреи. Передние вагоны выгрузили раньше, дошла очередь и до нас. Построили по 10 человек и погнали в сторону четырехугольной трубы, которая хорошо была видна, из нее полыхали языки пламени, шел дым.

Я думаю: «Вот и кухня, наконец-то нас покормят». Колонну остановили. Автомашина прошла с мясом, мы думали, что это мясо везут на кухню, но со-второй, наваленной доверху, свалилась не туша, а два голых трупа. Это были люди...

Выбежали в полосатой одежде два человека, забросили их вверх и уехали.

Мы оцепенели, все молчали.

Опять окрики эсэсовцев: «Шнель, шнель!», лай собак.

Такого жуткого состояния даже в одиночной камере тюрьмы я не испытывала. Колонна остановилась и стала двигаться очень медленно. С правой стороны от красного кирпичного здания с 4-гранной квадратной трубой лежало очень много березовых дров примерно метровой длины. Дрова лежали также и вдоль канавы, а в ней полыхало пламя. Вот туда и повезли трупы.

Очередь двигалась еще медленнее, стоим, опять двигаемся— впереди нас были молодые и пожилые люди, дети, старики. Почти у всех—нашивки с желтыми шестиконечными звездами, они говорили на своем языке. Некоторые были одеты в национальную кремового цвета одежду с отделкой из парчи.

Входим в помещение—вдоль прохода стоят немцы с плетками. Приказали раздеться, нас остригли, дали с собой металлические бирки, сказали: «Будете выходить — получите по ней свои вещи». Перед входом в закрытое помеще-ние— бункер крематория, все должны ногами стать в зеленого цвета скользкую жидкость — немцы строго следили за выполнением этой процедуры.

Когда нас, более тысячи человек, загнали в пустое помещение с одной дверью, без окон, немцы начали нас заставлять становиться под душевые сетки. Они орали, хлестали плетками, чтобы мы стояли именно под душевыми сетками, и кричали, показывая вверх: «Вассер! Вассер!» Но вода не шла. Тогда мы еще не знали, что из этих сеток пускали газ циклон Б для умерщвления людей.

Когда всех распределили под сетками, на стенах замигали красные круглые огоньки сигнализации. Немцам надо было выходить.

Вдруг со стороны двери раздался истошный крик женщины на немецком и польском языках. Она кричала: «Мы поляки и русские, мы политические!». Она повторяла это несколько раз. Немцы били ее, а она продолжала кричать. Все немцы бросились к дверям, сигнализация исчезла. Через некоторое время нас всех выгоняют на улицу: «Хинаус! Хинаус! Швейне райе!» Каждому, кто выходил, доставалось плеткой. Мы оказались на улице, нас, голых, через лес погнали в баню.

Оказалось, что нас перепутали с еврейским транспортом из Венгрии. В 1944 г. было сожжено пять транспортов евреев из Венгрии, а всего в Освенциме уничтожено узников разных национальностей около 4 млн человек. И мы по чистой случайности остались живы.

Освенцим-Бжезинка являлся лагерем уничтожения. На особых операциях (зондерактион) присутствовали и врачи. В своем дневнике в 1942 г. И. Кремер написал: «Впервые в три часа ночи присутствовал на особой операции (зондерактион). По сравнению с этим Дантов ад кажется мне комедией».

В сравнении с другими лагерями в Освенциме-Бжезинке уничтожено больше всего узников.

Когда нас гнали через лес, уже было темно, опять стояли в очереди, стричь нас не надо было, нас уже остригли, но нас нужно было лишить личности. В системе морального подавления узников большую роль занимал «церемониал регистрации».

Эти операции проводились сразу же после доставления заключенных в лагерь. Причем характерно, что первые часы, первые дни, проведенные в лагере, становились для каждого узника бесконечным кошмаром, который некоторую часть новоприбывших приводил к полному психическому расстройству. Подобные чувства сопутствовали также тем новоприбывшим в лагерь, которые направлялись сюда после длительного пребывания в гитлеровских тюрьмах, в которых подвергались нечеловеческим пыткам. В каждом гитлеровском концентрационном лагере новоприбывших вели в специальное помещение, где они проходили процедуру превращения узников в «номера». Узник не только утрачивал право носить свою одежду, поскольку ее забирали, но самое важное — утрачивал свою личность. Переодетый в полосатый костюм, каждый из новоприбывших становился серой массой хэфтлингов, становился частью толпы. Но самым важным для самочувствия узников было то, что их лишали возможности пользоваться своей фамилией, своим именем. Очередной номер, выданный при регистрации, становился инвентарным номером человека-предмета. Дополнительным переживанием в этом процессе лишения собственной личности была татуировка номера. Эта операция вызывала шок не только из-за физической боли, но и в связи с чисто психологическим воздействием. Этот способ клеймения узников в виде татуировки применялся только в гитлеровском концентрационном лагере Освенцим-Бжезинка. На протяжении всего времени существования концлагеря Освенцим было пронумеровано, занесено в списки около 405 тыс. узников, из них осталось в живых только 340 тыс.

Получила и я свой очередной № 79663, который выкололи на левом предплечье, помыли нас под холодным душем, затем загнали в помещения, где не продохнуть от пара. Заставляют лезть на полки. Люди, загнанные сюда, часто теряли равновесие и падали друг на друга. Потом нас выгнали голых на улицу, там нам выдали гольцшуе, уже из другой кучи выдали разноцветную одежду, евреям выдали платья с красной полосой масляной краски на спине. Вот мы и в карантине. По 6—8 человек на нарах. Темно, слышим: «Аллее рус!»

Вскоре после карантина я была переведена в рабочий лагерь.



Женский лагерь Биркенау-И-а, бараки № 24 и 19

Здесь наш первый ночлег. На голых нарах, под невыносимо грязным одеялом. Рядом со мной — Волова Нина из Борисова, у нее номер 79664, мы все время держимся вместе.

Получили форму узника: рубашку, платье и куртку в полоску, на груди пришила свои номера и рядом красный треугольник с латинской буквой «R». Это значит, что я, №79663,— политическая, русская. 6 утра: «Аллее ауф-штейн!» Все встают.

Утренняя проверка, всех выстраивают вдоль барака, перед немкой выкрикиваем свой номер, когда она поравняется, кто не успеет или плохо скажет свой номер по-немецки, получает плетку. Провинность или побег — все стоим на каменном щебне, на коленях, руки вверх или по швам, наклонив голову. Если кто провинился, записывают номер узника, кто болен—тоже.

Завтрак — эрзац-кофе или чай, 200 г эрзац-хлеба и 10— 20 г маргарина, ложка повидла. То же и на ужин, обед — 1 л баланды в поле. Пищу привозили в солдатских бачках очень горячую. За 30 минут мы должны были этот, кипяток проглотить.

Работа. После утренней проверки все идем на работу в поле. Проходили возле брамы — ворот—в такт под музыку. Здесь с правой стороны стоял духовой оркестр, и все маршировали в такт.

У оркестрантов своя форма: юбочки темно-синие, кофточки светлые в полоску, с белым воротником и темным бантиком. Волосы не острижены, очень хорошо выглядели. Но нас это морально угнетало. Тут же стояло лагерное начальство, мы должны идти в такт, ровным строем, как солдаты. По пути, если встречаются узники-мужчины, надо было головы повернуть в противоположную от них сторону. Работала я в штрафной роте капитана Мокруса, команда № 21. Мы рыли траншеи. При работе в поле (с 7 до 18 часов) был один обеденный перерыв в полдень. Кто не мог работать к концу дня — к тому капитан посылал собаку овчарку. Та стояла над душой и дышала на тебя, высунув красный язык. Это такое страшное ощущение, до сих пор, когда вижу овчарку, застываю на месте. Когда мы шли строем, впереди и сзади шли по два немца с собаками. Возглавлял колонну капитан Мокрус, жирный, молчаливый и злой. Работали мы за территорией лагеря, т. е. за проволочным ограждением под током высокого напряжения. Но была еще 2-я зона охраны.

Мы работали в строящейся части концлагеря («Мексика»), Почему это место так назвали, я не знаю.

Сам лагерь Биркенау-11 делился на несколько зон:

Б-1 а, б — женский лагерь,

Б-1 — корпус 25 (корпус смерти),

К—дисциплинарная рота,

Б-ll а—карантин,

Б-ll б — семейный лагерь,

Б-ll с—венгерский лагерь,

Б-ll d — мужской лагерь,

Б-ll е—лагерь цыган,

Б-ll f—больница для заключенных,

Б-111—строящаяся часть, «Мексика»,

X — II, Ml, IV — газовые камеры и крематории,

О.— сауна, баня.

Комендантом женского лагеря была Мария Мендель. На вид она была, скажем прямо, элегантна: безукоризненно сшитый костюм, на ногах—начищенные до зеркального блеска сапоги, на груди — железный крест от Гитлера за заслуги перед фашистским рейхом. Кожаные перчатки, в руках— изящный хлыст, плетка с металлом на конце — один из неотъемлемых атрибутов власти всех старших чинов лагеря. Но Боже мой, какое чудовищное существо скрывалось под этой внешне изящной оболочкой! Она врывалась в барак всегда неожиданно, будь то днем или ночью. Выстраивала заключенных вдоль нар и производила селекцию. По своему произволу выхватывала из рядов ослабевших или больных узниц, записывала их номера и отправляла свои жертвы в газовые камеры.

Избиение беззащитных женщин было ее любимым занятием. Людей она хлестала с каким-то бешеным исступлением до бесчувствия. Под взглядом Мендель не все могли выстоять по стойке «смирно», и тогда она опять записывала номера, а далее наказывали или отправляли в печь.

На грязной совести этой садистки лежат тысячи загубленных жизней. Конечно, дело не только в таких изуверах, как Мария Мендель.

Центральное управление концлагерей фашистской Германии специально подбирало себе людей без сердца, добра и сострадания, ибо такова была главная линия политики нацистов — уничтожение массы людей неарийского происхождения и, конечно, своих политических противников независимо от их национальной принадлежности.

В эти страшные дни мы, как никогда, ощущали силу содружества, мы старались подбодрить друг друга хоть словом. Колючая проволока в два ряда под током высокого напряжения высотой 5 м, которой был обнесен лагерь, охрана с пулеметами, стрельба по всякому поводу и без него делали побег из Освенцима невероятным.

Как бывшая узница Освенцима, могу целиком и полностью подтвердить эти свидетельства товарищей по заключению и многое добавить к ним. Мои впечатления в день прибытия в Биркенау—одно из самых адовых отделений Освенцима, где были сосредоточены основные средства уничтожения людей — газовые камеры и четыре крематория,— весьма точно рисуют действительность. В Биркенау железнодорожная ветка входила вовнутрь лагеря и своим тупиком вплотную подходила к крематориям № 2 и 3. В том страшном 1944 году многих сразу вели в газовую камеру и крематорий. Но не всех. И в газовую камеру была очередь, и все четыре крематория, работая на полную мощность, не справлялись с потоком жертв.

Это был год ускоренной «разгрузки» Освенцима. Сотни тысяч умерщвленных узников сжигались в печах. Чтобы ускорить эту чудовищную работу, фашисты стали уничтожать людей в ямах на огромных кострах. Наиболее крепких, молодых начали эвакуировать в другие лагеря, находящиеся в глубине Германии. Основанием для такой спешки было приближение Советской Армии к району Освенцима и стремление скрыть от мировой общественности следы злодеяний.

Нескольких месяцев было достаточно, чтобы узнать и испытать на себе все, что фашисты учиняли здесь над людьми.

Что же происходило в лагере в конце 1944 г.?

На черном лимузине, за которым следовали грузовики, ехал Крамер — шеф крематориев.

Что-то назревало.

Возле гигантских печей смерти рыли ямы, копали рвы. Среди узников прошел слух, что это готовят к сжиганию людей. Эсэсовцы лихорадочно готовились к этой экзекуции.

Несколько позднее мы узнали, что пришел приказ: в течение полутора месяцев истребить 800 тыс. венгерских евреев.

Гитлеровцы усердно составляли планы массового уничтожения. Доносились их возгласы: «Да, двадцать тысяч в день — это не шутка!» Похлопывая друг друга по спине, они улыбались, скаля зубы. Было утро. В лагере все жило ожиданием транспортов.

А выгруженные из машин люди шли, ничего не подозревая.

Длинной, нескончаемой вереницей они тянулись к крематориям. Мы отчетливо видели детей и женщин из венгерских провинций, молодых и пожилых. На руках у многих матерей— малолетние детишки, а кто был постарше, цеплялись за их юбки, подростки же с подозрением и опаской огляды-вались вокруг. И никто из них, наверное, не думал, что идут они в последний свой путь. Дни и месяцы не прекращался поток узников. Венгерские транспорты доставляли к лагерю десятки тысяч людей. За сутки прибывало по 10—13 товар-ных составов. Тут же у вагонов, на платформе, отбирали вещи, отвозили для «хранения» в специальные бараки.

Мы, притихшие, с затаенным дыханием следили за происходившими событиями, мы знали, как сортировали людей: одних отбирали для отправки в лагерные блоки, других— для крематориев.

Печи не справлялись с такой нагрузкой, и тогда зондергкоманда из заключенных принималась таскать к ямам березовые дрова. Эти люди были обречены на смерть: сжигающие себе подобных сами подлежали уничтожению во избежание разглашения тайны, а их место занимали на определенный срок другие узники.



Концентрационный лагерь Флосенбюрг— команда Митвайде

В первых числах октября 1944 г. нас всех выстроили вдоль 24-го барака в Освенциме-Бжезинке. Нас осмотрело высокое офицерское начальство. А 7 октября нас отправили в Германию, концентрационный лагерь Флосенбюрг, где я получила новый номер—55463. Весь период карантина мы содержались в женской тюрьме. Потом нас перевели в команду Митвайде того же лагеря. Там был построен лагерь, также с колючей проволокой на 4-метровых железобетонных столбах с током высокого напряжения; охрана СС, собаки, все, как и в Освенциме.

Работали мы в тепле на заводе. И хотя было скудное питание, выгоняли на аппели, но здесь режим был совершенно другой: нас не били плетками, на нас не натравливали собак, нас не отбирали на сжигание. Здесь не было крематориев, и у нас была надежда... Здесь я приобрела новых подруг по несчастью — Женю Воронкович, Тамару Дятлову и Зою Козинец. Этот лагерь уже не был фабрикой смерти, как Освенцим.

Но и лагерь Митвайде вскоре оказался близким от военных действий. Советская Армия гнала отступающих гитлеровских вояк, все туже стягивая железное кольцо вокруг их логова. Обстановка среди сотрудников службы гитлеровских лагерей смерти настолько накалилась, что порой они не знали, что делать с заключенными: одни озверели и усилили массовые акции по истреблению узников; другие расширили эвакуацию их в глубь Германии; третьи, спасая свою шкуру, переодевались в гражданское платье и скрывались, кто где мог. 18 апреля 1945 г. заключенных Митвайде выгнали на плац, построили в колонну по четыре и повели на станцию.

Здесь их затолкали в вагоны до отказа и закрыли. Мы, подруги, держались рядом и попали в один вагон. Тесно забившись в угол, стали обдумывать, как сбежать. Но не могли найти хорошего плана и решили ждать первого удобного случая.

Вовеки не забудутся эти две страшные недели, почти без воды и пищи. В наглухо закрытых, с забитыми окнами вагонах было темно, тесно, душно. Только один раз на длительной стоянке нас выпустили из вагонов и, как скот, погнали на водопой к ручью. Мы узнали, что едем по территории Чехословакии, будто бы в Бухенвальд или Маутхаузен. Никто из нас, конечно, не знал, что 11 апреля Бухенвальд уже был освобожден и поэтому маршрут изменился.

Мы были в полном неведении. Пока же перед нами стояли лишь звериные лица эсэсовцев. Видно было, что они торопились с отправкой куда-то подальше. Страх перед неудержимо наступавшей Советской Армией подхлестывал их. Голодные, ослабевшие и малоподвижные женщины задыхались в вагонах. Это был транспорт смерти, охраняемый оголтелыми извергами с пулеметами и собаками. Но никто из нас не лил слез, только одни проклятия слышались в адрес виновников войны и несчастий миллионов людей.

...Наш транспорт следовал по территории Чехословакии через Прагу, зашифрованный под названием «Черная чума». Наступили самые кошмарные дни. Люди умирали в вагонах.

Наконец, остановка, открылись двери. Это была станция Бубны (Прага-Товарная).



Побег с транспорта смерти в Праге 30 апреля 1945 г.

Измученные дорогой и голодом, мы были похожи на мертвецов. Проверяли вагоны, очищали от трупов. Загремел засов. Брызнул солнечный свет. Вошли несколько человек в немецкой форме. Грубый окрик: «Встать! Обнаруженные трупы убрать!» Мы продолжали лежать.

Подошли женщины с носилками. По одежде похожи на монашек или медсестер. Нетрудно было в нашем состоянии притвориться мертвыми. Мы пошли на это, хотя знали, что обман может открыться. Прага в оккупации, и помощи ждать неоткуда. На наше счастье, на этой станции оказались хорошие люди: чехи, которые разыскивали среди нас своих. Тогда у них был лозунг: «Один — за всех, все — за одного». Они заметили, что мы шевелимся, и догадались о наших планах. Я услышала шепот по-русски: «Лежи, лежи, девочка, сейчас мы вас вынесем».

Транспорт ушел, нас положили возле станции на платформе, рядом с трупами, и закрыли всех рогожей. И опять шепот, который вернул нам силы полчаса назад: «Если вы согласны бежать, мы вам поможем, ждите».

Когда носилки опустили на платформу, подошел то ли чех, то ли немец в жандармской каске, с ним еще трое таких же. Они заметили, что среди трупов есть живые. «Трупы убрать, этих в тюремный госпиталь!» — распорядились они. И отошли. Нас окружила группа чехов, они подхватили нас и скрыли в промежутке между товарными вагонами. Мария Кудрнова и еще несколько чехов провели нас между вагонами к трамваю № 3. Трамвай остановили, нас буквально внесли на руках и посадили на пол, чтобы не видно было нашей полосатой одежды, наших стриженых голов. Потом мы узнали, что Мария Кудрнова знала о прибытии транспорта, приехала на станцию и, первой заметив нас, объяснила всем, в чем дело.

В вагон набилось много людей, чтобы прикрыть нас от посторонних глаз. Нас было четверо: Женя Губич-Воронкович из Минска, Зоя Козинец из Севастополя, Тамара Тимошинина из Витебска и я, поэтому спрятать нас было трудно.

Трамвай шел по улицам Праги без остановок. Наши спасители стеной стояли на площадке вагона. Нам в это время давали деньги, хлеб, сахар, содержимое своих карманов и сумок. Нам протягивали платки и одежду, снятую с себя, чтобы замаскировать тюремную робу и таким образом спасти нас. Мы не верили своим глазам...

И вдруг водитель остановил трамвай — дальше немецкий пост. С трамвая № 3 нам надо было пересесть на трамвай № 18. Мы спрятались в подъезде дома, напротив остановки.

Две женщины, войдя в подъезд этого дома, с ужасом шарахнулись от нас и выскочили на улицу. Ростислав, сын Марии Кудрновой, стоял у подъезда и ждал, пока его мать договорится с водителем трамвая № 18 о дальнейшем нашем передвижении. Женщины, выбежавшие из подъезда, стали объяснять ему, что в подъезде прячутся заключенные, сбежавшие из женской тюрьмы. Ростислав объяснил им, в чем дело, и они успокоились. К этому времени Кудрнова договорилась с водителем трамвая № 18, чтобы он взял нас. Она проводила нас в безопасное место, где мы дождались темноты. Вечером за нами пришла машина, и Мария Кудрнова привезла меня и Женю к себе домой, а Тамару и Зою взяла к себе Тамара Апфельбекова, которая жила на этой же улице — напротив Марии.

Моя чешская мама Мария Кудрнова пишет: «Когда я вас четверых увидела в Праге на станции — худых, босых, измученных, просто сердце перевернулось у меня от боли за вас, от ненависти к вашим мучителям!»

Это было 30 апреля 1945 г., мы оказались в доме чешских друзей: ул. Плыжемовской, дом № 1055.

В этом доме, в чужой стране, я и мои подруги обрели истинных друзей. После тяжелых испытаний в тюрьмах и лагерях мы почувствовали себя снова людьми. По праву теперь могу сказать, что я родилась второй раз в Праге и моей второй мамой стала одна из самых замечательных чешских женщин — Мария Кудрнова. Я была самая младшая из своих подруг, и, как только мы вошли в дом к Марии Кудрновой, она сразу назвала меня дочкой.

Утром второго дня дворник обнаружил нашу лагерную одежду, и, чтобы скрыть следы, чехи сожгли ее.

4 мая пришла домой дочь Марии Милица и сообщила, что от Бекешова отступают к Праге немецкие танки. Было решено спрятать нас у Тарановских в погребе, на вилле в песчаном карьере.

Прага все еще стонала под пятой гитлеровских оккупантов. Укрытие в доме посторонних лиц, а тем более русских, бежавших из концлагерей, каралось смертной казнью. И все же чешские патриоты шли на смертельный риск, спасая советских людей. Особенно опасно было в городе накануне майских событий, когда фашисты, предчувствуя открытое выступление чешских патриотов, усилили массовые проверки документов и обыски на квартирах пражан. Меня и моих подруг несколько раз перепрятывали в разных укромных местах.

А вести с фронта все больше и больше радовали. Советские войска победоносно гнали гитлеровцев, пал Берлин. В подвале дома Кудрновых готовились к встрече армии-освободительницы: делали советские и чешские национальные флаги, вырезали красные звездочки.



Пражское восстание

Освобождение Праги означало не только изгнание войск немецких оккупантов из столицы Чехословакии. С военной точки зрения оно означало ликвидацию последнего крупнейшего очага сопротивления немцев. Большая группа немецких войск, так называемая группа «Митте» руководимая фельдмаршалом Шернером, все еще вела упорные бои на подступах к Праге.

5 мая 1945 г. началось героическое восстание трудящихся Праги против фашистских оккупантов. Дороги и улицы перегородили баррикады.

Завязались уличные бои, гибли люди, оружия не хватало, радиоцентр был взорван. Повстанцы разоружали немецких солдат и офицеров. Однако силы повстанцев были на пределе, нужна была срочная помощь.

Витольд Кудрна — муж Марии. Прямо с баррикад заехал домой и радостно воскликнул: «Народ поднялся против фашистов! Скоро свобода!» И увел нас с собой, Зою и меня. По дороге объяснил: очень надо... Когда мы оказались на баррикадах, чехи обрадовались нашему приходу. Вскоре мы вошли в подвальное помещение на какой-то улице — потом ее назвали Русской. Повстанцы сказали нам: «Мы сражаемся с фашистами, но без помощи русских долго не выдержим. Скажите об этом по радио». Мне протянули текст, немного изучила его и подошла к микрофону. Текст обращения был написан от руки я и сейчас его помню:

— Внимание! Говорит Прага!

Прага восстала! Прага в опасности!

Просим Советскую Армию прислать на помощь восставшей Праге самолеты или танки... Самолеты или танки... Пришлите.

Скорее...

Обращение было услышано нашими войсками. И вот танковые части маршала Рыбалко 1-го Украинского фронта начали эту историческую операцию.

9 мая в Прагу вошли советские танки, которые принесли окончательную победу и освобождение чешского народа.

Не помня себя от радости, мы бежали по Вацловской площади навстречу советским танкам. Один из танков остановился. Открылся люк, соскочил командир и стал ругать нас. Он был испуган: «Ведь вы могли попасть под гусеницы». Нас было четыре подруги, чудом выжившие. Обо всем мы успели сообщить танкисту, а потом — поцелуи, слезы, объятия. Командир меня и Женю посадил к себе на танк. Море майских цветов осыпало советские танки.

Проезжая по улицам Праги вместе с танкистами, я видела толпы людей, их подлинно человеческую радость, тысячи рук тянулись к нашим советским танкистам, нашим освободителям. Это они освободили вчерашних узников фашистских концлагерей, людей, которых ожидала смерть. Это был незабываемый день. Победа! Радовались наши солдаты, что пришел конец войне, я видела их ликование, они победили врага.

9 мая — в последний день второй мировой войны в Европе— столица Чехословакии была освобождена. Кончилось осадное положение пражан, а на Оршанском русском кладбище в Праге оплакивали советских воинов, погибших в этот памятный день.

Низкий поклон вам, нашим освободителям, и вечная слава тем, кто погиб в борьбе за свободу и независимость нашей Родины.

<< Назад

Вперёд >>