Приготовив все, что надо было к началу занятий, мы с учительницей Валентиной Григорьевной Скоповой шли за изгородь встречать учеников.

На дороге показался мальчик. Издали он выглядел совсем крохотным. Мы следили за каждым его шагом. Вот он перед нами — бледненький, худенький, в руке у него маленькая парусиновая сумочка.

— Ты в школу? — опросила его Валентина Григорьевна.

— Да.

— А сколько тебе лет?

— Скоро семь с половиной.

— А как зовут тебя?

— Геннадий Алексеевич Хорьков, — серьезно ответил мальчик. — Я уже знаю буквы и умею считать до ста.

— Ты молодец, Геннадий Алексеевич, но только я буду звать тебя Геной. Я своих учеников называю по имени. Хорошо, Гена?

— Ладно, — ответил мальчик. — А вы нам расскажете о Рокоссовском и о Чуйкове? — опросил он.

— Обязательно расскажу, — пообещала Валентина Григорьевна.

Когда стали подходить другие ученики, мы взяли Гену за руки и торжественно повели его по лестнице. После боев мы несколько дней очищали эту лестницу от камня и железа, пока пробрались на третий этаж, где обнаружили каким-то чудом уцелевшую комнату. Она была заставлена нарами в три яруса. Пол зиял большими провалами, не было ни потолка, ни рам, ни дверей. Теперь эта комната уже имела приличный вид. Только в рамах не было ни одного стеклышка. Но это не остановило нас, мы решили открыть школу, не дождавшись, когда удастся нам остеклить первый восстановленный класс.

...Мы ввели детей в класс и поздравили их с началом занятий.

Я также села за парту и раскрыла свой блокнот, чтобы коротко записать первый урок.

— Дорогие дети! — с волнением начала Валентина Григорьевна. — Свой первый урок я хочу посвятить нашему родному городу, городу-герою.

Валентина Григорьевна остановилась, внимательно оглядела учеников и продолжала:

— Двадцать пять лет назад на молодую Советскую республику пошли походом четырнадцать государств. Капиталисты не хотели, чтобы свободный советский народ был хозяином своей страны. Наш город тогда назывался Царицыном. К нему подступали враги. Но Красная Армия и рабочие отстояли Царицын. Знаете ли вы, дети, об этом?

— Мой папа воевал за Царицын, — поднял руку один из старших учеников.

— Мой дедушка тоже воевал, у него есть за Царицын орден, — сказала одна девочка.

— Здесь, на берегу Волги, — продолжала учительница, — наши советские люди за двадцать пять лет построили большой прекрасный город, построили тракторный завод, который выпускал замечательные тракторы; хорошо мы жили здесь до войны. Какие улицы были, какие театры! Какой чудесный Дворец пионеров у нас был... А музыкальные школы, детские технические станции, клуб имени Павлика Морозова. Все это было предоставлено ребятам.

Но в прошлом году к нам в город ворвались дикие варвары. Сто шестьдесят два дня шла здесь кровавая битва.

— Сто шестьдесят два дня? — переспросил кто-то, — А это, много?

— Да, это очень много, — ответила Валентина Григорьевна. И она начала рассказывать детям о том, каких отцы и братья сражались вместе с Красной Армией за родной город, как бились на наших улицах гвардейцы, как сержант Павлов с группой бойцов отстоял один большой дом на берегу Волги, как советские солдаты победили врага, уничтожили тристатридцатитысячную отборную гитлеровскую армию.

Ребята жадно слушали.

— Я обязательно буду танкистом, когда вырасту, — сказал Гена Хорьков.

— А я сержантом Павловым, — сказал его сосед по парте.

— Будете, ребятки, будете и танкистами, и летчиками, и генералами.

Валентина Григорьевна подошла к незастекленному окну.

— Для вас, наших детей, будут построены новые школы, дворцы, клубы и стадионы, и вы опять будете счастливы, как прежде, — говорила она. — На много километров вдоль Волги растянется красивейший город с прекрасными домами, с широкими площадями. Наш город будет утопать в зелени. Он подымется из пепла и будет еще лучше, еще прекраснее, чем был. Ведь вся страна протянула нам руки помощи. К нам едут строители и отовсюду приходят поезда с лесом, кирпичом, гвоздями и стеклом. Вы, дети, будете свидетелями великой героической стройки. Вы должны любить наш город, любить тех, кто его защищал и кто его возрождает.

Дети, как завороженные, слушали рассказ учительницы. А ведь говорила она о том, что уже все мы знали, взрослые и дети; об этом же коротко говорили и лозунги, написанные на уцелевших фасадах зданий; об этом говорили все жители города.

Слова Валентины Григорьевны взволновали не только детей, но и нас, взрослых, присутствовавших на этом первом уроке. В эти минуты вспомнилось все пережитое. Это действительно был первый урок, точно сама история вместе с холодным предвесенним ветром ворвалась в эту единственно уцелевшую комнату огромного здания. Вот и Лида Пластикова, наш комсомольский секретарь, не покидавшая завод, когда в его цехах шли бои; как внимательно слушает она учительницу, как вглядывается она в собравшуюся здесь детвору!

Я слушала Валентину Григорьевну, записывала ее урок, и мне казалось, что я говорю вместе с ней, вместе вспоминаю пережитое...

Прошло всего несколько недель, как я из тыла страны вернулась в разрушенный город. Добиралась сюда и поездом, и на машинах, на волах; ехала на верблюде, запряженном в огромную бричку, шла пешком и, нако-нец, Волгу переплыла на ледоколе.

Сойдя с ледокола, вместе с другими людьми, вернувшимися в город, я взобралась на крутой берег и по знакомой улице вышла на площадь Павших борцов. Как величественна была эта площадь в центре города! Сколько раз в дни юности мы с благодарностью вспоминали здесь героев, лежавших на площади, под серым обелиском, в братской могиле. А теперь эта площадь окружена развалинами, и здесь выросли свежие могилы героев, отдавших свою жизнь за Родину.

Мне бросилась в глаза совсем одинокая, единственно уцелевшая скамейка, с овальной спинкой. Когда-то над ней возвышался высокий, развесистый клен. Теперь от этого клена остался расщепленный надвое обрубок. Но на единственной веточке, сохранившейся на клене, уже набухали почки...

Я слушала первый урок и видела перед собой эту веточку с набухающими почками. Я вспомнила одного старика, который вместе с нами на ледоколе вернулся в города. Этот старик молчал, когда ехал, молчал, когда сошел с берега и шел имеете с нами. Но здесь, на площади, он вдруг медленно опустился на землю, поцеловал ее и громко воскликнул:

— Тут родился, тут и век свой доживать буду! Старик поднялся с земли, сорвал со своей седой головы шапку, высоко подкинул ее вверх и закричал:

— Что же вы молчите, братцы, дочки, сынки, али не рады, что домой вернулись? Ура!!! — закричал он.

И тогда мы подхватили возглас старика, и в воздух полетело все, что можно было подкинуть, — и шапки, и перчатки, и узелки...

Мне казалось, что и этот старик сидит на парте и тоже слушает Валентину Григорьевну и молча так понимающе качает своей седой головой,

<< Назад

Вперёд >>