С первых дней войны мой муж, Федор Степанович, ушел на фронт. От него долго не было писем. Беспокоилась я. И вот однажды утром прибегают ко мне женщины и говорят:

— На, возьми, тебе от мужа привет. Передали они мне армейскую рукавицу. На рукавице была наколота записка с адресом: «Того, кто поднимет, прошу передать жене моей Долгополовой Ольге Васильевне». Оказывается, ночью в воинском эшелоне проезжал он мимо своего родного дома на Мамаевом Кургане, а сойти ему с поезда нельзя было. Так вот он догадался и рукавицу выбросил, а в ней прислал он конфет для Валечки, тетрадку старшему сынку Вове, а младшему Геночке — свисток.

После этого я тосковать еще пуще прежнего стала. Ведь совсем рядом муж был. Хоть бы взглянуть на него, какой он стал.

Рядом со мной по соседству жила Александра Максимовна Черкасова. Раньше плохо знали друг друга, а вот война началась, так сдружились. То я ей хлеб возьму, то она мне. Иногда приведет своих девочек, просит присмотреть за ними. Была я раньше домохозяйка, а война началась — трактористкой стала. Черкасова на мясокомбинате кишечницей работала. А я ее уговорила к нам в МТС перейти. И у нее муж в армию ушел. Ну вот и решили мы свои семьи совместить. У Черкасовой двое и у меня трое ребят, стали все вместе жить как бы одним семейством.

Шура всякими делами была занята, всякие задания в райисполкоме получала. Уйдет, бывало, из дома на целый день, а я печку истоплю, с детьми вожусь.

Когда началась бомбежка, стала Черкасова хлеб населению на Мамаев курган возить. Один раз лошадь у них убило, а возчиков и Шуру оглушило. Начала я уговаривать ее: «Ну, куда ты ходишь, хоть бы себя поберегла», а она мне в ответ: «Так надо. Не будет меня — станешь матерью и моим!»

В сентябре фронт со всех сторон подошел к нашему поселку на Мамаевом кургане. Из своих домов перешли мы в одну землянку.

Раньше на Мамаев курган приезжали люди отдыхать; кругом нас — одна зелень. Заберутся люди на самый курган, на Волгу смотрят, песни поют. Хороший воздух у нас, и вода родниковая славилась. А теперь стало нам трудно дышать на Мамаевом кургане. Как начнется стрельба, все ходуном ходит, земля валится; не раз детям рты забивало. Прямо из моей кухоньки все бои на Мамаевом были видны. Страшно, а все-таки хоть одним глазом, а в окно посмотришь. Попал наш поселок под перекрестный огонь. Какие дома — в щепки, какие погорели. Кругом воронки. А надо вылезти из щели, так по-пластунски ползи. Бывало, как начнется стрельба, детишки ко мне липнут, прижмутся; а потом стали привыкать. Но все же, как сильный огонь — сразу затихнут, личики у всех вытянутся. Только старшему моему сыну Вове все это было любопытно. Не сиделось ему на месте. Все, бывало, норовит из щели вылезти. Не удержишь никак. Много беспокойства он мне доставлял.

Жила у нас на Мамаевом хорошая девчонка, Маруся Филиппова. Ее немецкий снайпер у самого колодца подстрелил. Так и перекинулась она, словно в воду смотрела. Страшно стало к колодцу ходить. Пробрались тогда Александра Максимовна и Вова до родника и воду от него пропустили овражком в ямку, вырытую недалеко от нашей щели.

От огня кругом жар неимоверный стоял. Мы все дверку, вход в нашу землянку, закрывали мокрыми ватными стеганками да разными тряпками, которые мочили в кадушке. Бывало, думаешь, если тебя пуля не заденет, так от дыма здесь задохнешься, А детей как жалко было! Боялась я из щели выйти. Сижу и думаю: «Неужели где-нибудь сейчас люди в полный рост ходят, солнце видят; долго ли нам еще все это терпеть?» А у подруги моей Черкасовой — другой характер был. Я с ней часто ругалась. Кругом стрельба идет, а она в разрушенный дом заберется, уцелевшую печку растапливает. Я ей кричу — убьют тебя, а она все свое:

— Хоть и убьют, а хлеба я испеку.

Стала Черкасова по буграм лазить, раненых таскать. У одного раненого пришлось ей зубами осколок вытаскивать — инструмента под руками не было, а осколок вытащить надо. После этого ввалилась она в землянку и упала — сердечный приступ. Только пришла в себя — снова, как одержимая, поползла к бугру. Там в это время бой шел.

Бойцы, которые на Мамаевом Кургане дрались, советовали нам в другое место перейти. Решили мы спуститься вниз на трамвайную линию, ближе к мясокомбинату и к Волге.

Я детей к мосту перетаскивала, а Шура пошла в поселок, коз разыскала, пилу-ножовку с собой взяла, чтобы было чем подпилить, что потребуется, на новом месте.

За мостом все щели были уже разрушены. Страшно было в них входить. Нашли мы одну более подходящую, подпорочки поставили и устроились тут на жительство. Стала Черкасова по соседним щелям ползать. Видит, раненый боец лежит, слова вымолвить не может, точно был он в глубоком обмороке. Шура достала пинцет, марганец, бинты (к тому времени у нее уже все было) и меня позвала:

— Помогай, держи.

Потащили мы бойца к себе, обернули в простыню, а Вовку послали санитаров искать. Прошло немного времени, вернулся он с молоденькой сестрой. Была она такая встревоженная; как увидела бойца, бросилась к нему, как к родному брату. Видно, знала она его раньше, в щеку поцеловала. А он все без памяти. Сестра говорит: «Надо его немедленно в санчасть доставить». И нас все спрашивает, как мы живем, чем питаемся. Девочек на руки взяла, говорит: «Детвора хорошая». Только вынесли раненого, как обстрел в нашу сторону начался. Козу убило, и сестра упала. Ранило ее. Александра Максимовна потащила бойца и сестру в сторону мясокомбината. Вернулась — на человека не похожа: вся в крови. Легла и сразу заснула.

Оказалось, что рядом с нашей щелью и другие гражданские живут. Не успели они в свое время за Волгу переправиться. Все это были жители с Мамаева Кургана: Мотя Карагодина, у нее на коленях раненый сын лежал, тетя Паша с переломленной ногой. Жили мы рядом, пять семейств, а потом все в одну щель забрались. Бывало, по очереди спали. Да и все равно нельзя было ноги как следует вытянуть; лежишь, а ноги в стенку упираются. Для маленьких детей мы сделали подвесную полочку. А Вова мой, так тот на ступеньках у входа в щель спал.

Как-то слышу я шум, танки ползут. Я по звуку мотора сразу признала, что наши. Остановились танки у самой щели. Вошел к нам командир, спрашивает про Вову:

— Чей мальчик?

— Мой, — ответила я.

— Пусти его, мать, проводить нас, — попросил меня командир.

Страшно мне тогда было Вову в ночь пустить, а он и без моего разрешения сел в передний танк и стал танкистам дорогу показывать. Потом они высадили его из люка. И Вова с бугра до нашей щели по-пластунски дополз.

Наутро один танк вернулся обратно, притащил за собой другой, у которого были порваны гусеницы. Стали танкисты у нашей щели танк ремонтировать.

Как-то внесли к нам раненого. Сняли мы с него окровавленную рубашку. Тяжело дышал он и был в бреду. Все казалось ему, что он еще на поде боя. Шура сделала ему перевязку. Когда очнулся боец, рад он был, что оказался среди своих людей, только беспокоился, что нас стеснил. Все нас сестрицами называл. Спросили мы, как звать его, а он ответил:

— Вася, из Воронежа.

Он всю ночь просил: «Тетенка, помочите мне рот». А потом ему стало легче. Посмотрел он на детей, достал из кармана кусочек сахару, протянул его детям, вздохнул глубоко и умер.

Дождались мы утра, вынесли его. Вова выкопал ямку, постелили мы в нее шинель и захоронили бойца.

В те дни у Александры Максимовны голова стала болеть. Свалилась моя подруга: не ест, не пьет. Пришлось мне за ней ухаживать, а она мне в ответ:

— Только ты моих детей не бросай.

Как-то ночью разбудила она меня и говорит:

— Слышишь, человек стонет. У меня нет сил подняться. Иди ты.

Хоть и трусиха я была, а вылезла из щели, поползла туда, где человек стонал. Он кровью исходил. Разрезала я на нем сапог, перетянула жгутом ногу. Гляжу, еще одна женщина мне на подмогу вышла. Притащили мы его к себе, а он оказался известным снайпером Подхаповым. Когда за ним санитары пришли, он со всеми нами попрощался за руку, а детей поцеловал. Я с ним тогда письмо мужу передала. Хотела полевой почтой воспользоваться. Думала, с полевой на полевую скорее дойдет.

Запомнился мне еще сержант Стаханов, москвич. Это он танк под обстрелом ремонтировал. Все нашим детям разные сказки и истории рассказывал. Был он из артистов-любителей. Целые представления разыгрывал. Как начнет он, бывало, показывать: «А у деда борода вот отсюда и сюда» — детишки хохочут. А ведь тогда нелегко было их рассмешить. Когда стали танки уводить, немецкий снайпер попал Сереже Стаханову прямо в голову. Свалился он, лежит у меня на руках и говорит:

— Голова разрывается, ничего не помню.

— Сережа, а знаешь ли ты, где находишься?

— Я на Волге, — сказал он.

На наших руках скончался Сережа.

Разведчики, минеры, связисты, подрывники, санитары к нам заходили, делились вестями, говорили, какие у наших успехи на фронте. После таких разговоров легче становилось. Ну, думаешь, скоро конец нашим страстям.

Познакомились мы с Петром Горбуновым. Он разведчиком был. Когда ранили его, он свой перебитый автомат на Мамаевом зарыл. После того мы Петра не видели. А когда кончилась война, вдруг он перед нашими глазами появился, как к родным пришел. Здравствуйте, говорит, солдатки!

Детям из Москвы гостинцы привез. Сказал, что ему отпуск дали, так он за своим автоматом приехал.

— Буду его на память всю жизнь хранить.

Вот тогда многих мы и вспомнили, которые пали тут за Родину нашу.

<< Назад

Вперёд >>