Хочется рассказать все по порядку. Но ведь в жизни так: о некоторых месяцах и два слова не скажешь, а о другом дне или часе, сколько ни говори, всего не расскажешь.

Своего мужа я проводила в армию на второй день войны. У нас в мелиоративной МТС, где я тогда работала, ушли на фронт все трактористы. Подруга моя, Долгополова, стала трактористкой, а меня посадили на прицеп. Потом предложили стать объездчиком. За день я все хозяйство верхом на лошади вдоль и поперек объезжала. Охраняла травы и бахчи. Не позволяла на наших травах скот пасти.

А когда фронт подошел к нашему городу, за другие дела пришлось взяться. С 1937 года была я председателем уличного комитета. Теперь надо было мобилизовать народ на оборону. Мне, как объездчику, это дело было сподручно. Стала я объезжать весь Мамаев Курган. А по склонам его много домиков и хибарок было выстроено. Один поселок у Мамаева Кургана даже прозвали Нахаловкой, потому что нельзя было там строиться, а люди не посчитались с этим,

Стали прибывать в город и эвакуированные, и раненые. Надо было всех гостеприимно встретить. Собрала я с нашей улицы двадцать женщин с ведрами и тряпками, всю школу мы за сутки вымыли. Потом стали ставить перегородки. Так и осталась я работать в госпитале, который занял школу. И раздатчицей пищи была, и температуру больным мерила. Работала я так же, как сотни и тысячи женщин, которые в войну ухаживали за ранеными. И муж мой, Иван Ерофеевич, тоже в каком-то госпитале лежал после ранения. Летом 1942 года он вернулся домой. Нужно было ему несколько месяцев пожить дома, залечить раны, а чтобы без дела не сидеть, сторожем на бахчи поступил.

29 августа госпиталь, в котором я работала, погрузили на баржу. А я не хотела уезжать, не верила, что наш родной город немцы возьмут. Ну, а уж если бои будут поблизости, думала я, посмотрю, как воюют. Много я в жизни видела: и в людях жила, и на рыбных промыслах работала, грузчицей на ссыпном пункте была, на Камчатке побывала и в Мурманске. А вот войну только по рассказам знала. С детства я любила слушать про войну, и про отца, который погиб в германскую.

Теперь я на войну так нагляделась, что дальше некуда! Госпиталь эвакуировался, но мне все равно некогда было дома сидеть; много разных заданий получала. Пришла как-то домой, гляжу, кастрюля с печи упала и обожгла девочке ноги, волдыри пошли. Навела я порядок, приложила марганцовку и опять детей заперла. Надо было возить с мельницы муку, раздавать населению. Для этого было выделено специально 15 подвод.

Бывало, враг бомбит, а мы на подводах свой маршрут совершаем. Я как-то уверила себя, что со мной ничего не будет. Поэтому и не боялась. Муку возили до 14 сентября. В эти дни враг подошел к центру города, и мельница прекратила работу.

Стала я больше дома бывать. А домик, в котором я жила, у самого Мамаева кургана. Всем известно, какие бои за Мамаев курган шли. Может быть, и нет на всей земле, где война прошла, такого второго места, где бы так долго дрались советские люди с врагом.

Несколько раз Мамаев курган переходил из рук в руки, но за все время гитлеровцам не удалось полностью Мамаев Курган занять и выйти в этом месте к Волге.

Наши домики к самой горе приткнулись. Кругом стрельба невероятная, снаряды мимо над головой пролетают. Вначале около нас была расположена позиция дальнобойной артиллерии, а потом пришли пехотинцы, замяли все подножие кургана, и узнали мы, что по частям наших войск приказ отдан, чтобы ни на шаг не отступать и врага к Волге не пускать.

Я каждый кустик на Мамаевом кургане знала. Негде нам было больше воду брать, как из родника. Вода из этого родника издавна славилась на весь город. Со мной всегда за водой одиннадцатилетний мальчик ходил, сын Додгололовой, Вова. Пошли мы с ним как-то в последних числах сентября за водой мимо оврага, в котором недавно рукопашный бой шел; слышим стон. А было уже темно. Только в сумерки да по ночам за водой ходили. Вова скатился в овраг. Я стала его ждать. Потом он приполз и говорит: «Тетя Шура, не поймешь, не то там наши раненые, не то немцы».

Вместе с мальчиком я поползла в овраг. Оказалось, на одном нашем раненом старшем лейтенанте лежал убитый гитлеровец. Когда мы подползли, старший лейтенант начал стрелять из нагана.

— Дядя, дядя, это свои, — зашептал Вова. Мы подползли к лейтенанту и освободили его от гитлеровца.

— Откуда вы взялись?

— Мы с Мамаева кургана, — сказал Вова.

Я нашла у лежавших рядом убитых бинты и стала перевязывать лейтенанта. Он был ранен в обе ноги. Слышим, идут сюда два фашиста.

— Отползите в сторону и ложитесь, — прошептал старший лейтенант.

Он пристрелил их, и мы потащили его в свою землянку.

Земляночка была врыта глубоко в землю. Набралось нас в ней до шестнадцати человек — все жители Мамаева кургана.

Как-то вышла я из землянки, а тут какой-то политрук подвернулся. Как налетит на меня: «Что вы тут делаете, чего толкаетесь среди, бойцов? Чтобы здесь и духу вашего не было». А потом зашел к нам в землянку и стал извиняться. Увидел, что среди нас не только дети да старухи, но и раненые бойцы, которые сами с Мамаева кургана сюда доползли.

Одних раненых из нашей землянки отправят — другие их место занимают.

Вспомнишь нашу землянку — ведь дышали одной пылью и порохом, словно на каком-то пожарище жили. Я одна из землянки выходила, да Вовка Долгополов со мной. Стали меня бойцы называть Александрой Максимовной. И командиры приходят, советуются: «Скажите, как лучше пробраться нам на эту сопку?» Иногда приходилось не только словами объяснять, но и самой провожать бойцов.

Однажды, помню я, седьмая рота полка пошла в наступление. Мы с Вовкой на исходном рубеже провожали ее. А утром прибежал к нам в землянку один лейтенант, весь взъерошенный, отдышаться не может, говорит: «Много там наших раненых».

Мы с Вовкой решили пробраться к месту боя. Приползли, а сами не знаем, кого же брать — нужно и одного, и другого. Взяли мы несколько человек и стали их тянуть на плащ-палатках. Четыре часа мы раненых таскали. А потом фашисты перешли в наступление. Видим, мимо нас бегут. А мы в это время одного политрука вытаскивали, у которого кость была перебита выше щиколотки. Тут снаряд разорвался рядом. Меня куда-то снесло. Не знаю, сколько я пролежала, пока Вова Долгополов нашел меня, вроде как откопал. Пришла я в себя, рядом еще два раненых бойца лежат. Потащили их. Один умер по дороге, а другого до своей землянки дотащили.

Таких много было дней. Из этой землянки мой муж опять в армию ушел, в какую-то часть, которая в городе нашем сражалась. И я с детьми осталась одна. Уже октябрь подошел, и не заметила я, как время прошло. Думаю, что ж делать дальше? Рядом в одной щели много местных жителей засыпало. И позиция наших бойцов переместилась. Решила я переменить свое местожительство, уж больно беспокойным оно стало.

Раньше, когда мы из домика в землянку уходили, ничего с собой не взяли, только Лида, моя дочка, ложку схватила, говорит: «Чем я кашу буду кушать?» А Ниночка взяла с собой часы настольные. Теперь мы дальше уходили, и я решила взять из квартиры самое необходимое. Домик был недалеко, но не поймешь, кто там — враг или наши. Оказалось — никого. Первым делом я нашла мешок. Положила в него молоток, гвозди, скобы. Думаю, пригодятся, если придется плот сколачивать — через Волгу плыть. Положила я в мешок и кастрюльку. Почему-то взяла с собой и бадью, чугун положила в нее. Вышла я из домика, слышу козы кричат — моя и соседкина. Не думала я, что целы они. Подозвала я коз, привязала их веревкой к себе за пояс и пошла со всем своим имуществом. Иду по тропке и своим глазам не верю: гитлеровец выходит из-под моста и перерезает мне путь. Я иду — не сворачиваю. А рядом насыпь. Как раз по одну сторону наши, а по другую — фашисты.

Гитлеровец залег и начал стрелять. Думаю, коз моих забрать хочет, а они у меня крутятся под ногами. Не оглядываюсь. Верите мне или нет — чугун на голову надела, думаю, если попадет в голову — не пробьет, а за спиной у меня мешок со всяким железом, тоже не пробьет. Уже землянка моя близко. Как меня мои девочки ждали! Запрещала я им свой нос показывать, а на этот раз они мне навстречу выбежали. Я им кричу: «Ложитесь!». Они сразу упали.

Добралась я до землянки, переждали мы несколько часов, а потом вышли. Трудно было разобраться в обстановке. Дошли до линии железной дороги. Промеж разбитых вагонов добрались до штаба полка. Здесь и посе-лились. До сих пор сохранилась у меня справка. Я ее всегда хранить буду: «Дана гражданке Черкасовой Александре в том, что она в период боев за город оказывала первую помощь раненым бойцам и командирам и, кроме того, производила стирку белья для бойцов и командиров». Однажды вроде контузило меня. Была я и глухая и немая. Язык распух, сильные боли в животе были. А потом снова пришла в себя. Зима настала, начали раненых на санках возить.

Времена переменились. Новые бойцы прибывали. Чувствовалась по всему, что скоро в наступление перейдем. Фашисты меньше стреляли, словно пуль у них не стало хватать. Вовка пошел на передовую танки провожать. Куда-то исчезнет, а потом возвращается, весь обвешанный котелками.

— Трофеи, — говорит, — собираю.

Так мы и прожили с бойцами на передовой до самой победы.

Кончились бои у Волжской твердыни. Вывели мы наших детишек из блиндажа. Даже не верилось, что можно ходить, не пригибаясь. Бойцы, которые около нас размещались, стали уходить куда-то, и решили мы с подругой — Ольгой Васильевной Долгополовой, что надо домой вернуться. Потянуло на старое обжитое место. Пошли к себе на Мамаев курган к остановке «Вторая верста». Что же мы увидели? Поле боя и — все. Первым делом побежали к роднику, чистой воды напиться, по которой так соскучились. Перетащили потом сюда своих детей и пожитки; опять себе жилище строить начали. Получилась не то хатенка, не то землянка, а все же старались, чтобы попрочней было. Тут мне пила-ножовка и топор, которые все бои с собой таскала, пригодились.

Оттащили мы с Ольгой вражеские трупы от своего жилья. Трудно было сначала. Куда ни глянешь, трупы да ящики от патронов, ленты пулеметные, каски железные: все с землей перемешано. Пугал и скрип и одинокий выстрел. Детей наружу страшно было выпускать — того и гляди, на минах подорвутся. Они, как всегда, с Долгополовой оставались, а я с Мамаева кургана сразу в город пошла; хотелось и мне на площади Павших борцов побывать, послушать людей на митинге. Давно я так много людей в одном месте не видела. Бойцы радовались, обнимали друг друга. До начала митинга все плясали и песни пели. Стояли мы тогда, гражданские, невдалеке от военных: вместе с ними слушали тех, кто на митинге выступал. Увидела я здесь впервые товарища Хрущева и генерала Чуйкова и других командиров, о которых много слышала.

Бывало, думали мы с Ольгой, что уж никого в живых после таких боев не останется, а оказалось, что вся площадь полным-полна. Со всех сторон войска идут — молодые, сильные ваши ребята. А на них полушубки беленькие, совсем чистенькие как свежий снежок...

Вернулась я с митинга в свою хибарку. Ну, говорю, всех наших полководцев видела! Рассказала я своей подруге о том, как на этой площади поклялись мы свой город восстановить.

Решили мы тогда пойти районную власть разыскивать. Встретила я свою знакомую Марию Петровну Лисунову, которая районо заведовала. Обрадовалась она мне и тоже говорит, что надо за дело скорей приниматься. Встретилась я и с Мурашкиной Татьяной Семеновной, председателем исполкома. Пошли мы по району. Шли и все по сторонам смотрели, не осталось ли где уцелевшего домика или хоть какого уголка, который можно было бы на первых порах под жилье приспособить. Татьяна Семеновна меня спрашивает, как я собираюсь жить дальше, и тут же говорит, что нужно открывать в районе детские дома и о детях позаботиться.

Решили мы устроить в нашем районе первый детский приемник на Оренбургской улице в маленьком полуразрушенном домике. До последнего дня жили в нем немецкие офицеры. Видно было, мало кто из них выбрался отсюда живым. Весь этот домик был набит трупами, вынесли мы трупы, хлам да мусор, стали все мыть и дезинфицировать; лазили по блиндажам, собирали одеяла, посуду, стулья... Бывало, смотришь — идет к нам какой-нибудь военный, а на руках у него малыш. Из каких только ям тогда детей не вытаскивали. Все делали, чтобы спасти их.

Долго не могли мы достать в городе целого оконного стекла. В каком-то блиндаже нашли несколько зеркал, ободрали их и вставили в рамы вместо стекла.

Снова к жизни надо было привыкать. Жили мы тогда, женщины, очень дружно. Дети лягут спать, а мы сидим тут же и не верится нам: неужели они в кроватках лежат, ножки свободно вытянуть могут.. Сидим это мы, между собой вполголоса толкуем, а сами-то думаем, где сейчас бойцы наши, с которыми мы рядом жили... Ведь по-прежнему они по сырой земле ползают, по-прежнему себя не щадят. Как начали гнать врага от матушки Волги, так и не останавливаются. А здесь — занавесишь небольшие оконца и сидишь в тишине. Детишки во сне чмокают, улыбаются, кто вскрикнет тревожно — подойдешь, разбудишь, перевернешь на бочок, поправишь подушечку, и он опять спокойно спит. Смотришь на них и думаешь: как наши дети жить будут?

Часто мне приходилось тогда в райкоме партии и в райисполкоме бывать. То Мурашкина спросит про детишек наших, то в райкоме партии товарищ Грачева какую мысль подаст. У них у самих были дети маленькие, они нашу нужду хорошо понимали.

Бывало, соберемся мы все вместе и думаем, что бы еще сделать, чтобы люди меньше лишений чувствовали.

Я всегда говорила, что хоть и не специалисты мы по многим делам, а стоит нам только взяться, с любым делом справимся. Тогда с каждым днем заметно было, как народу все больше становится: и из Сибири, и из Татарии, и из Башкирии; откуда только поезда ни приходили и чего только не везли... Пойдешь на станцию и видишь — поезда прибывают, а в вагонах чего только не было... Все старались помочь нашему пострадавшему городу.

Как-то уже летом слышу я разговор о том, что на площади 9 Января большой четырехэтажный дом восстанавливать начали. Ну, думаю, хорошо; не всем людям в палатках да под лестничными клетками жить. Про дом тот много разговоров шло. Мы уже давно на передовой от солдат слыхали, что был среди них сержант Павлов, который как занял этот дом, так ни на шаг от него не отступил. Нам еще в военных газетах и в листовках про него статьи читали. Всех тогда воинов призывали быть такими же, как этот сержант. Так и прозвали этот дом, еще когда оборона была, «Домом Павлова».

Бывало, иду, смотрю на этот дом посередине площади, так же, как и другие, побит он снарядами, и думаю, как чудно: «Дом Павлова». А какой он собой, этот Павлов? Может быть, и я его когда видела, этого Павлова, что за герой?

Как-то зашел среди нас, женщин, разговор про «Дом Павлова»; начали вспоминать о том, какие рядом дома стояли, как мельница под огнем работала, как туда за мукой ездили, все завидовали тем людям, которые снова жить будут в знаменитом доме.

Слышим, восстанавливать тот дом начали, да рабочих рук не хватает. Повели мы, женщины, между собой разговор об этом и решили, что надо нам, женам фронтовиков, за него взяться. Наше дело помочь строителям «Дома Павлова».

Посоветовались мы с районными работниками; говорят они нам: лиха беда — начало, мы вам поможем. И тут же дали совет, как лучше к делу приступить. Вот и вышли мы тринадцатого июня 1943 года в воскресный день к дому Павлова целой бригадой. Были среди нас разные женщины: воспитательница Кузубова Мария, муж ее в армии погиб, и молодая девушка комсомолка Маруся Вилячкина, подруга моя Долгополова и другая воспитательница нашего детского дома Мартынова Александра Васильевна. У нее четыре сына в армии были, и с собой на работу взяла она пятнадцатилетнюю дочь Людмилу.

Перед тем, как приступить к работе, осмотрели мы дом. Вслух надписи на его стенах читали. Кто-то написал на уцелевшей стене черной краской: «Мать-Родина, здесь насмерть стояли гвардейцы Родимцева. Этот дом отстоял сержант Я. Павлов».

Приступили мы к работе: взялись за расчистку, начали мусор таскать. Работаем и смеемся: вот бы Павлову сейчас ""посмотреть, как женщины-домохозяйки вместе с молоденькими девчатами в его доме хозяйничают.

Меня в первый же день бригадиром выбрали. Должно быть, потому, что уже знали, что я строительным делом люблю заниматься. Уж так у нас повелось: кому гвоздик, топор или пилу — всегда ко мне.

День был солнечный, настроение у всех было хорошее. Поработали мы несколько часов, во вкус вошли; я не заметила, как ко мне какой-то мужчина высокий подошел, говорит:

— Товарищ, на одну минуточку; я — корреспондент из областной газеты. — Ну и начал меня расспрашивать о том, как это мы додумались бригаду такую собрать. Я ему о том, что думала, и рассказала. Он говорит:

— Дело хорошее.

— Конечно, хорошее, — отвечаю я ему. — Это мы здесь только детсадские, а если бы другие женщины за это дело взялись, нас бы здесь не столько было.

А он говорит:

— Вот бы об этом в газету написали.

Подозвала я наших комсомолок, студенток. Составили мы обращение, в котором призывали всех трудиться на восстановлении родного города-героя так же самоотверженно, как борются с врагом наши отцы, мужья и братья; подписались под обращением, а потом снова за работу принялись.

Через несколько дней смотрим — в газете наше обращение на видном месте напечатано.

Стали мы ежедневно с пяти-шести часов вечера, после того как заканчивали свою смену в детском саду, выходить на работу к «Дому Павлова». Очень я была довольна, когда в следующий выходной день, двадцатого июня к «Дому Павлова» со всех сторон нашего района начали сходиться женщины — и с метизного завода, и с мясокомбината, и с холодильника. А кроме того, домохозяйки — молодые и пожилые. Даже два инвалида Отечественной войны пришли, говорят: «Мы вам не помешаем, позвольте и нам в этом деле принять участие». Разбились мы на бригады, — всем хватило дела. Кто воду с Волги для извести и цемента на стройку коромыслами таскает, кто кирпич наверх носит.

Мартынова наша повязала фартук, боевая этакая, говорит: «Война кончится, сыны мои придут, будут работать, а сейчас я за них».

Вымажемся мы все — кто в извести, кто в глине, после работы идем на Волгу купаться. На работу и с работы мы всегда шли с песнями. Затянем «Провожала мать сыночка...», далеко слышно...

Как придешь со стройки в детский сад, даже детишки, если не спят еще, про работу спрашивают. И дочурки мои все допытываются: «Ну как, мама, перекрыли?» Спрашивали меня разные люди, трудно ли нам. Конечно, трудно было. Но потрудишься и думаешь: а все же пот не кровь; труднее тем, кто кровь свою за Родину проливает.

Вначале землю таскали, копали, подготавливали и котлованы, и траншеи, а потом заделались и штукатурами, и за кладку кирпичей взялись. Один раз кирпичную стенку выложили, говорят нам — плохо. Три раза ее разбирали, а все-таки вывели. Мне особенно нравилось укладывать кирпичи. И у меня сначала кирпичи то влево, то вправо, то вниз, то вверх, потом стала я класть кирпич к кирпичу. Стоишь, бывало, наверху, смотришь с четвертого этажа на город и думаешь: сколько труда нужно, чтобы снова повсюду здесь дома стояли. Сколько это надо кирпича уложить! Но ведь не одна я здесь. Так, по камешку, по камешку и дело начнем. Мы еще строили, еще штукатурка не успела высохнуть, а уже на наших глазах в «Доме Павлова» первые готовые комнаты заселялись, детишки появились. Бывало, смотришь какой-нибудь карапуз кирпич схватит и тоже наверх тащит. Даже дети у нас в детском саду стали из кубиков «Дом Павлова» складывать:

Когда отстроили мы свой первый дом, «Дом Павлова», крепко благодарили нас строители за помощь, а мы их — за ученье.

Как-то в те дни со мной иностранные корреспонденты беседовали, все спрашивали, чем я от других женщин отличаюсь — пешком ли я на работу хожу или на автомобиле езжу, какая, мол, у меня сила? Ну, что было на это ответить, смеюсь: конечно, пешком, а сила у меня самая обыкновенная — двенадцать лошадиных сил. Не знаю только, что им-переводчик передал. Конечно, сила самая обыкновенная у всех нас была. А сильны мы были только желанием как можно скорей хорошую жизнь наладить.

С «Дома Павлова» и пошло. Начали женщины по своей охоте и за другие дома браться. Приехали в наш город девушки-сибирячки, посмотрели, как мы «Дом Павлова» восстанавливаем, и решили восстановить дом, который защищали их земляки.

Стало таких бригад, как наша первая, не сотни, а тысячи. После основной работы выходили женщины восстанавливать цехи на Тракторном и на «Красном Октябре». Всерьез стали мы строительные профессии изучать. Сотни женщин получили удостоверение о том, что стали они кто каменщиком, кто штукатуром, кто плотником.

Чего только не делали тогда наши добровольцы: и трамвайные пути укладывали, и металлический лом собирали, тротуары чистили, вывозили шлак на ремонт шоссейных дорог, завалы разбирали и фундаменты рыли, водопровод прокладывали, клубы и кинотеатры строили. Потом стали и цветы сажать, окапывать деревья в садах, ямы рыть для новых посадок. Много новых скверов, бульваров будет в нашем родном городе. На Мамаевом кургане решили центральный парк разбить. Там, где мы по буграм ползали, газоны будут да клумбы, а у подножия нашей горы, как объясняли архитекторы, будет стадион.

Моей бригаде пришлось как следует поработать, чтобы от других не отставать.

Я работала в детском саду, который мы сами заново отстроили — от фундамента до крыши; все своими руками за одно лето сделали.

Когда узнали о нашей работе бойцы на фронте, начали они с нами переписываться. Интересно было им знать, как теперь в городе, за который они воевали, люди живут. Большая переписка у нас с фронтами началась. А вот от товарища Павлова все писем не приходило. Мы уж думали, что он погиб на войне. А оказалось, что ранен был, в госпитале лежал. Пришлось все же нам с ним встретиться. Уже кончилась война, как узнали мы вдруг, что приехал к нам в гости Павлов Яков Федотович, привез нам привет от гвардейцев дивизии Родимцева. Приехал он уже к нам не сержантом, а младшим лейтенантом, на груди его были Золотая Звезда Героя Советского Союза, планки орденов и медалей и две полоски о ранениях. А сам он такой невысокий, худенький, сероглазый. Я вначале не знала, с чего начать разговор, волновалась, вижу, и он как-то смущается — кругом народу много. Поздоровались мы, и сразу почувствовала я себя с ним так, словно на одной улице в детстве росли.

Товарищ Павлов несколько раз обошел фасад своего дома, заглядывал во все подъезды, со всеми жильцами здоровался, все благодарил нас, строителей, и приветы от товарищей передавал.

А потом, окруженный детворой, пошел он на площадь 9 Января, где в братской могиле похоронены гвардейцы, с которыми вместе Павлов сражался. Долго он у могилы молча стоял, а потом сказал детям:

— Это они за ваше счастье своей жизни не пожалели.

Собрались мы все вместе в квартире одного фронтовика, товарища Жукова. Он теперь жил в «Доме Павлова». Собрались за праздничным столом, вроде как на новоселье. Много нас народу было, удивительно даже, как все и разместились: и жильцы были, и работники райкома партии, даже делегаты от предприятий к нам на вечер пришли. Лучший кондитер города прислал товарищу Павлову огромный торт. Отрезали первый кусок торта и положили на тарелку Павлову, а второй кусок мне положили. Выпили мы по бокалу в честь наших славных защитников, в честь гвардейцев Родимцева, а потом тост был за нас, женщин.

Еще с многими встречался Павлов, и мне приходилось бывать при этих встречах. Встречались мы все на вечерах да на митингах, а как-то пришел он и домой ко мне — детишкам гостинцев принес. Уселись мои де-вочки к нему на колени, начали ему волосы теребить и все его отличия рассматривать. А он стал рассказывать нам запросто свою историю. Из госпиталя не удалось ему вернуться в родную дивизию генерала Родимцева. В других частях он воевал и даже не знал о том, что давно уже присвоено ему звание Героя Советского Союза. А как-то попался в его руки журнал, в котором снимок был помещен, как мы на восстановления «Дома Павлова» работали, он и сказал своим товарищам: «Вот, посмотрите, дом, который я оборонял». Только после этого узнали, что он и есть этот самый сержант Павлов. Снова тогда связался товарищ Павлов со своей дивизией, затре-бовали они его к себе. Вернулся он в свой полк, которым в дни обороны полковник Елин командовал, вместе с этим полком до Берлина дошел.

Долго в тот вечер разговаривали мы о войне да о мирной жизни.

Когда собрались мы провожать товарища Павлова, снова подошли к его дому. Попрощался он с жильцами да с детишками, а перед тем, как сесть в машину, написал он на фасаде здания: «Дом у Черкасовой принял пригодным для жилья».

<< Назад

Вперёд >>