Лев Самойлов, Борис Скорбин
ВЫСОКИЕ КОСТРЫ

подпольщик из калужского города Людиново - Герой Советского Союза Алексей Шумавцев

   На одной из выщербленных стен легендарной Брестской крепости можно прочитать слова безымянного героя: "Эй вы, грядущие, мы умираем за вас!"
   Их могли по праву сказать и орлята из людиновского подполья - Алеша Шумавцов и его друзья, павшие смертью героев.
   ...В начале войны гитлеровские войска захватили Людиново. Есть такой городок неподалеку от Москвы, в Калужской области. Он невелик - всего тридцать тысяч жителей. Со своими полудачного типа уличками и большими предприятиями (среди которых известный всей стране тепловозостроительный завод) городок растянулся вокруг озера Ломпадь - любимого места отдыха жителей.
   Спокойно и неторопливо текла жизнь в городе. И вдруг все изменилось. Чужая речь, приказы на столбах и заборах с трафаретным предупреждением: "За неподчинение - расстрел".
   Комендантом Людинова стал потомок известного по учебникам истории шефа царской жандармерии, выходца из Германии фон Бенкендорфа - майор Александр Бенкендорф. Рослый, рано располневший майор хорошо знал русский язык, считал себя знатоком русской психологии и старался при помощи "кнута и пряника" привлечь симпатии жителей к "великой Германии".
   Значительная часть городского населения своевременно эвакуировалась вместе с локомобильным и тепловозостроительным заводами, с советскими и партийными учреждениями. Но немало людей и осталось: одни не успели уехать, другие не могли оставить больных стариков, третьи надеялись, что через неделю-другую Советская Армия их освободит, и снова все пойдет по-прежнему.
   Осталась в городе и группа молодежи - приехавшие на каникулы московские студенты Коля Евтсев и Тоня Хотеева, ее родные сестры Шура и Зина, а также их неразлучные друзья: Алеша Шумавцов, Витя Евтеев, Толя Апатьев, Шурик Лясоцкий. Остался и старый школьный товарищ ребят Митя Иванов, приехавший на каникулы из Брянска, где он учился в лесотехническом институте. Остался и коренной людиновец Прохор Соцкий.
   Когда в октябре 1941 года в Людиново пришли немцы, Прохор Соцкий поступил на локомобильный завод. Свободное время он проводил в компании своего дяди Федора Гришина, мастера на том же заводе. И странное дело: если раньше моления и нудные поучения дяди - тот был сектант-пятидесятник - никак не трогали парня ("Чудит старый, пусть, если ему "любо, ищет свое счастье в какой-то божьей благодати"), то теперь Прохор невольно прислушивался к разглагольствованиям дяди и иногда, про себя, соглашался с ним.
   - Всякая власть от бога, - поучал Федор Иванович. - Бог учит смирению и терпению. Вот ниспослал он на нашу землю чужеземцев, немцев сиречь, и нам что остается, а?
   - Надо бороться... Красная Армия воюет... - неуверенно ответил Прохор.
   - Без божьего благословения немного навоюешь. Вишь, куда германец допер. Стало быть, его верх. А мы, слуги божьи, что можем сделать? Работать, молиться, не перечить новой власти.
   Дядя жил припеваючи. Все голодали, перебивались с хлеба на воду, а у него всегда был полон стол еды.
   - Где вы берете? - не выдержал однажды Прохор.
   - Тружусь, племянничек, честно, к власти отношусь с почтением, да и квалификация у меня первейшая, вот и вознаграждают Федора Ивановича по заслугам. - Гришин любил говорить о себе в третьем лице. - Федор Иванович человек смирный, богобоязненный. И воздается ему по трудам его. Бери пример, и тебе воздастся.
   Дважды ходил Прохор на биржу труда, где теперь служил Митя Иванов, просил дать работу посытнее, но встречал иронический отказ.

подпольщица из калужского города Людиново - Александра Хотеева

   - Ты что же, - цедил тот, - хочешь ничего не делать и получать манну небесную? Немцы любят порядок, аккуратность, прилежание. Зряшных щедростей от них не жди.
   Иванов "шел в гору". Начал с мелких доносов майору Бенкендорфу... Такой-то пошел на работу охотно, такой-то отказывается, уклоняется, у такого-то в семье старший сын в Красной Армии. Начав с этого, бывший студент Брянского лесотехнического института, ныне секретный осведомитель, Иванов вскоре начал выполнять задания покрупнее и поответственнее. А через короткий срок стал фактическим руководителем полиции, верным помощником Бенкендорфа. На его мундире - теперь он с ним не расставался - появилась первая бронзовая медаль. Так вышагивал по жизни предатель. А в это же время его недавние приятели и однокашники - Алеша Шумавцов, сестры Хотеевы и другие - искали свои пути.
   Друзья встречались по-прежнему, только реже: ведь кругом шныряли гестаповцы и полицейские. На площади имени Фокина уже раскачивались на виселице трупы местных жителей, заподозренных в "содействии большевистским бандитам". Начальник полиции Двоенко, алкоголик с повадками садиста, врывался в дома, вытаскивал на улицу очередную жертву, гнал в тюрьму или расстреливал из маузера на месте.
   Обычно друзья собирались в доме сестер Хотеевых. Их мать, Татьяна Дмитриевна, неслышно возилась на кухне и не мешала беседе молодежи. Она лишь изредка беспокойно прислушивалась к уличному шуму, к крикам и выстрелам, а иногда, накинув старую шубейку, выходила во двор и долго стояла на ветру, готовая подать сигнал тревоги.
   На вопрос, как жить, первым нашел ответ Шумавцов. Еще перед оккупацией города он надумал присоединиться к любой нашей воинской части, хотя сомневался, возьмут ли его: возрастом не вышел. Алеша даже приготовил вещевой мешок, положил в него пару белья, горсть сухарей, портянки. Но все его планы изменились после того, как его пригласил секретарь райкома партии Афанасий Суровцев.
   Сдвинув на нос очки, Суровцев внимательно разглядывал комсомольца, которого знал как смелого, решительного и, безусловно, преданного парня.
   - Так вот, добрый молодец, - сказал Суровцев. - Что на нашей земле делается - сам видишь. В прятки играть не будем, поговорим откровенно и прямо.
   - Слушаю вас.
   - Скрывать не хочу, пока наши дела невеселы. Скоро в городе появятся фашисты. А мы, партийный и советский актив, уйдем в леса - партизанить, бить фашистов с тыла, помогать Красной Армии.
   - И я хочу в армию.
   Суровцев сощурился.
   - Воевать можно не только в армии... Ты нам нужен здесь. Понимаешь?
   - Не совсем.
   В разговор вмешался оперуполномоченный райотдела НКВД Василий Золотухин.
   - Ты вот про армию толкуешь. А про глаза и уши слыхал? Про те глаза и уши, без которых ни одна армия воевать не может.
   Алеша не сразу сообразил, о чем идет речь, однако, подумав, ответил:
   - Слыхал и читал. Вы о разведчиках?
   - Точно! - Золотухин помолчал, словно подбирая нужное слово. - Здесь, в Людинове, нам нужны свои глаза, свои уши, чтобы все видели, слышали, запоминали и сообщали нам.
   - Кому - нам?
   - Партизанскому отряду. Короче, нужен надежный человек, разведчик. Одолеешь?
   - Врать не хочу, не знаю. Опыта нет.
   - Опыт - дело наживное, - улыбнулся Суровцев. - Главное - желание, преданность, смекалка. Трудно будет, это точно. В армии товарищи рядом, в партизанском отряде тоже все вместе. А здесь в одиночку. Поговорить не с кем, довериться никому нельзя. На каждом шагу опасности. У немцев полиция и гестапо работают неплохо.
   - Может, ты трусишь? - спросил Золотухин. - По-честному выкладывай.
   Алеша вспыхнул.
   - Я комсомолец! - тихо, но решительно произнес он. - Говорите, что я должен делать.
   Разговор закончился конкретным инструктажем. В тот же день на людиновские улицы вышел партизанский разведчик Орел. Ему предстояло собирать важные военные сведения о проходящих фашистских частях, их численности и вооружении, о местах расположения укреплений и огневых точках, о дислокации штабных учреждений, о предателях, пошедших в услужение к немцам... И еще Орлу предстояло осторожно подобрать и сколотить группу молодежи, которая могла бы ему помогать, а также совершать диверсии, поджоги, взрывы.
   Алешу переполняла гордость: ему доверили, ему поручили! Значит, теперь и он боец, фронтовик.
   Подпольная группа? Так она уже фактически есть. Мысленно перебирая друзей, Алеша как бы производил им смотр, взвешивал все "за" и "против" и еще раз приходил к выводу, что именно они, эти ребята, смогут бороться против фашистов. При проверке он, правда, кое-кого "отбраковывал", вычеркивал из своего ненаписанного списка.
   "Я, Шумавцов Алексей Семенович, 1925 года рождения, беру на себя обязательство работать на пользу социалистической Родины путем собирания данных разведывательного характера, идущих на пользу Красной Армии и красным партизанам. Если я нарушу свое обязательство или выдам тайну, то несу ответственность по законам Советской власти, как изменник Родины".
   Этот документ уже лежал в планшете комиссара партизанского отряда, а ребята, собиравшиеся у сестер Хотеевых, еще не знали, что Алеша партизанский разведчик. Сам же он не спешил открыть тайну, как не спешил организационно оформить группу. Таков был наказ Суровцева.
   Но группа уже фактически существовала, и некоторые ее участники самочинно, в одиночку совершали то, что подсказывала им их совесть и что диктовали обстоятельства. Только 7 ноября сорок первого года, когда все собрались в домике Хотеевых, чтобы отметить годовщину Октябрьской революции, ребята разоткровенничались. После того как Алеша произнес "вступительное слово" и поведал, что, работая монтером на заводе, не очень старается, а большую часть времени посвящает другим делам, Шурик Лясоцкий, нетерпеливый и горячий, потребовал, чтобы "товарищ Шумавцов не выкомаривался", а поделился с друзьями своими секретами.
   Вот тут-то, считая, что пришло время, Алеша признался:
   - Вы все знаете, что недавно сгорел немецкий материальный склад на локомобильном заводе?
   - А как же, - немедленно отозвался Лясоцкий.
   - Ну так вот, это устроил я.
   И Алеша коротко, без прикрас рассказал, как он пять дней наблюдал за сменой караулов у склада, как договорился со старым дружком Мишей Цурилиным и вместе с ним проник вечером на территорию склада. Свалил там несколько бочек с бензином, вытащил пробки, потом бросил зажженную колбочку с горючим. Бензин вспыхнул, запылал, прибежавшая охрана подняла стрельбу, но ребята благополучно скрылись.
   Шурик Лясоцкий, на радостях потискав друга, заговорщически подмигнул и сообщил, что подобрал несколько советских листовок, призывавших бороться с фашистами и не поддаваться на провокации, разбросал их по городу, а одну припрятал, чтобы показать ребятам.
   - Вот она! - торжествующе заявил Шурик и вытащил из-под рубахи мятую листовку.
   - Слушайте и запоминайте:
   "Дорогие товарищи! Советские граждане временно оккупированных городов и сел! Немецко-фашистские захватчики, пытаясь сломить вашу волю и сопротивление, хвастаются, будто они уже захватили столицу нашей Родины Москву. Это наглая ложь. Не видать гитлеровцам Москвы. Наша доблестная Красная Армия, наш народ скоро погонят захватчиков с родной земли..."
   Заговорил всегда сдержанный Толя Апатьев:
   - Теперь и я могу быть откровенным...
   Оказывается, улучив момент, Толя выкрал у какого-то немецкого фельдфебеля пистолет "вальтер" и две ручные гранаты.
   "Почин" сделали и сестры Хотеевы. Зина ходила в ближайшую деревушку - менять кое-какое барахлишко на картошку - и принесла оттуда экземпляр газеты "Правда" с докладом о 24-й годовщине Великой Октябрьской революции. И уже совсем неожиданным было сообщение Тони. Она при помощи соседской девочки Вали Козыревой познакомилась со штабс-фельдфебелем гитлеровской тайной полиции Рудольфом Борхартом: он вместе с переводчиком, поволжским немцем Якобом Штенглицем, поселился в доме Козыревых, на Комсомольской улице.
   - Ты что, спятила! - не сдержался Евтеев. - Не хватало еще с фашистами знакомство водить.
   - Во-первых, дорогой мой, как это ни противно, любое знакомство с фашистом может пригодиться, - парировала Тоня. - А во-вторых, штабс-фельдфебель Борхарт по многим признакам не настоящий фашист. Он хорошо относится к русским, служит по принуждению, часто ругается со Штенглицем. Тот настоящий палач! А Борхарт, возможно, немецкий демократ или коммунист.
   - Ты играешь с огнем, - тихо сказала Шура.
   - Волков бояться - в лес не ходить.
   - А если он провокатор и тактика у него такая, втереться в доверие к русским? - предположила Зина. - Как по-твоему, Алеша?
   Так сложилось, что Алеша Шумавцов был для ребят главным авторитетом. По всем спорным делам они обращались к нему.
   - Все может быть, - Алеша еще раздумывал над только что услышанным. Что сулит знакомство с фашистом? Нельзя ли его использовать в интересах дела, которое ему поручили? Надо посоветоваться с Посылкиным, начальником партизанской разведки, в условленное время появлявшимся в лесу возле "Петрухиной избушки" - полуразвалившейся халупы, некогда служившей прибежищем для местного лесника. - Все может быть, - повторил Алеша. - Ты, Тоня, от знакомства не отказывайся, мало ли что... Но будь осторожна, ни единым словом не выдавай своих настроений и уж ни слова о наших встречах и делах.
   - Слушаюсь, товарищ начальник! - отшутилась Тоня. - Я этого фрица наизнанку выверну, а нутро его разгадаю.
   В этот вечер ребята договорились действовать сообща, как единая подпольная организация. Соблюдать строжайшую дисциплину, конспирацию, ничего самовольно не предпринимать, в интересах дела выбрать себе псевдонимы и подписать ими клятвы. Эти клятвы Алеша переправил комиссару партизанского отряда Суровцеву.
   Так в Людинове начала действовать подпольная комсомольская организация, во главе которой встал Орел - Алексей Шумавцов.
   Прошло немного времени, и в городе появились первые листовки с призывами не склонять головы перед врагом и активно бороться с ним. Эти листовки, полученные из леса, переписанные во многих экземплярах, распространялись подпольщиками.
   Загорались немецкие военные машины, взрывались фашистские обозы и "оппели" с офицерами - это действовали подпольщики. Толовый заряд разнес Сукремльскую плотину, по которой двигались воинские части и транспорты. Партизанский отряд регулярно получал сведения о расположении дотов и дзотов в городе, о скоплении вражеской техники, об объектах для авиационной бомбежки - это неутомимо работали комсомольцы- разведчики.
   Организация росла. В нее вошли местные девушки Римма Фирсова и Нина Хрычикова, рекомендованные Марией Кузьминичной Вострухиной, женой коммуниста-партизана. Тетя Маруся сама как умела помогала ребятам: распространяла листовки, сообщала о расположении гитлеровских постов вокруг леса (ее избушка находилась на окраине города), срывала со столбов немецкие приказы. Хрычикова и Фирсова научились минировать дороги.
   Зина Хотеева несколько раз обходными путями добиралась до партизан, передавала сведения и возвращалась с новыми и новыми заданиями. А вскоре Золотухин и Суровцев оставили ее у себя в лесу - как опытную связную и руководителя комсомольцев-партизан.
   Однажды, встретившись с Шумавцовым, Тоня Хотеева затащила его к себе домой и выпалила:
   - Вот... Я была права!
   - Ты о чем?
   - Да о немце же... Помнишь?
   - Помню.
   - Я права, он не фашист и хочет помогать русским.
   - Откуда тебе это известно?
   - Послушай, что мне вчера рассказала Валюшка Козырева.
   Валя, смекалистая и разбитная девчурка, действительно рассказала интересную историю. Как-то Борхарт, когда они были с глазу на глаз, отогнул голенище сапога и вытащил две маленькие фотографии. На одной Валя сразу узнала Ленина, на другой - Борхарт сказал, что это друг и ученик Ленина, - вождь немецких коммунистов Эрнст Тельман. Спрятав фотографии, Борхарт попросил не говорить об этом Штенглицу и вообще никому из немцев, так как иначе его арестуют и повесят.
   - Здорово, - сказал Алеша, выслушав Тоню.- Просто на душе веселее становится, когда узнаешь, что среди этих гадов живет и, может быть, работает против Гитлера германский коммунист. Он подумал немного и добавил:
   - Конечно, если этот Борхарт не сделал ловкий ход, чтобы как-то втереться в доверие.
   - К кому, к Валюше? - сощурилась Тоня.
   - Девочка может быть только приманкой.
   - Нет, нет, Алеша, - горячо заговорила Тоня. - Сам знаешь, фашистов я ненавижу так, аж дух захватывает. Как увижу кого, особенно в черном мундире или с бляхой на груди, в глазах темнеет и хочется вцепиться в горло... Но в Борхарте, мне думается, я не ошибаюсь. Он не провокатор. Я как-то разговорилась с ним, так он предупредил меня, что скоро к нам в дом поселят немецкого генерала и чтобы я была с ним осторожна. И как видишь, сказал правду. Теперь этот генерал живет у нас, любезничает со мной, а я приглядываюсь ко всему, что может нас заинтересовать.
   - Я уже сообщил Посылкину об этом немце, - доверительно сказал Алеша. - Он обещал посоветоваться с Суровцевым и Ваней Ящерицыным. У того нюх хороший... Он теперь, кажется, выполняет самые опасные задания... Эх, как хотелось бы и мне быть с ними в лесу!
   - А мне, думаешь, не хочется... Ладно, буду флиртовать с немецким генералом и вести серьезные разговоры со штабс-фельдфебелем. Посмотрим, что из этого выйдет...
   Шумавцов получил из лесу два задания. Первое: если удастся, выкрасть немецкую печать, хотя бы на день-два, чтобы партизаны успели оттиснуть ее на заготовленных для разведчиков поддельных документах. И второе: составить список немецких прислужников на предприятиях города.
   Алеша долго ломал голову, как выполнить эти задания. Доступа к немецким канцеляриям он не имел, своих людей там тоже не было. Но вот он встретился с Марией Кузьминичной Вострухиной. Поговорили о том, о сем, и, между прочим, тетя Маруся рассказала, что немцы выселили ее из собственного дома, и теперь она ютится у знакомых - Дорониных, в темном чуланчике.
   - А сами хозяева? - спросил Алеша.
   - Они - в сарае. В их доме немцы устроили какую-то канцелярию, там целый день толчется солдатня, стукают на пишущей машинке, готовят бумаги для офицеров. Надымят, намусорят, а потом заставляют дочку Дорониных, Танюшку, мыть полы и вывозить всю грязь. Вот она, бедная, и ползает по полу каждый день с тряпкой и щеткой.
   - Сколько лет Тане? - спросил Шумавцов.
   - Четырнадцать. Тебе в невесты еще не годится.
   - Тетя Маруся! А если попробовать одно дело?
   - Ты о чем?
   Алеша рассказал Вострухиной о полученном задании и спросил:
   - Может, Таня сумеет? На девочку вряд ли кто подумает.
   А самому стало нестерпимо больно. Не толкает ли он ребенка на смертельно опасный шаг? Если Таня попадется, немцы замучают ее, и гибель девочки тяжеленной глыбой ляжет на его совесть. Не отказаться ли от этой мысли? Но Вострухина деловито заявила:
   - Попытка не пытка, спрос не беда... Попробуем, Танюшка не из пугливых.
   Через три дня тетя Маруся пришла в дом Хотеевых. Алеша находился здесь же и кинулся к Вострухиной.
   - Ну как?
   - Все в порядке. Получай.
   Вострухина закинула руки за голову, засунула пальцы в пучок волос на затылке и вынула круглую медную печать. Протянула ее Алеше и, не дожидаясь расспросов, рассказала, как учила Танюшу, как та в обеденный перерыв ползала по полу и, улучив момент, схватила со стола эту проклятую печать и прибежала к ней.
   - Ну, а Танюша как?
   - Да ничего... Фрицы вернулись, стали ту печать искать, весь дом перевернули, ничего не нашли. А на девчонку и внимания не обратили.
   На радостях Алеша несколько раз чмокнул в щеку Марик Кузьминичну. А она прикрыла волнение шуткой:
   - Ты гляди, как бы мой старик, Иван Михайлович, не вызнал, что ты целуешь меня. А то он сам знаешь какой, накостыляет тебе...
   - Завтра встречусь с Посылкиньш, передам печать, а заодно и привет Ивану Михайловичу. За такое дело вам, тетя Маша, полагается не только поцелуй, но и орден!
   Все кончилось благополучно. Гестапо арестовало нескольких солдат из канцелярии, а исчезнувшая печать оказалась в руках Суровцева и Золотухина.
   Первое задание было выполнено. Оставалось второе - составить список скрытых предателей. Алеше сначала казалось, что это задание осуществить легче легкого. А на деле все получилось иначе. Открытые предатели были известны всем: Иванов, Двоенко, несколько полицаев и сотрудников управы. Но как распознать тех, кто затаился, кто темными ночами якшается с гитлеровцами и за "тридцать сребреников" продает совесть и честь?
   К этому времени Бенкендорф и его подручные отчетливо понимали, что в городе действует организованная сила, однако до сих пор им не удавалось нащупать подполье.
   Запираясь в кабинете, Бенкендорф прочитывал сводки: расстреляно двести партизан и подозрительных русских жителей, публично повешено семь человек для устрашения, отправлено в Германию рабочей силы больше тысячи. А разрушенные и сожженные дома? А отнятие продовольствие. Это тоже можно приплюсовать к цифрам итоговых докладов. И все-таки спросят его, специалиста по русским делам: почему каждодневно подстреливают немецких солдат и полицейских, почему дважды взорвана Сукремльская плотина - важная магистраль, по которой движутся подкрепления, почему сгорают тонны и тонны драгоценного горючего, доставленного издалека с таким трудом? Почему?
   Фронт снова приближается к Людинову. И чем слышнее раскаты орудийного грома, чем чаще налетают на город советские штурмовики, тем все более чувствует Бенкендорф свое бессилие перед теми, кого он должен был покорить и сделать послушными рабами.
   Да, господину коменданту не помог террор. Ему (как ни горько об этом писать) помог случай. Да, случай! А может быть, излишняя доверчивость подпольщиков, их недостаточная опытность в делах конспирации.
   
   ...Встречаясь с Алешей, Прохор Соцкий всегда заводил одну и ту же пластинку: жить, мол, тяжело и скучно, надо бы что-нибудь делать, вредить немцам, но как, с кем? А однажды высказался более решительно:
   - Знаешь, я сам себе противен. Отработаю свое на заводе, а в душе темным-темно: ведь на фрицев приходится вкалывать. Приходишь домой и заваливаешься спать, чтобы ничего не видеть и не слышать.
   - А ты бы не очень старался, - осторожно заметил Алеша.
   - Попробуй только!.. Ты ведь тоже на фрицев работаешь, тоже на заводе служишь.
   - Да, служу. Но после завода стараюсь не спать.
   Соцкий удивленно присвистнул и спросил:
   - Может, это ты...
   - Что я?
   - Шуруешь? Гестапо и полиция аж с ног сбились.
   - Ишь, куда хватанул! А вообще-то пошуровать следовало бы.
   - Так давай, Леша, давай!
   - Что давай? Это не так просто. Вокруг гестапо и прочая сволочь. До гестапо нам не добраться, а вот до сволочи не мешало бы.
   - В чужую душу не влезешь, народ замкнулся, друг друга боится.
   - Неправда. Советского человека всегда распознать можно.
   - А что ты про меня думаешь?
   - Видимся мы редко, - уклонился от ответа Алеша. - Да и сам ты сказал, что в душе у тебя темным-темно.
   - Видимся редко - это правда. С другими-то ты часто встречаешься.
   - С кем?
   - С кем? Кто же не знает, что ты старую дружбу водишь с Апатьевым, с Лясоцким, с Евтеевыми... И сестер Хотеевых не забываешь, особенно Шуру.
   - Послушай, друг, - Алеша положил руку на плечо Прохора. - А не можешь ли ты все же присмотреться к тем, кто вокруг тебя работает и живет? Кто из них - советские, а кто фашистам запродался.
   Соцкий внимательно глянул в глаза Шумавцова.
   - Понимаю... Все понимаю,- тихо произнес он.- Значит, я не ошибся.
   - В чем?
   - В том, что ты шуруешь. Иначе зачем тебе такие сведения?
   - Ну мало ли что... Пригодятся.
   - Не такой уж я глупый, Алешка. Только ты меня не бойся, я ведь тоже свой. А списочек я тебе постараюсь составить.
   Прохор Соцкий действительно искренне хотел помочь Шумавцову. Но, получив такое на вид несложное задание, сразу же стал в тупик; рабочих на заводе много, поди узнай, что у кого на душе, кто точит зубы на гитлеровцев, а кто продался им.
   И тут у Прохора мелькнула спасительная мысль: ведь его дядя Федор Иванович Гришин как-никак начальник цеха, уж он-то должен хорошо знать заводских рабочих и служащих. Что с того, что он сектант, пусть себе бормочет молитвы...
   И невдомек было Прохору, что тихость и богобоязненность - маска, под которой хитрый мастер прятал свое истинное лицо. Он уже давно был в чести у коменданта города фон Бенкендорфа и числился у того в "активе" заслуживающих доверия информаторов.
   И вот к этому тайному осведомителю по простоте души обратился за помощью Соцкий. В тот же вечер, присев к столу, за которым дядя, распаренный, красный, разомлевший после очередного моления, с шумом и присвистом хлебал чай, Прохор завел разговор о том, что, мол, наверное, на заводе есть люди, которые рады немцам и не желают возвращения Советской власти.
   - Может, и есть такие, - равнодушно согласился дядя, но уши навострил. - А тебе что с того? Какая тебе корысть?
   - Да мне лично никакой корысти нет, хотя, сами знаете, ихний порядок не по душе. Но ведь не все такие, как мы с вами: работаем, пьем чай и спим. Есть и такие, что и не спят.
   - Ой ли? - хитро сощурился Гришин. - Если и есть, то ты к ним какой интерес имеешь?
   - Хотел бы иметь... - Прохор умолк, боясь сказать лишнее, но дядя уже вцепился в него мертвой хваткой, понял, что сейчас, может быть, в его руки попадет такое, от чего ахнет сам господин Бенкендорф.
   - Ты не тяни, не мямли... Хочешь советоваться, так выкладывай, я тебе не чужой.
   Прохор несколько секунд молчал, подыскивая подходящие слова, а потом, решившись, выговорил:
   - Хочу помочь своим ребятам сведения кое-какие добыть.
   - Какие?
   - Нужно бы списочек составить, записать фамилии тех, кто немцам прислуживает, а может, доносчиком стал. Ведь на заводе уже не одного человека взяли и отправили в гестапо или на тот свет. Значит, кто-то доносит. А если у нас такой список будет, мы сможем этих сволочей и за холку взять.
   - Кто это мы? - хрипло спросил Гришин. Вот оно! Бог услышал его молитвы, теперь счастье само привалило в руки.
   Как ни мялся, ни крутился Прохор, а рассказал дяде о своей встрече с Алешей Шумавцовым, о ребятах, которые дружат с Алешей и часто встречаются у сестер Хотеевых. Этого было достаточно, чтобы Гришин сообразил что к чему. Пообещав парню подумать и, если удастся, помочь, Гришин торопливо допил чай, сказал, что ему нужно еще сходить к одному знакомому, тоже божьему человеку, и бегом помчался в комендатуру. Через несколько минут он уже докладывал Бенкендорфу все, что узнал от Соцкого.
   Так попали участники комсомольского подполья в руки полиции.
   Дело подпольщиков Бенкендорф поручил вести... Дмитрию Иванову.
   - Он местный, хорошо знает этих щенков, а нужные навыки и школу уже прошел.
   И Иванов "развернулся". С мстительной злобой и изуверской жестокостью допрашивал он арестованных, добивался их признания о связях с партизанским отрядом и командованием Красной Армии. Но ни парни, ни девушки - избитые, окровавленные, истерзанные - не проронили ни слова. Они отлично представляли себе, что пришел их конец, что уже пылают "высокие костры". Они готовились взойти на эти костры достойно, как и подобает комсомольцам, детям ленинской партии.
   В одной камере с Шумавцовым и Шуриком Лясоцким оказался и штабс-фельдфебель Борхарт. Здесь состоялось их запоздалое знакомство. Ребята сначала сторонились арестованного в фашистском мундире, а тот печально смотрел на своих соседей по камере и советовал молчать, не называть фамилий друзей. О себе же он сказал очень коротко и выразительно:
   - Я - коммунист... Я - капут...
   - Камрад... Товарищ... - еле шевеля губами, прошептал в ответ Шумавцов. В этот момент Алеша забыл о своих страданиях, об участи, ожидавшей его и друзей. Сердце согрело прекрасное чувство интернационального братства. - Камрад, - повторил он.
   Борхарт поник седеющей головой и через минуту спросил:
   - Фройляйн Тонья?
   - И Тоня и Шура...
   - Надо швайген... Молшать...
   Не будем рассказывать подробности пыток и мучительной казни подпольщиков. Не будем рассказывать и о том, как долго и безутешно рыдал Прохор Соцкий, что невольно стал пособником гестаповского агента Гришина.
   Он ушел из дома сектанта-предателя, приютился где-то и остался наедине со своей совестью. А она жгла, мучила, не давала покоя...
   Так разошлись в разные стороны жизненные пути земляков, бывших школьных товарищей. Алексей Шумавцов и его помощники пали смертью храбрых в борьбе с фашизмом. Дмитрий Иванов до конца служил врагам нашей Родины, менял обличье, имена, фамилии, стал уголовником и уже совсем было запутал свои кровавые следы. Но наши чекисты нашли его, разоблачили и передали в руки правосудия. Смертная казнь - таков был единодушный приговор советского суда.
   А Прохор Соцкий? Гуманное Советское правительство простило ему невольное предательство.
   На Людиновском локомобильном заводе трудится комсомольско-молодежная бригада коммунистического труда имени Героя Советского Союза Алексея Шумавцова. А он - неподалеку. В центре городского парка высится его стройная фигура. Он стоит на гранитном постаменте, в летней рубашке, сжимая древко развевающегося знамени и весь устремленный вперед. Только вперед! На бронзовом барельефе высечены имена боевых друзей Алеши.
   "Эй вы, грядущие, мы умираем за вас!" - словно рвется с губ Шумавцова.