Казис Беляускас
ШАКЯН, 1941-й

Вся семья Беляускасов в годы войны сражалась с врагом - в рядах Красной Армии, в партизанах, в подполье. Стоит крайний слева - Касис Беляускас, автор воспоминаний (снимок наших дней)

   Начало смеркаться, когда мы с Пиюсом вышли из лесу. Еще немного, и покажутся первые домики городка. Ноги у меня гудели, а бедный Пиюс стал даже прихрамывать, видно, разболелась рана: постарался полицейский с месяц назад.
   - Скоро придем, - подбодрил я товарища. Чтобы не поддаваться усталости, я стал думать о задании. Правильно решил наш подпольный комитет: во что бы то ни стало связаться с комсомольцами, оставшимися в Шакяе, и втянуть их в нашу работу. Нас с Пиюсом направили к комсомолке Аде Шакайтите.
   Впереди показались две фигуры.
   - Патруль, - шепнул Пиюс.
   Когда мы поравнялись с немцами, Пиюс поправил висевшую через плечо пилу. Раздалось жалобное бренчание. Патрульные оглядели нас с ног до головы.
   - Батраки, - равнодушно кивнул один в нашу сторону, - дрова пилили.
   Мы свернули в ближайшую улочку, перешли по мосту и зашагали вдоль реки. Вот и слободка, где домишки за заборами, похожие один на другой.
   - Кажется, этот, - показал я неуверенно на один из домов.
   Мы осмотрелись. Улица была совершенно пустынна. Неожиданно из окон домика раздались звуки граммофона.
   Мы с Пиюсом переглянулись: нашли время веселиться.
   Я не виделся с Адой целый год.
   - А она тебя узнает? - спросил Пиюс.
   - Трудно сказать. Мы учились в одной гимназии, но близко знакомы не были.
   - Ладно. Там видно будет. Стучи.
   Я постучал. Сначала тихо, потом громче. За окном замелькали тени. Музыка оборвалась. Дверь отворила Ада.
   - Вам кого? - Она внимательно оглядела нас. Я всегда был робок с девушками. Смутился и сейчас. Первое мгновенье не мог произнести ни слова.
   - Ты не узнаешь меня? - наконец выдавил я с трудом.
   - Заходите в дом, - сказала Ада и прошла вперед.
   Кто-то разглядывал нас в приоткрытую дверь соседней комнаты.
   - Мы зашли попить воды, Адуте, - сказал я.
   - Идемте в кухню.
   Мне показалось, что Ада насмешливо взглянула на меня.
   В кухне я представил Пиюса.
   - Мой друг Повилас, - так назвал я его из конспиративных соображений. - А я...
   - Постой, постой, - перебила Ада. - Вспомнила: ты Казис Беляускас.
   Мы стали вспоминать гимназических товарищей, учителей. Постепенно разговор перешел в нужное русло.
   - Наша компания, - Ада показала глазами на соседнюю комнату, - не только музыкой и танцами интересуется. Мы кое-что делаем...
   Я решил раскрыть наши карты:
   - Повилас - представитель подпольного комитета комсомола. Мы пришли договориться о совместной работе.
   Ада захотела познакомить нас с участниками "вечеринки", Пиюс предложил немного обождать.
   Приближался комендантский час. Мы договорились о следующей встрече и ушли.
   ...Мы гордились, что литовская молодежь, не страшась фашистской расправы, вступала в нашу подпольную организацию. По совету моего брата Витаутаса - а он был посланцем партии с Большой земли - наш комитет применил хорошо проверенную систему троек. Такие тройки были созданы в Янкае, Казлу-Руде, Науместисе, Кемпинае. Ну и, конечно, в Шакяе.
   Шакяйские комсомольцы действовали активнее других. Собравшись у Ады Шакайтите или еще у кого-нибудь из ребят, мы под звуки старенького граммофона договаривались, кто чем займется. И в последующие дни после таких собраний в городе гасло электричество, летели стекла в арбейтсамте * (* Учреждение, ведавшее набором (фактически - насильственным угоном) рабочей силы в Германию.), появлялись листовки Совинформбюро о положении на фронтах, о разгроме немцев под Москвой.
   Фашисты бесились. Начальник городской полиции Смуклявичюс издавал приказы один свирепее другого. Участились облавы, патрули проверяли документы на каждом шагу.
   То там, то здесь вражья рука вырывала из наших рядов товарищей, В первых числах января был арестован Пятрас Жарнаускас. Это он заставил немцев встречать Новый год без света, при керосиновых лампах.
   Попал в облаву Альгис Валуцкас. Парня спросили:
   - Ты комсомолец?
   - Жалею, что не был, - ответил он.
   Вмест с Альгисом попал в облаву комсомолец Ионас Казлаускас. Закрытую машину, куда затолкали ребят, окружила толпа.
   Мать Ионаса с узелком протиснулась вперед.
   - Ионас! Ионас! - звала она в отчаянии. - Передайте же моему сыну еду!
   Полицейский грубо толкнул старую женщину:
   - Пошла прочь!
   Старуха упала, содержимое узелка рассыпалось.
   - Подбери свое барахло да проваливай отсюда! - заорал на нее полицейский.
   Женщина с трудом поднялась с земли.
   - Бандиты проклятые! Придет и ваш час...
   Эмилию Казлаусканте тут же арестовали. Больше ни ее, ни сына никто не видел.
   
   ...В условленный час мы с Антанасом пришли в овражек. Подождали с полчаса напрасно. Почему не пришел Бакис?..
   На опушке Антанас влез на высокое дерево. Смотрю, товарищ мой быстро спускается вниз, кивает на вершину. Я забрался на макушку, посмотрел и не поверил глазам. Там, где недавно стояла чистенькая, ухоженная усадьба Бакиса, торчала печная труба. Еще дымились угли.
   Мы были в отчаянии. Погиб Бакис, наш отважный связной, пропало наше убежище, сгорел радиоприемник.
   Пренебрегая осторожностью, мы отправились в Вишакио-Руду. Там от верных людей мы узнали, что в усадьбу Бакиса немцев привел староста Самулявичюс. Солдаты окружили хуторок. Подожгли с четырех сторон. Тот, кто пытался спастись от огня, попадал под пули. Жена и дочь Бакиса остались живы, они были в городе, когда к ним нагрянули каратели.
   В ту ночь я долго не мог уснуть - переживал гибель Бакиса.
   Под утро у нас во дворе забрехала собака. Раздался приглушенный голос матери:
   - Полиция!
   Я соскочил с постели, быстро оделся. Но бежать поздно. Один полицейский уже встал в дверях, другой вошел в комнату.
   - Доигрались, - буркнул он.
   После обыска нас - маму, сестру Регину и меня - вывели во двор и втолкнули в полицейскую машину.
   По дороге в гестапо сквозь неплотно закрытую дверь машины я видел знакомые места. Как пустынна сейчас огромная базарная площадь! Будто наяву вспомнился мне митинг по случаю провозглашения Советской власти. Над площадью разносился торжественный голос Виктораса Валайтиса, нашего поэта и председателя исполкома. "Свет новой жизни, - говорил Валайтис, - идет с востока. Недаром мы боролись и принесли столько жертв. Так возьмемся же за плуг, книгу и лиру и будем строить социализм на нашей земле. Наш труд будет лучшим памятником погибшим в борьбе за свободу".
   Всего год жили мы при Советской влагсти, год дышали воздухом свободы. И когда фашисты захотели отнять у нас новую жизнь, вся трудовая Литва поднялась на борьбу. Взять хоть нашу семью. Отец мой - Юргис Беляускас - с первых дней войны ушел в партизаны, братья Витаутас и Владас были организаторами подпольной и партизанской борьбы, брат Феликсас сражался на фронте в рядах Красной Армии, моя мама и сестра Регина помогали мне в подпольной работе...
   - Приехали, вылезайте!
   Нас ввели в здание гестапо и развели по камерам. Начался многодневный ужас допросов, когда хотелось только одного - хоть на минуту потерять сознание, перестать чувствовать, уйти от боли.
   На другой или третий день меня вели на очередной допрос. Вдруг я замер, едва удержался от возгласа. Мимо меня по коридору в сопровождении стражника шла Ада. Лицо ее было в крови, губы распухли. Чтобы не выдать себя, я закрыл глаза... Значит, взяты не только Складайтис, Станкявичене, семья Адомайтисов, Станисловайтис, Венцюс, но и тройка Ады. Неужели с таким трудом созданное подполье провалилось?
   Мы потеряли счет дням. Но как ни злобствовали гестаповцы, им не удалось нас сломить. Мы ни в чем не признались и не подписали предъявленных нам обвинений.
   Из гестапо нас перевезли в тюрьму. Потянулись тоскливые, однообразные дни в камере с наглухо забитыми окнами.
   ...11 июля 1942 года тюрьма заволновалась. С утра по беспроволочному тюремному "телеграфу" из камеры в камеру передавали новость: возле леса Батишкяй вырыты ямы, готовится массовая казнь. Никто в этот день не притронулся к пище.
   Поздним вечером во двор тюрьмы въехала машина. Забегали надзиратели, захлопали двери камер. В длинном мрачном коридоре выстроились десять заключенных. Им связали руки за спиной и вывели во двор. Взревел мотор, потом все стихло. Вскоре вдалеке защелкали выстрелы.
   А потом снова гул мотора, крики карателей, и еще шестеро мужчин и две женщины отправились в свой последний путь.
   Через несколько дней остальных заключенных развезли по разным тюрьмам, вывезли в Правенишкский концлагерь. Меня с матерью оставили в шакяйской тюрьме.
   На некоторое время подполье было парализовано.
   Но вот в нашу тюрьму стали доходить отрадные вести с воли: борьба продолжается.
   Принесенные нами жертвы оказались не напрасными.
   Оккупантам не было покоя на литовской земле.