Будто совсем недавно это было — так еще свежо в памяти все пережитое! А ведь с тех пор прошло уже 20 лет. За это время вновь поднялся из руин и пепла наш родной город-герой, он стал лучше, светлее, величественнее. Но еще и сейчас среди новых прекрасных зданий, на многих улицах и площадях заметны следы небывалого сражения, пронесшегося страшным смерчем над городом из конца в конец. Так и в памяти участников этого сражения, среди светлых радостных мыслей о сегодняшних созидательных днях еще живут впечатления от тех суровых, напряженнейших дней и ночей, когда на берегу великой русской реки Волги решалась судьба всего прогрессивного человечества.

Занятые повседневным мирным трудом, мы нет-нет да и вспомним о них. Вот и теперь, мы как будто вновь видим, как это было. В памяти встает все, до малейших подробностей...

* * *

...Я давно уже не ночевала дома. Все наши работники перешли на казарменное положение. Моя тринадцатилетняя дочь Надя оставалась в квартире одна. Когда гитлеровцы бомбили наш район, она или бежала в убежище или, обнимая собаку Индуса, становилась между окнами в простенок.

Уезжать из города она долго не хотела, говорила: «Мама, я ведь тоже могу быть полезной, умею раны перевязывать».

Я и не знала, что моя дочь посещала кружок Красного Креста, чтобы оказаться полезной и необходимой во время войны. С трудом, мне удалось уговорить ее уехать к знакомым за Волгу.

На церковной колокольне, находившейся в Дзержинском районе, был установлен наблюдательный пункт. Отсюда открывался вид на весь район, в котором я работала председателем Совета депутатов трудящихся. Колокольня эта была очень ветхой. Во время бомбежки ее качало из стороны в сторону. Не раз фашистские летчики пытались сбить нашу вышку. Кругом рвутся бомбы, звонишь бойцам наверх, спрашиваешь: «Ну, как?», а они отвечают только: «Качает».

Однажды, поднявшись на колокольню, я увидела, как горело здание облисполкома. Рядом со мной стояла заведующая районо Мария Лисунова.

— Вот видишь, — говорила она, — горит дом, который ты сама строила.

Мы строили этот дом в 1929 году. Тогда я работала еще шофером, возила на строительство песок.

Активное участие в обороне района принимал работник райсовета т. Пинчук — изумительно хладнокровный человек. В те дни я как бы пользовалась его хладнокровием. Я не знала, какое отдать приказание — ведь за несколько минут каких только ни поступало сообщений: то полный завал дома, столько-то упало фугасок, столько-то зажигалок; то надо отрыть заваленных людей в одном доме, то в другом. Я соглашалась со всеми приказаниями умелого и находчивого Пинчука и, глядя на него, училась держать себя так, чтобы не теряться в острые минуты, не ужасаться и не горевать, а вносить во все ясность и помогать людям.

В здание исполкома райсовета на углу Невской и улицы Пархоменко попала авиабомба большого калибра. Здание было полностью разрушено. Кругом выгорело несколько кварталов. Мы перевели исполком в дом по Совнаркомовской улице, № 120, а рядом построили хорошую щель. Вскоре и это здание пострадало от бомбежки. После этого мы на несколько дней переехали под дамбу, а потом решили, что наиболее безопасное место— это щель у разбитого дома на Совнаркомовской улице. Во все эти дни работа исполкома райсовета не прекращалась ни на один час. Надо было устроить проезды на улицах, восстановить разрушенную водопроводную сеть, спасать раненых, убирать трупы, тушить пожары, расширять бомбоубежища, строить новые, охранять район от шпионов и диверсантов. Вместе с бойцами аварий-но-восстановительной службы все трудящиеся района производили раскопку завалов, извлекали засыпанных людей.

Одна бомба разорвалась в здании тюрьмы. Заключенных в ней не было, но в нижнем этаже, под массивными сводами бывшей тюремной церкви, укрывалось, как в бомбоубежище, много людей.

Под осевшей стеной мы обнаружили девушку лёт восемнадцати, Нину Петрунину. Она, должно быть, пыталась вылезти из-под развалин, и ее придавило. Обе ноги девушки были раздроблены выше колен. Никогда не забуду ее красивого лица, вьющихся волос. Она смотрела с такой доверчивостью и надеждой на наших бойцов, а они не знали, как ей помочь. Полуразрушенная стена едва держалась. Казалось, достаточно подойти к ней, и она совсем обрушится.

Решено было во что. бы то ни стало спасти эту девушку. Шесть дней продолжалась смертельно опасная работа. Бойцы осторожно выбивали из стены по одному кирпичику и одновременно ставили подпорки. Все эти дни девушка лежала, придавленная стеной. Возле нее непрерывно дежурили врачи, рядом сидела мать.

Девушка была в полном сознании. Ее кормили, давали ей наркоз, чтобы облегчить невыносимые страдания. Просыпаясь, она спрашивала:

— Ну, когда же меня вытащите?

Наконец, ее вытащили. Нина считала себя спасенной и не верила такому счастью.

— Неужели я буду жить? — говорила она.

Мы сделали все, чтобы сохранить ей жизнь. Но после операции ей пришлось ампутировать обе ноги. Нина умерла. Весь район переживал ее смерть, хотя смерть тогда не казалась уже страшной — к ней привыкли.

Сейчас, когда вспоминаешь, как все это было, поражаешься, с какой планомерной жестокостью враг уничтожал наших людей и как самые простые советские люди не щадили себя для того, чтобы спасти любого незнакомого человека.

Загорелись дома военведа на улице Медведицкой. На место пожара быстро прибыли пожарные и вместе с ними депутат Дзержинского районного Совета товарищ Оводков. Немецкие летчики снова сбросили бомбы на горящий дом. Я в это время находилась вместе с Оводковым в одной из воронок. Когда немецкие самолеты спикировали, Оводков увидел у здания женщину, которая металась с ребенком на руках, не зная, куда ей деться. Оводков выскочил, схватил женщину и быстро втолкнул ее в щель. Только он сделал это, как невдалеке упала бомба. Рассеялась пыль, мы бросились к Оводкову, но он был уже мертв.

Фашисты были уже на окраинах города, а городские предприятия не прекращали работы. Рабочим пекарни № 4 приходилось возить воду с Волги под артиллерийским и минометным обстрелом, но пекарня бесперебойно выпекала хлеб и сушила сухари. Поистине самоотверженно работала мельница, директором которой был депутат нашего райсовета товарищ Кошелев. Эта мельница ежедневно подвергалась налетам вражеской авиации. Не раз она бывала в огне. Рабочие тушили пожар, и мельница шов а молола зерно.

Так как большинство магазинов сгорело и нельзя было при ежедневной бомбежке и постоянных обстрелах собирать людей в одно место за получением продуктов, пришлось установить иной порядок снабжения населения продовольствием. Район был разбит на участки, во главе участков поставлены депутаты райсовета или председатели уличных комитетов. На их обязанности было и получение и распределение продуктов. Часто бывало, что товарищи, посланные за мукой на мельницу, попадали под бомбежку и не возвращались. За мукой посылали других. Ценой человеческих жизней доставлялись в наш район продукты питания.

Работники районо во главе с Лисуновой занимались питанием детей, потерявших родителей. На Двинской улице в доме № 60 была открыта детская столовая. За день эта столовая отпускала до трех тысяч обедов. Больным и раненым ребятам обед доставлялся на дом, вернее — в щель или убежище, где они лежали.

Очень помогла нам инициатива самого населения. В больших уцелевших домах были созданы группы самозащиты. Одной из таких групп руководил шестнадцатилетний комсомолец Сердюк. Этот энергичный, быстрый парень стал буквально отцом и кормильцем около шестисот семейств, живших в подвале Дома Советов. Он был и завхозом и поваром. В разрушенном, горящем городе он добывал мед и картофель. Даже свиньями обзавелся. А по ночам занимался эвакуацией — строго по плану, установив очередность. Больных и детей он доставлял к месту переправы на лошадях. Несколько недель назад его еще считали мальчиком, а теперь это был человек с непререкаемым авторитетом.

...Мы забыли голос радио. А надо было держать оставшееся население в курсе событий, разъяснять приказы командования фронта и сообщения Совинформбюро. Этим делом занимались и партийно-комсомольский актив и депутаты Совета. Я обычно обходила убежища с секретарем райкома партии товарищем Халфиным. Сколько, бывало, щелей и блиндажей облазишь за один такой обход района! А как радовались люди, когда мы появлялись! То, что райком партии и райисполком продолжают работать, хотя бои уже шли в пределах нашего района, очень успокаивало жителей. Они говорили нам:

— Так вы еще здесь? Значит, город не будет сдан?

Приятно было это слышать, и мы боялись думать, что обстановка на фронте может сложиться так, что нам прикажут перебраться в другой район города, и тогда придется оставить эти блиндажи, эти щели, заменявшие нам родные дома.

Как-то я проходила мимо дома, в котором осталась моя пустая квартира. Двери открыты, окна без стекол. Я не удержалась и поднялась наверх. В квартире все было перевернуто воздушной волной, только рояль стоял невредимый на своем месте. Вспомнила я вечера у этого рояля. Защемило сердце. Где теперь мой муж, как живет дочь?.. Но это были редкие минуты, когда думалось о своем личном.

Все думы, все мысли каждого были направлены к единой цели: выстоять и отстоять родной город, не сдать его врагу.

Но враг был силен. Все новые и новые силы бросал он против героических защитников города. И как ни тяжело, но пришлось нам все же эвакуироваться из своего района. Трудно передать, с каким горьким горем покидали старики и женщины свои родные места. Жили они в это время (вернее сказать мучились) в блиндажах, щелях, подвалах, но даже из этих убежищ не хотели уходить. И многие все же остались. Одни из них заявляли: «Лучше умереть, но в своем родном городе». Другие просто не допускали мысли, что враг прорвется.

Потом и о них пришлось позаботиться и увидеть, какие ужасы пережили они...

* * *

...Когда замерзла Волга, я несколько раз переходила с одного берега на другой. Наконец, я попала в свой район — туда, где в оврагах и балках, на небольшой территории, не занятой гитлеровцами, под непрерывным огнем, оставались еще наши жители.

С группой товарищей мы переправились на правый берег по льду ползком у завода «Красный Октябрь», а оттуда перебрались к третьей группе Нефтесиндиката.

Здесь невдалеке друг от друга были расположены штабы Чуйкова и Родимцева.

Первым делом я явилась в комендатуру штаба 62-й армии.

Военный комендант товарищ Шевченко повел меня в полуразрушенный домик, врытый в землю.

Вот как произошло мое знакомство с генералом Чуйковым.

— Кто же это додумался вас сюда прислать? — слегка улыбаясь, спросил он.

— Я председатель райисполкома, — ответила я.

— А какую вы работу будете проводить?

— У вас в блиндажах остались некоторые жители нашего района, — сказала я.

— Да. Вы бы детворе сахару привезли.

— Вот этого нет.

— Где же мне вас поместить? С артиллеристами или со связистами? — спросил он.

— Все равно, — ответила я.

— Ну, хорошо, идите к Родимцеву.

Военные товарищи вначале никак не могли понять, зачем мы приехали и что будем делать тут. Но так или иначе всюду встречали нас гостеприимно и с большим радушием — не как гостей, а как хозяев этих мест.

Мы ходили из блиндажа в блиндаж, брали на учет всех жителей, которые жили вместе с бойцами. У Тагиевекого взвоза, в будке стрелочника, я встретила мать и дочь Дегтяревых. По всему было видно, что они уже привыкли к боевой обстановке. Здесь же я впервые узнала об Александре Черкасовой, которая вместе с другими женщинами и детьми во время боев жила на одном из южных склонов Мамаева кургана. Всего за несколько дней мы взяли на учет в своем районе семьдесят семей, живших в самом пекле войны вместе с солдатами. И каждый день через овраг, который был как бы границей, переползали новые люди, спасавшиеся из фашистской неволи.

Мне приходилось часто посещать госпиталь, помещавшийся здесь же на берегу, в туннеле дамбы, по которой проходит железная дорога. Внутри дамбы в четыре яруса были сооружены нары. В земляное дно туннеля вбиты сваи, на них положены доски. Под полом протекала вода. Здесь лечились от ран защитники Мамаева кургана. Прямо из туннеля они снова шли в бой. Вместе с бойцами в этом госпитале были и мирные жители. Я сама направила сюда несколько человек, нуждавшихся в срочной медицинской помощи. Уже потом их удалось переправить на левый берег Волги.

Мы начали регулярно снабжать население продовольствием. Разносили по блиндажам хлеб и рыбу. Уже теперь бойцы знали обо мне. Меня называли — «советская власть!»

Войдешь — обязательно пригласят сесть, угощают чем-нибудь. Поражаешься: пелена дыма все застилает, не видно лица сидящего рядом, а люди поют песни, разговаривают о прочитанных книгах, спорят, вслух мечтают о том, какая жизнь будет после войны. А выходишь из блиндажа — кто белый халат предлагает, кто советует, где пригнуться, где проползти.

В армию Чуйкова со всех концов страны приходили посылки с подарками защитникам города-героя. С каким любопытством распаковывались эти посылочки, в которых заботливо были уложены всякие мелочи, необходимые солдату! И каждый раз после того, как вскрывали такую посылочку, солдаты садились писать ответ в какой-нибудь далекий от Волги город — в Томск или Джамбул. А когда в посылках оказывался шоколад или конфеты, бойцы начинали угощать маленьких горожан, которые жили среди военных.

Вместе с бойцами Родимцев а мы слушали доносившиеся издалека могучие раскаты советской артиллерии. Вскоре на моих глазах гвардейцы покинули свои окопы и блиндажи и, как бы выпрямившись и поразмяв свои кости, перешли в долгожданное наступление.

С разных сторон сходились части Советской Армии в наш Дзержинский район, освобождая его от немцев. 31 января я уже была на центральных улицах нашего района. Прошла мимо разрушенного дома, где была моя квартира. По какой-то случайности из всего имущества уцелел кувшин для цветов. Я его схватила и долго таскала с собой под мышкой, думала: «Когда мы растащим все эти развалины и над нами снова будут крыши и мы будем спокойно спать по ночам, в этот кувшин я снова поставлю цветы».

Мы ходили по своему освобожденному району, по маленьким тропочкам, среди мин, и встречали людей, которые потеряли память, людей, которые боялись своего собственного голоса. Смотришь на человека — фигура мальчика, а виски совершенно белые.

Идем как-то по Солнечной улице, слышим — из подвала доносится чей-то стон. Вхожу туда. На соломе лежит девочка семи лет без сознания. Как потом я узнала, гитлеровцы перед тем, как сдаться в плен, изнасиловали эту девочку.

А вот семья Неделиных, которую я хорошо знала до войны. Неделина долго не могла узнать меня, а когда я ей растолковала, что я — Мурашкина, она не верила и все приговаривала.

— Вас же расстреляли немцы!

Придя в себя, Неделина стала умолять меня спасти ее ребенка. Он болел менингитом.

А вот блиндаж, заваленный трупами. Среди мертвецов ползает маленькая девочка. Увидев меня, она заговорила:

— Я кушать хочу.

В это время на улицах города еще шел бой. Танкисты выбивали гитлеровцев из каменных зданий — последних очагов сопротивления. Ко мне подошел лейтенант, строго взглянул на меня и спросил:

— Что вы тут делаете?

— Это наш район, товарищ, я председатель исполкома Дзержинского района.

— Вот оно что, — как-то протяжно и с удивлением сказал лейтенант, посмотрел на предъявленное мною удостоверение и добавил:

— Тяжеловато вам здесь будет, товарищ председатель.

И я подумала: «Да, пожалуй, теперь будет потруднее».

На Невской улице каким-то чудом уцелел небольшой домик.

— Вот тут-то мы и разместимся, — решила я. Через несколько дней над этим домиком взвился красный флаг. Дзержинский исполком районного Совета депутатов трудящихся снова принялся за работу в своем районе.

<< Назад

Вперёд >>