В начале войны фашисты применяли нехитрую тактику, на один винтовочный выстрел или пулеметную очередь с нашей стороны они обрушивали огонь сразу нескольких пулеметов, а подчас швырялись минами и снарядами.

Бывало, лежит наш солдат за пулеметом или с автоматом, немцы пешком ходят и строчат, а он молчит. «Попробуй, мол, стрельни, он тебя стрельнет, уже лучше лежи, не выдавай себя». Это было, когда гитлеровцы имели превосходство в огневых средствах. Такую тактику захватчики пытались применить и здесь, в уличных боях в Сталинграде, но время было другое. Огневое преимущество брали в свои руки защитники волжских берегов.

Вскоре после эвакуации жителей мы, наконец-то, организовали баню, необходимость в которой чувствовалась уже давно. По ходу сообщения натаскали с Волги воды, оборудовали одно подвальное помещение для купания. Здесь в одном баке грелась вода, в другом проваривалось белье. Бойцы вооружались горячими утюгами, которыми проглаживали верхнюю одежду. В ход пошли давно забытые многими бритвы. Чудесные превращения свершались буквально на глазах: в дверь «парной» входил грязный, заросший человек, а выходил чистый, свежий, в отутюженной гимнастерке. Помывшиеся тут же шли подменять дежурных.

- Ты близко ко мне не подходи,— шутил Свирин, сменяя на посту Шаповалова.

— Это почему же?

— А вот помоешься — узнаешь.— Свирин блаженно закрыл глаза, чмокнул губами.— Словно заново на свет появился.

На следующее утро с КП роты сообщили, что к нам идет старший сержант, которому надо в нашем доме кое-чем заняться. Кто этот старший сержант и чем именно заняться, по телефону нам не сказали, но гадать долго не пришлось. Через час мы уже знакомились со знатным снайпером нашей дивизии Анатолием Ивановичем Чеховым.

Это был девятнадцатилетний паренек из Казани с милым добродушным лицом, невысокого роста. В марте 1942 года по велению своего горячего сердца он добровольно ушел в армию. Его послали учиться в офицерскую школу, но окончить ее не пришлось. На фронтах сложилась тяжелая обстановка, требовалось пополнение, и Чехова вместе с другими курсантами направили в Сталинград.

В первом батальоне 39-го гвардейского стрелкового полка его назначили командиром стрелкового отделения. Несколько раз он ходил со своими бойцами в атаку на Мамаев курган, а когда батальон занял оборону в районе пивзавода, Чехов проявил способности к снайперскому делу. Его освободили от отделения, сам командир полка гвардии подполковник Щур вручил ему новенькую снайперскую винтовку. А вскоре о Чехове заговорили в дивизии.

Кто-то из наших бойцов предложил ему подобрать себе позицию на чердаке.

— Нет, на чердаке долго не просидишь, после первого же выстрела засекут,— пояснил Чехов.

Долго мы с ним ходили по всем этажам. Осмотрели чердак, лестничные площадки. Наконец, удобную позицию подобрали в глубине одной из комнат на четвертом этаже. Еще две запасные подготовили на лестничных площадках. Теперь он приходил к нам почти каждое утро и целыми днями охотился за гитлеровцами, увеличивая свой личный счет истребленных фашистов.

День седьмого ноября выдался на нашем участке спокойным, хотя по-соседству шли бои. Это дало нам возможность по-фронтовому торжественно отметить 25-ю годовщину Великой Октябрьской социалистической рево-люции. Состоялся праздничний обед, нашлась ради такого события и русская горькая по четвертинке на двоих.

На обеде присутствовали гости - политрук Авагимов и офицер из штаба батальона. Политрук рассказал нам о содержании праздничного приказа Верховного Главнокомандующего и зачитал приветственное поздравление командира 13-й гвардейской стрелковой дивизии генерала Родимцева. Солдаты вместе с политруком и представителем штаба батальона подняли кружки и выпили за победу над врагом.

А потом началось веселье, закружились пары. Патефон с несколькими пластинками нам очень пригодился. Сначала звучала веселая танцевальная музыка; потом кто-то поставил новую пластинку, и под низкими сводами нашего подвала полилась знакомая мелодия: «Есть на Волге утес...» Солдаты сначала притихли, вслушиваясь в известные с детства слова, а потом подхватили песню, и она, вырвавшись из узких бойниц, величаво поплыла над израненной, истерзанной сталинградской площадью.

Во второй половине дня к нам пришел командир полка гвардии полковник Елин.

Сегодня он обошел многих гвардейцев, зашел и к нам. Он поздравил нас с праздником, многим товарищам, в том числе Воронову, Павлову, Рамазанову, Ивашенко и другим вручил нагрудные значки: «Отличный стрелок», «Отличный пулеметчик», «Отличный минометчик»... Тут же многие из нас получили и гвардейские значки.

После поздравления бойцов с праздником и вручения нагрудных знаков полковник обошел все подвалы, осматривая нашу оборону и расположение огневых точек. Он остановился у минометного расчета. На посту дежурил сержант Гридин.

— Вы что же, товарищ командир взвода, от своих мин умереть хотите? — спросил полковник у младшего лейтенанта Чернышенко.

— Мы, товарищ гвардии полковник, во время стрельбы вот этой реечкой направление ствола проверяем,— догадавшись, на что намекнул командир полка, оправдывался Чернышенко.

Огонь из минометов мы вели рискованно, стоило на сантиметр сделать ошибку, как мина при вылете из ствола не прошла бы между стеной дома и кромкой цокольного окна, и тогда...

— Подвергать риску себя и бойцов не следует. Сбейте вот этот уголок стены, и вы обезопасите себя,— строго проговорил полковник.

Побывал он и в подземных ходах. Обороной и бойцами он был доволен. Уже прощаясь, он поблагодарил всех за мужество и стойкость.

Гости ушли, а в центральном подвале продолжалось веселье. Воронов и Павлов подшучивали над Чернышенко по поводу его частых бесед с Ниной в укромных уголках:

— Как же так? — разводил руками Павлов.— Не успели познакомиться, как она сразу за Волгу! Вы хоть адрес ее записали?

— Хорошая девушка, — заметил Воронов. — Мы вот здесь гораздо раньше появились, а вот поухаживать никто не осмелился.

— Грехи не пускали,— сказал Павлов,— сам знаешь, какой вид у нас был тогда.

— Не время сейчас девушками интересоваться,— заметил Воронов серьезно.— Первое дело с фашистами расправиться, а девушек любить будем потом.

— А я с тобой не согласен,— откликнулся Павлов.— Если у тебя есть любимая, ты и сейчас должен помнить ее, любить.

— А у тебя есть такая девушка? — спросил у него Чернышенко.

— Знакомые были, а главной, самой любимой, нету.

Я на эту тему ни с кем, кроме Глущенко, не разговаривал, и Воронов поинтересовался:

- А у вас есть такая девушка, товарищ лейтенант?

— Была...

— Почему же вы ни разу письма даже не написали?

Вот ведь солдаты! Даже такую деталь заметили у командира. Я ответил:

— Она оставалась на юге, когда проводила меня на фронт. А где теперь — не знаю.

— А у тебя, Воронов?

- У меня, как у Павлова, нету.

Вошел Глушенко.

— Вот у него, наверное, есть,— засмеялся Воронов.

— А чего у меня нема? У меня все, — ответил Глущенко.

— Девушка любимая, спрашивают, у тебя есть?

— Э, хлопцы, не успели в баньке помыться, як о дивчинах заболтали! Була, була у мени молоденька дивчина, да теперь тоже постарела, як и цей парубок.— Глущенко хлопнул себя по груди и продолжал уже без улыбки, с тайной грустинкой в глазах: — А сыны у меня теперь такие, як вы. Вот разибьем фрицев, вы пойдете своих любимых шукать, семьями обзаводиться. А я — до дому, до жинки. Тильки бы скорее победа!..

Вечером Павлов передал мне, что звонили из роты и велели через час быть на КП. Перед моим уходом ко мне подошел Воронов и попросил передать политруку заявление о приеме в комсомол.

В подвале, где размещался штаб батальона, состоялся вечер. После ужина и речей выступила художественная самодеятельность. Хор исполнил песни о Советской Армии, о Родине. Затем от солдатского перепляса задрожали доски. На подмостках, служивших сценой, появилась санитарка нашего батальона Женя Пахомова. Она спела любимую песню фронтовиков:

Жили два товарища на свете,
Хлеб и соль делили пополам.
Оба молодые, оба Пети,
Оба гнали фрицев по полям.

До глубокой ночи из подвала разрушенного здания УНКВД неудержимо расплывались задушевные мелодии русских народных песен, слышался задорный смех, веселье. И это было под самым носом у фашистов.

Но враг не дремал. Вернувшись в гарнизон, я узнал, что в мое отсутствие был бой. Гитлеровцы, видно, считали, что наши бойцы в этот праздничный день будут под хмельком, потеряют бдительность. И просчитались. Гарнизон отбил атаку. В бою были ранены — легко Чернышенко и тяжело Турдыев. Последнего пришлось отправить в госпиталь.

Ко второй половине ноября обстановка заметно изменилась. Силы гитлеровцев были истощены, и они уже не могли вести широких наступательных операций. С верхних этажей мы наблюдали, как они возводили укрепления, строили блиндажи: фашисты всерьез рассчитывали зимовать в Сталинграде. Их командование еще надеялось подкопить силенок и в будущем предпринять новый нажим на защитников города.

Но бои тактического значения не прекращались. Фашисты всячески пытались улучшить свои позиции и время от времени предпринимали вылазки, стремясь — в который раз! — захватить наш дом. Но гарнизон был всегда начеку.

Да и обороняться нам стало значительно легче. Мы уже не чувствовали оторванности от других подразделений батальона. Кроме связных, к нам часто приходили политработники, и мы теперь всегда были в курсе событий, происходивших на фронтах. Даже газеты нам доставляли почти ежедневно. Бывала у нас и та самая худенькая санитарка Маруся, которую я видел в первые дни на мельнице.

За эти дни произошло еще одно событие, относящееся к нашему гарнизону; после недолгой отлучки из «тылов» вернулся сияющий Воронов и сообщил, что его приняли в комсомол. Товарищи от души поздравляли храброго пyлеметчика.Партийно-комсомольская прослойка нашего гарнизона окрепла, она была той силой, которая цементировала, группу.

Через наш дом в тыл врага часто проходили разведчики не только из батальона и полка, но и дивизионные. Однажды с вражеской стороны пол-ковые разведчики притащили завязанного в мешке оглушенного прикладом здоровенного фрица «языка». В другой раз командир роты предупредил, что к нам придут две девушки, надо помочь им пробраться в тыл врага. Молодых разведчиц встретил Воронов и. проводил в центральный подвал. Мы познакомились. Та, что чуть пониже, в темной косынке назвала себя Марией Веденеевой, другая — Лизой Погареловой. Жили они под кручей в землянках. Когда здесь расположился штаб нашего полка, подруги пришли к полковнику Елину и попросились в часть. С тех пор стали они ходить в разведку. Пробравшись в расположение врага, Лиза и Мария нанимались к фашистам стирать белье, мыть кухонную посуду, а по выполнении задания возвращались с ценными сведениями.

— К нам или дальше? — спросил Павлов.

— Не к вам, к немцам на работу идем,— улыбнулась Лиза.

— И не страшно?

— Не впервой.

— Когда же обратно ждать?

— Не раньше, чем через неделю, а может, и позже... Все зависит от тамошних условий.

— А работа очень ответственная?

— Об этом спрашивать не полагается. Работаем для общего дела.

— Может, чайку попьете?

— Нет, спасибо, некогда. Проводите нас на площадь.

По подземному ходу мы вывели девушек в наружный подвал. Пожав нам руки, они вылезли наверх и слились с израненной землей. Сколько мы ни смотрели, пытаясь-разглядеть разведчиц при свете немецких ракет, девушек не было видно. Это действительно были опытные разведчицы.

С КП роты позвонили о том, чтобы приготовили место для работы минеров. Мы обрадовались, потому что необходимость в них назрела давно. Саперы проработали у нас всю ночь. К утру по Солнечной улице до северо-западного угла здания пролегло минное поле. С западной стороны за ним саперы поставили противопехотное препятствие — спираль Бруно. Метрах в тридцати от дома заложили двадцатикилограммовый управляемый фугас.

— Ну, теперь пусть попробуют сунуться! — говорили бойцы.

На нашем участке гитлеровцы, занятые укреплением своих позиций, редко предпринимали активные боевые действия. Да и атаки их теперь были какими-то вялыми, нерешительными: высунутся на площадь, мы стеганем их из всех видов оружия — они и назад. Свободного времени у нас оставалось немало. Целыми днями в подвале наигрывал патефон, не смолкали шутки и смех. Воронов раздобыл скрипку и теперь не расставался с ней.

— И когда ты бросишь пиликать? Надоел,— говорили ему товарищи.

— Это же мать музыки, хлопцы, понимать надо,— отвечал пулеметчик и продолжал терзать инструмент.

Не меньше, чем скрипке, доставалось пианино, которое мы спустили с четвертого этажа в подвал. Каждый, кто проходил мимо, считал своим долгом побарабанить по клавишам, и по отсекам подвала то и дело неслись звуки «собачьего вальса».

В одну из таких минут к нам и попали корреспонденты центральной газеты, мужчина и женщина в сопровождении комбата. По их просьбе я рассказал им о Воронове, Павлове, Глушенко. Корреспонденты посмотрели наши огневые точки, подземные ходы, противопехотные заграждения.

Не успели они уйти, как из-за угла дома на Республиканской улице вышла старушка. Она постояла на углу и повернулась к Солнечной улице. Бабуся шла по противоположной стороне к мельнице, а мы, наблюдая за ней, замерли: стоило ей чуть уклониться в сторону, и попадет на минное поле.

— Бабка, заходи сюда,— крикнул Воронов.

Но старуха отрицательно покрутила головой и продолжала свой путь. Павлов из первого подъезда вновь предупредил ее, но она на его приказ не реагировала. Павлов понял, что это враг.

Очередь из автомата свалила «старуху» на землю, и в ту же минуту гитлеровцы открыли беглый огонь из минометов по западной стене. До самого вечера гарнизон в напряжении ожидал атаки противника, но ее так и не последовало. А когда стемнело, Иващенко и Свирин притащили тело «старухи». Как и следовало ожидать, это была не старуха, а немец в женском платье. «Маскарад» не удался!

Однажды в полночь к нам пришел комбат Жуков.

— В двенадцать ночи будет сильный взрыв. Всех людей с оружием вывести в подземные ходы,— приказал он.

Когда приказание было выполнено, мы с комбатом сели за стол в подвале и положили перед собой часы. Минутная стрелка приближалась к двенадцати.

— Знаешь дом железнодорожников, что правее от вас? Как его тогда фашисты взяли, так ни с места,— рассказывал Жуков.— Сколько раз пытались мы их выбить оттуда — и все неудачно. Но теперь они там последние минуты доживают. Наши соседи пробили подземный ход к этому дому и заложили взрывчатки изрядно. Как ахнет— и полетят фрицы в тартарары, так наши штурмовые группы вперед кинутся, они уже наготове, ждут. Конец будет этому опорному пункту.

Стрелки на циферблате сошлись, и наш дом содрогнулся, как при землетрясении. Мы подбежали к амбразурам. Там, где несколько минут назад возвышалось здание, сейчас поднимался столб дыма и пыли. Сквозь стрекотню автоматов доносилось солдатское «ура!». Гитлеровский гарнизон погиб под рухнувшими развалинами; некоторых фашистов взрывной волной выбросило наружу. Наши подразделения заняли дом железнодорожников.

<< Назад

Вперёд >>