Однажды подполз к лагерю поезд-товарняк. Из вагона на землю сбросили окровавленную девушку. Первым ее увидел Толя и, забежав в наш барак, закричал:
- Смотрите! Смотрите!
Мы выскочили из барака. Четверо автоматчиков вели девушку к комендатуре. Верхняя одежда у девушки была изорвана в клочья. Лицо, руки, виднеющиеся сквозь рваную одежду, тело были в крови. Ей было не больше двадцати лет. Стройная, высокая, русые длинные волосы волнами падают на грудь и спину. Она шла, покачиваясь, с трудом удерживаясь на ногах. И немцы грубо подталкивали ее, торопя. Поравнявшись с нами, она замедлила шаг, повернула к нам свое прекрасное лицо и бодро улыбнулась.
- Ничего, мальчики, ничего! Не так-то легко нас покорить. Они уже поломали зубы. Передайте взрослым - бьет их Красная Армия!
Конвойный грубо толкнул ее прикладом в спину. Девушка всплеснула руками, но не упала, выровнялась и, уже удаляясь от нас, еще раз крикнула:
- Ничего, мальчики, ничего!
Кто она? Почему ей такой усиленный конвой? С первой же минуты, как увидели ее, интересовало это и детей, и взрослых. И еще: что ее ждет?
Девушку втолкнули в комендантское помещение. Много раз приходилось видеть нам, как оттуда выволакивали трупы тех, кто заходил туда своими ногами. Неужели такая же участь ждет и эту русскую красавицу? Впрочем, может, она белоруска или украинка...
Вскоре сердца наши сжались от ужаса: из комендантского здания послышался отчаянный женский крик. Он то затихал, то усиливался вновь. Больше часа пытали немцы девушку и столько же стояли мы, прислушиваясь и не зная, чем помочь.
Сжимали кулаки наши родные мамы. Темнели от ненависти их глаза. Сжав мое плечо ладонью, шептала моя мама, не вышедшая в тот день на работу:
- Людоеды! Ироды! Замучают бедную! О, боже мой! Как же помочь тебе, милая? Во, замолчала... Жива ли ты еще, девочка? Опять кричит... Да неужто нет у них, проклятых, сердца? Гады! Звери проклятые! Чтоб вас родная мать прокляла! Чтоб гореть вам в геенне огненной?
- Такая молоденькая и красивая... - шептал рядом мой дружок и тезка Ваня.
Толя пытался предположить:
- Может, ее как военную поймали? Или как комсомолку... Раскрылась дверь комендатуры. Двое гитлеровцев выволокли и швырнули на землю бесчувственное тело. Девушка была без сознания. Потом немцы взяли ее за руку и за волосы и потащили в одиночную камеру, что была в конце нашего барака.
Мы бросились в барак. Оттуда, через стенку обычно хорошо слышно, что делается в одиночке. Вот с грохотом отворилась дверь, вот грубо ударилось о землю тело девушки, и мы услышали слабый девичий стон.
- Жива, голубушка, - сказала мама.
Как много людей прошло через эту одиночку за то время, что мы здесь! И редко кто покидал ее живым. Чаше всего оттуда выносили трупы и отправляли в печь кочегарки, круглосуточно дымящейся в дальнем конце лагеря. В котлах немецкой бани всегда была горячая вода. Топливом в кочегарке становились и трупы умерших. Неужели и эту девушку ожидает такое?
Вечером пригнали с работы взрослых. Дети сразу же сообщили им о новостях. Мы с Толькой побежали в мужской барак, к военнопленным. Они внимательно выслушали наше сообщение, и один из них сжал нам по очереди ладони:
- Спасибо, что сказали, Будем думать. Как зовут ее, не узнали? Нет? А одета как, в военное или цивильное? Ну ладно, идите. Если что новое, сообщайте.
В нашем бараке женщины настойчиво постукивали в деревянную стенку, надеясь услышать ответный стук незнакомой мученицы. Но ответа все не было. Устав, одни женщины отходили от стены, а их место занимали другие. И снова в вечерней темноте слышалось настойчивое: стук-стук, стук-стук-стук...
Вскоре начался обычный в последнее время налет советской авиации. Уверив себя в том, что "наши бомбы нас не тронут", мы уже не так сильно и прятались. Да и что толку прятать голову под деревянные нары? Смешно было думать, что это может спасти.
Когда, отбомбившись, самолеты улетели и установилась тишина, мы вдруг явственно услышали за стеной глуховатый голос девушки. Она бредила:
- Я тыл-один... Слышите меня? Прием... Тыл-два, слышишь меня? Квадрат 3-105-концлагерь... Бомбежку отменить...
О, как много узнали мы из этого прерывистого хрипловатого шепота измученной пытками неизвестной нам патриотки. Даже ясно стало, почему так настойчиво налетают самолеты на наш лагерь. Думали, видно, что это военный объект. Неужели девушка (возможно, радистка) не успела сообщить то, о чем говорит сейчас в бреду? Впрочем, и бредить ей долго нельзя. Может, немцам того и нужно, чтобы она в таком состоянии высказала то, о чем молчала во время пытки.
Женщины все сильней и сильней стучали в деревянную стенку одиночки. Наконец услышали слабый ответный голос:
- Я слышу Слышу... Кто вы?
Моя мама и Мария Макаровна, как могли, объяснили ей, что это за лагерь, что она находится в одиночке, устроенной в глухой, без единого окошка, комнате семейного барака.
- Кто ты, скажи нам, девонька...
- Ой, мамочка, - застонала девушка за стеной, - ой, как больно мне... Как они меня, сволочи...
Затихла, долго молчала. Было слышно ее тяжелое, хрипловатое, с присвистом дыхание. Потом, видимо, решившись, девушка заговорила вновь:
- Радистка я... прошлой ночью высадили с парашютом... и с рацией... Села на болоте, где много скирд торфа... Видела, как работают пленные... А наши думали, что здесь военный объект... Я передала, что лагерь... но, видно, засекли меня... запеленговали... Вот и взяли... Вы никому, прошу вас... Я верю вам, женщины... О, как болит у меня все... Мамочка моя... папа... Тыл-два, слышишь меня? Прием... тыл-два...
Девушка снова стала бредить. Несколько женщин в нашем бараке опустились на колени и я слышал их страстную молитву:
- Матерь Божья пресвятая Мария! Господи Исусе Христе! Пошлите ей силы! Спасите рабу свою! Отведи, Иисусе, от нас муки сии, укрепи ее. Благодатная Мария, родившая сына Божьего! От тебя все живое на земле. Сохрани и эту молодую жизнь...
Под эту тревожную, щемящую молитву заснули мои неугомонные дружки Ванюшка и Толька. Незаметно уснул и я. Мне снилось, что я могучий русский богатырь, одетый в железную кольчугу. Я подъезжаю на вороном коне к одиночке, булатным мечом разрубаю ее дверь и кричу:
- Выходи, красавица! Ты свободна.
И выходит из темницы золотоволосая княгиня из тех сказок, что не раз рассказывала мне мама.
Проснулся от скрежета раскрываемой барачной двери. Было утро, матерей выводили на построение, чтобы после переклички погнать на работу. Через полчаса в бараке остались лишь очень ослабевшие старухи и дети. И сразу разговор о ней, о таинственной узнице одиночной камеры.
- Жаль, ох как жаль дочечку. Такая молоденькая. Выдержит ли?
Днем девушку гитлеровцы опять уводили на допрос. В камеру возвращали всю окровавленную, полуживую. Так продолжалось несколько дней. На четвертый или пятый день под охраной повели в лагерную столовую. Сотни изможденных, худых лиц повернулись мгновенно в ее сторону. И глаза каждого смотрели на нее подбадривающе и словно бы говорили ей: крепись, мы гордимся тобой. Ведь весь лагерь уже знал, кто она такая, следил за единоборством этого слабого физически, но сильного волей существа со сворой палачей и дознавателей. Пока ее не победили. Ох, как хотелось узникам услышать ее слова, расспросить о делах на большой земле, узнать, где сейчас фронт. Но девушку окружал плотный конвой...
Еще через несколько дней ее вдруг... повели на работу в болота. На тот самый торф, куда ходили и наши матери. Но только одно было отличие: с нее охрана ни на минуту не отводила глаз. Говорить с женщинами ей разрешали, но прислушивались к каждому слову. Видимо, для того и вывели на работу, чтобы она невзначай в разговоре обмолвилась, выдала какую-либо свою тайну. Ведь до сих пор гитлеровцам даже имени ее узнать не удалось.
Хитрость немцев легко разгадали и сама разведчица, и женщины, Разговаривали о чем угодно - о погоде, о том, как грузить торф, об износившейся одежде. Но только не о том, что хотели узнать гитлеровцы.
Впрочем, через несколько дней немцы поняли, что их замысел не удался, и девушку на работу выводить не стали.
А однажды утром ее не оказалось и в камере. С вечера была, женщины переговаривались с ней через стенку, а утром одиночка оказалась пустой. Всполошились немцы, загалдели, заорали, забегали. Послышалась ругань, куда-то рванули мотоциклы и автомашины. Где-то в лесных глубинах слышались автоматные очереди. Непонятно только: в цель стреляли или наугад.
Назавтра в лагере снова сменили охрану. Провинившихся отправили на фронт. За то, что проспали, упустили разведчицу.
Когда в лагере стало более-менее спокойно, мы с Ваней и Толиком пробрались в барак военнопленных. Раньше они встречали нас улыбками, гладили по головкам, шутили. В этот раз обитатели барака были угрюмы и молчаливы и нашего появления, казалось, не замечали. Но я все же решился спросить:
- А где Андрей Николаевич и Павел Андреевич?
Тяжело поднял глаза один из узников. Вздохнул.
- Нет их, хлопчики. Убили их фрицы.
- За что? - вырвалось у меня.
И пленный горько улыбнулся:
- Теперь уж можно рассказать. Тот побег девушке-разведчице устроили они. Побег, кажется, удался. Да вот сами не убереглись. Узнали немцы, кто помог дивчине той. Вчера на болота вывели и... В общем, хлопчики, нет теперь наших солдатских батек... И еще несколько наших парней расстреляли. За то же... Так вот, хлопчики... Столько жизней отдали, чтобы разведчице до наших путь открыть. Только вот дошла ли?
Как удалось вырвать девушку из одиночки, рядом с которой ходил часовой, как на глазах у "вышкаря" перевели ее через колючую изгородь лагеря, кто повел ее по таинственным болотным тропам, всего этого нам не удалось узнать ни тогда, ни через много лет после войны. Не знаю этого и сейчас. Ведь организаторы побега расстреляны. Да и имен их я не знаю. Почти уверен, что Андрей Николаевич и Павел Андреевич - имена выдуманные.
Имени девушки-разведчицы немцы узнали даже под пытками.
Не назвала она себя и женщинам, разговаривавшим с ней через стенку.
Так и промелькнула она ярко вспыхнувшей на мрачном лагерном небосклоне звездочкой. Вспыхнула и исчезла. Лишь гордый, ободряющий взгляд, русые волосы, волнами упавшие на грудь и спину, да кровавые ссадины на прекрасном юном лице... Вот все, что осталось в памяти.
А может, жива? Может, удалось выбраться ей из тех чертовых торфяных болот, добраться до своих и рассказать о том, что видела в нашем лагере? Не оттого ли прекратились вскоре налеты советской авиации на лагерь?
Уже пятый десяток лет несу я по жизни эти жгучие, не дающие покоя вопросы: кто ты? где ты?
А вдруг жива? А вдруг откликнется? Вдруг прочитает эти строки и вспомнит восьмилетнего мальчишку, восторженно смотревшего на нее. Того самого, который до сих пор слышит ее слова:
- Ничего, мальчики, ничего!
| << Назад | Вперёд >> |