И вот - снова крытые машины. Наши четыре семьи посадили вместе. Даже это порадовало. Все-таки не разлучают. Прижали к себе детей Мария Рябова, Екатерина Снытко, Самклида Снытко и моя мама, испуганно вздрагивая от звука мотора, от визжащих тормозов, немецких голосов. За себя они бояться уже устали. Тревожила их наша, детская судьба. Боялись наших болезней, нашего голода, боялись, что отберут нас у родителей, разлучат.

Недолго нас везли. Выгрузили в лагере смерти, расположенном возле Варшавского шоссе. Поместили в барак, где находились обессилевшие, худые, обросшие, в изорванной одежде советские военнопленные. На некоторых были разорванные шинели без погон, на других - одно нижнее белье. Большинство в окровавленных бинтах. В воздухе стоял лазаретный запах, а еще запах разлагающегося, гниющего человеческого тела.

От нашей тюрьмы лагерь, оказывается, стоял совсем недалеко. На западной окраине Рославля. До войны здесь располагалась школа младших командиров погранвойск. Теперь фашисты приспособили два больших двухэтажных здания, другие постройки под лагерь. Включили в него и несколько жилых домов, расположенных рядом. Всего лагерь занимал метров 900 в длину и 700 в ширину.

Вся эта территория была обнесена большой изгородью из колючей проволоки в два ряда, высота которых была свыше трех метров. Через три метра от первой изгороди шла точно такая же. Пролезть через все эти проволочные переплетения, не запутавшись, не зацепившись, было немыслимо.

Парами ходили вокруг лагеря часовые, через каждые 200-250 метров стояли вышки с пулеметчиками и прожекторами. А в поле, вблизи лагеря, со

всех сторон были специальные блиндажи с дотами и дзотами. Ночью в них дежурили специальные группы на случай, если партизаны вздумают напасть на лагерь, чтобы освободить узников.

Во главе лагеря стоял гитлеровский офицер. Отдельные службы тоже управлялись офицерами. Но внутреннее управление передавалось лагерной полиции. В нее немцы подбирали главным образом людей, скомпрометировавших себя перед Советской властью, деклассированные элементы, уголовников. Лагерная полиция была многочисленной, в ней состояло до 250 человек.

Не у всех полицейских было огнестрельное оружие. Не каждому из них доверяли гитлеровцы до конца. Многие ходили с плетками и дубинками. Но и это в руках выродков было тяжелым оружием.

Одевались полицейские хорошо. Это им было нетрудно. Все лучшее они отбирали у своих узников. На рукаве у каждого - белая повязка с надписью "полиция".

Вот в такой лагерь привезли четыре наши семьи из Рославльской тюрьмы. Когда полицаи, поселив нас, ушли, к нам сразу же потянулись военнопленные.

- Откуда вы?

- Почему вас сюда?

- Дайте что-нибудь покушать.

- Слышно ли что-нибудь о фронте?

Часа четыре расспрашивали. Женщины рассказывали, что знали.

- Красная Армия уже наступает, - уверенно говорила Мария Макаровна. Она не имела об этом никаких вестей, но верила, что сказанное ею - истинная правда. Ей хотелось подбодрить этих измученных людей, и это ей удалось. В опустошенных, казалось, гаснущих глазах ее слушателей начинали светится искорки надежда.

В первый же вечер мы убедились, что питание в этом лагере крайне редкое и скудное. О качестве еды даже говорить ни приходилось.

Убедились мы, вернее наши матери, и в том, что никто здесь с их мнением или их требованиями считаться не собирается. Попытались было женщины спросить у гитлеровцев, почему их с детьми, вопреки всем правилам и законам, поместили в лагерь военнопленных.

- Мы же не военные, мы просто женщины, - настаивала моя мама, подступая к какому-то немецкому офицеру, поняв, что он из начальства. Но тот посмотрел сквозь нее, даже не пожелав прислушаться к ее словам, и пошел дальше. Не лучше относились к подобным заявлениям, да и к любым иным, и другие гитлеровцы. Все мы были для них на одно лицо.

И потекли день за днем, ночь за ночью. Особенно тоскливо и одиноко было по ночам. Темы для разговоров иссякли, вспоминать о прошлом было больно. Женщины в самом деле становились одинаковыми: молчаливыми, с грустными глазами. У некоторых стала пробиваться седина, хотя по возрасту до нее было еще далеко.

Ждали появления светлого дня. Пленные тогда торопились поближе к колючей изгороди лагеря, чтобы заметить пришедших сюда с едой для них местных и дальних жителей. Приходили сюда женщины даже из Полтавской, Могилевской, Харьковской, Минской, многих других областей. Весть о лагере советских военнопленных быстро разнеслась по оккупированной территории, и люди торопились сюда в надежде найти среди тех, кто томится за колючей проволокой, своих близких, родных, хотя бы знакомых, которые хоть что-то скажут о муже, сыне, брате. Брали с собой на всякий случай запасы еды. Немного, лишь то, что можно было достать или спасти от ненасытных гитлеровских вояк. Кусочек сала, хлеба, пару яиц... Конечно, найти родных среди тысяч и тысяч пленных было немыслимо. Тогда свою снедь женщины передавали для тех, кто лежит в лазарете отощавший, или для детей. По окрестностям Рославля уже ходили слухи: немцы собрали в лагере смерти несколько тысяч человек, в том числе матерей с детьми, и морят их голодом. И откликались на эту беду женские сердца в разных уголках занятого врагом края. Собирали для обреченных все, что могли: еду, медикаменты, одежду. На подводах везли к лагерю, на ручных тележках. Народ сам принимал меры для спасения своих сограждан.

Сначала пленные только и жили на продуктах, привозимых населением. Потом немцы запретили эти передачи или принимали сами, обещая передать пленным, но не делали этого.

Но народ и здесь нашел выход. Стояли у колючей проволоки, лишь переговариваясь с пленными. Но стоило охране чуть отвернуться или отойти, как через проволоку летели хлеб, сухари, вареное мясо, табак, то есть все, что пряталось до поры под платками, под старушечьими передниками...

<< Назад

Вперёд >>