И пришла весна. А с ней надежды на лучшее. Неужели и теперь, с теплом не придут наши? Да и хлеборобские души ожили, заговорили. Вспомнили, что об эту пору испокон ве¬ков земля ждет крестьянского внимания. Сеять, сеять надо. Хоть и война, хоть и под немцем находимся, а пустой, неза¬сеянной землю оставлять грешно. Вон она дышит уже, про¬сит, умоляет: брось в меня зерно, помоги мне родить буду¬щий урожай и я, как всегда, отблагодарю тебя пышным ко¬лосом и сочным плодом.

И закопошились на огородах селяне. Бросали в теплую землю все, что могли, что осталось от голодной зимы, что смогли наскрести в опустевших кладовушках и погребах. С теми, у кого не осталось вообще ничего, делились как могли.

Некоторые, правда, сомневались: посеем, а урожай окку¬пантам отдавать придется. Но в каждом почти дворе была детвора. Ее-то кормить все равно надо. Придется сеять, сажать.

Мама тоже вышла с лопатой в огород. Копала, а с лица гра¬дом катился пот. Спешила, по древней крестьянской привыч¬ке, не отстать от других, не опростоволоситься перед соседями.

Мне она поручила нянчить Зиночку. Плаксивая, только недавно научившаяся ходить, она уже норовила уйти по¬дальше, потопать на улицу, где так интересно, где еще неве¬домый, еще неоткрытый ею мир. А мне-то каково с ней? Хоть веревкой привязывай ее к себе. К тому же и самому хочется убежать к дружкам, побегать, поиграть. Легче было оттого, что понимал, что и ребятам сейчас не до игр, тоже помогают в огородах своим мамам и бабушкам.

Да и опасно, сейчас на улице. Потому и хватает нас мама и мчится в дом старого Егора, стоит только вблизи появиться незнакомому человеку или полицаю. Как-то надежней под охраной, хотя стар и беспомощен он тоже.

Вроде посеяли. Скоро и первые зеленые всходы картофеля появились на нашем огороде. Надежда на будущую зиму. Но вдруг ворвались в село немецкие мотоциклисты, стали сгонять людей на площадь. Немногие пришли. Часть сельчан попряталась, не надеясь ни на что хорошее от этого собрания. Так оно и вышло. Из группы полицаев и немцев вышел вперед Ефим Хлопяник и сказал:

- По приказу Гитлера жители всех сел должны быть отправлены в Германию. Там их ждет свободная жизнь, много земли и скота. А кто попытается укрыться, будет paсстрелян. Или пойдет в тюрьму. И еще вот что: дома, откуда мужчины ушли в партизаны, подлежат уничтожению. Все, идите, готовьтесь к отправке.

Человека два-три все же поверили, что в Германии их ждет райская жизнь.

- Ты гляди. И скот, и землю обещают.

Но старый Демьян Зиновьевич криво усмехался:

- Знаем мы эти посулы. Хлопяникам да Новиковым или Лобановым с Бареевыми так что-то и светит. А нам в лес уходить надо бы, схорониться до прихода наших.

В тот же вечер в Ленинское из леса пришел Борис Фирсович:

- Забегали крысы амбарные! - сказал сельчанам, имея в виду полицаев, - приманки сулят, выслуживаются перед хо¬зяевами. А я вот вам от партизан хорошие новости принес. Бьют наши немцев. Под Москвой еще зимой хорошо погна¬ли, теперь под Сталинградом бои идут.

Вдруг вспыхнула ярким пламенем крайняя на пригорке изба. Ленинского. И верховой немец с факелом в руках мет¬нулся к другому дому. Значит, не просто пугали, говоря, что партизанские дома будут сожжены. Держат свое черное слово.

Из горящего дома выбежала Мокрида:

- Люди, спасайтесь! Сжигать нас пришли!

Она бежала вниз с горки, а за нею четыре дочки. А вслед им разда¬лись автоматные очереди. Но Мокрида уже скрылась за орешником, увела своих испуганных птенцов. За нею ринулись в лес и другие женщины с детьми. Скрыться успело все село. Уже глубокой ночью, притаив¬шись в густой чаще, крестились при виде озаренного всполохами неба. Это горели дома опустевшего родного села.

Сорок две семьи из Ленинского и Луговки собрались в ту ночь в самой дальней, недоступной, как казалось им, для немцев части леса. Судили-рядили, как быть. Возврата домой нет, это ясно. Идти к партизанам - стать обузой им в их тяжких лесных буднях. Значит, надо просто затаиться в лес¬ной чаще, ждать прихода родной армии. Другого выхода нет. У невзрачного костра женщины спали, прижав к себе де¬тей. Так, чтобы при опасности вскочить на ноги и не искать в темноте своих мальчишек и девчонок. Чтобы сразу, словно лань, пуститься в бег по дремучему неприветливому лесу. И спали и не спали. Скорее всего пытались поспать, а сами на¬стороженно прислушивались к каждому шороху. Даже ког¬да откуда-то неожиданно появился Борис Фирсович, сорва¬лись было с места бежать куда глаза глядят. Еле докричался до них партизанский связной, останавливая и успокаивая. Потом рассказывал им, как искал их всю ночь, как напорол¬ся на немцев, оцепивших лес, как еле ушел от них.

- Пришлось в воде от них притаиться, в лозняке, у Сныткиной струги. Как утопился в болоте! Но ничего. Ушли, не заметили. А то уж единственный патрон думал для себя ис¬пользовать, чтобы не попасться.

Женщины, увидев Бориса Фирсовича, повеселели. Даже шутить старались:

- Да мы твой мундир, Фирсович, враз и постираем, и про¬сушим. Даже проутюжим. Не ходить же тебе по лесу без стрелочки на брюках.

Вскоре Борис Фирсович засобирался обратно в партизанский отряд.

- Пойду, сообщу хлопцам, что сталось тут с вами. Надо же помочь вам как-то. А пока затаитесь. А если немцы... Не бегите все вместе. Поодиночке, в разные стороны постарайтесь.

И ушел. И снова остались 42 партизанские и непартизанские семьи наедине с лесом, темнотой, таинственными шорохами, наедине со своим страхом и своей беспомощностью.

Где-то далеко слышались выстрелы. Чьи? Немцы стреляют или партизаны? Сперва они настораживали. Потом женщины привыкли и к ним.

Мама укрыла меня и Зину одеялом и тихо уговаривала:

- Родненькие. Терпите, не плачьте. Немцы совсем недалеко, услышать могут.

И вдруг рядом выросла фигура Демьяна Снытко:

- Маша! Уходите скорее. Немцы сюда едут.

Схватила мама Зину на руки, хотела побежать за исчезнувшим за кустами Демьяном, но замешкалась, подбирая одеяло - единственное, что удалось накануне захватить из дому. Рядом раздался хрипловатый и громкий крик:

- Вылазьте. Идите за нами. Будете бежать, расстреляем.

Где-то впереди слышался топот, треск сучьев, крики - гнались за Демьяном. Темная, неразличимая в ночи фигура подталкивала маму стволом винтовки. Она шла, прижимая к себе Зиночку, спотыкаясь о корни деревьев. Я боялся от¬стать от нее, хватался за ее кофту, мешая идти. И был уве¬рен, что вот сейчас фашистский холуй выведет нас на нуж¬ное место и расстреляет. Полицай покрикивал:

- Шагай, шагай! Сейчас со своими соседями встретишь¬ся. Всех переловим, партизанские дряни.

Вскоре нас втолкнули в группу пойманных в лесу одно¬сельчан. Шесть семей, которым так и не удалось спастись от облавы. Мы стояли у дороги, ведущей на Ленинское, и ожидали своей участи. В сторонке стояли охранники, громко хохотали, словно и не обращали на нас внимания. Но вот один из них заорал:

- Ну хватит рассиживаться. А ну стройтесь со своими детьми. И каждая называет свою фамилию и сколько с ней детей. И не врать! За брехню - расстрел! Ясно?

Он достал бумажку из сумки, послюнявил карандаш.

- Итак, первая. Как фамилия, откуда, сколько детей?

- Рябова Мария Макаровна. Детей четверо. С Ленинско¬го мы.

- Лобанова Мокрида. Четверо... Тоже с Ленинского.

- Снытко Екатерина. Детей - один. С Ленинского.

- Новикова...

Но вот я слышу и мамин голос:

- Чуханова Мария Пантелеевна. Тоже с Ленинского. И двое детей со мной.

Нас погнали к родному, догорающему поселку. Почему-то не тлеющие остовы изб запомнились мне тогда, а буйно распустившиеся цветы на знакомом, любимом нами, детво¬рой, лугу. Сюда мы любили прибегать, поваляться на траве, послушать жаворонка над головой. Хотелось и сейчас вы¬скочить из нашей небольшой колонны и пробежаться боси¬ком по росистой траве. Из задумчивости вывел меня стон, вырвавшийся из груди Марии Макаровны.

- Соседушки! Что же это, а? Да что же они наделали, иро¬ды проклятые?

Догорало Ленинское. И сразу стало неживым, незнако¬мым, пугающим. Страшен и неприятен был даже запах гари, стоявший в воздухе.

- Остановиться! - раздалась команда - можете отдохнуть перед дальней дорогой. И пошастайте, вдруг что пожрать найдете своей детлахе.

Что можно было найти на чужих пепелищах, коль и в сво¬их хатах было - шаром покати. И все же мама вспомнила, что в свинарнике припрятала су¬мочку с пшеничной мукой.

- Можно я пойду возьму? – обратилась к аппетитно жующим свое сало полицейским.

- Иди. И не вздумай бежать.

Куда бежать, если здесь оставались я и Зиночка? Даже уходя на несколько минут, оглядывалась, боясь потерять нас из виду.

Все-таки нашла мама свой клад под кучей навоза в сгоревшем свинарнике. Принесла, как спасение, как подарок неба!

- Цела, соседушки, цела мучица-то оказалась. Скорее костер.

С ближнего пепелища кто-то принес почерневшую от огня сковороду. Быстро замесили тесто, сделали лепешек.

Ах, какие это были вкусные лепешки! Я дул на них, еще горячие, румяные, ел сам, кормил маленькую Зинулю. Торопливо ели и другие дети, изголодавшиеся за ночь и утро. Не знаю, возможно, многие из нас, кому посчастливилось остаться в живых, до сих пор вспоминают эти минуты, как самые счастливые в своей жизни. Ибо было утро, прекрасная погода, вкуснейшие лепешки и рядом - наши улыбающиеся, еще не старые, еще красивые мамы. Мы весело ели, не зная, что ждет нас впереди, не догадываясь, что скоро исчезнут улыбки с лиц наших мам, потускнеет их красота от под невольного рабского труда и скотского обращения.

- Хватит! Собирайсь!

Даже вздрогнул от этого грубого крика. Нехотя встали, вышли на дорогу.

- Шагай вперед...

Куда нас? Оставались позади сожженные дома родного селенья, страшные печные трубы на месте бывших домов. Опустевшее, изуродованное человеческое гнездо. И все же покидать Ленинское не хотелось. Ведь это - место, где я родился, увидел свои первые сны, где мама пела мне колыбельные, а отец высоко поднимал меня на руках. Не просто из родных мест гнали нас наши конвоиры. Меня, других мальчишек и девчонок Ленинского навсегда уводили из детства.

Женщины плакали, то и дело оглядываясь, всматриваясь в пепелища своих, еще вчера уютных и добрых жилищ. Они тоже уходили в прошлое. От любви, что пришла к ним здесь, от прощальных слов, сказанных, когда уходили на фронт мужья, от могил своих матерей, отцов, де¬дов и прадедов. Не всем им суждено было вновь увидеть ког¬да-то эти места.

- Прощай... - это шептала моя мама, последний раз огля¬нувшись на уже уменьшившиеся от расстояния родные обгоревшие срубы.

Дошли до села Лукавицы. После сожженного Ленинско¬го оно казалось очень красивым и уютным. Но осмотреться нам не дали, загнали в какой-то дом и заперли. Усталые, мы так и попадали, кто куда мог. Тот на лавку, тот на пол.

Лишь матери не радовались отдыху после дальней доро¬ги. Грустно прижимали к себе детские головенки, пугаясь, что здесь, в Лукавицах и покончат с нами. Не возиться же немцам с партизанскими семьями до скончания веков.

- Ох, отжили, видно, мы уже свое, - сетовала одна из жен¬щин, - сожгут они нас в этом доме. И в Молодьково, и в Николевке так людей жгли. И нас то же ждет, соседушки.

И уже не к женщинам, а к богу обращала свои слова:

- Боже милостивый, смилуйся и спаси нас. Чем мы перед тобой грешны, боже? Сохрани детей хотя бы наших.

До сих пор не знаю, которая из женщин говорила все это. Не мог открыть глаза, хотелось спать. И слышал слова жен¬щины сквозь полудрему. Уже сейчас, немолодой человек, вспоминаю этот голос и думаю: слышал ли господь эту моль¬бу? Если остался я жить, значит, дошла до неба молитва жен¬щины. Но если дошла, то за что же нам выпали те испытания, которые нас ждали впереди? Ничего не могу сказать. Скло¬няю сегодня свою седеющую голову, вспоминая пережитый ужас, и мысленно произношу единственно возможное слова: "Не допу¬сти, господь, больше никому. Ни внукам нашим, ни далеким потомкам".

...Мелькнули за окном немцы в не¬виданной нами досель одежде. Это потом мы узнали, что тех, кто носит такую форму, называют эсэсовцами. А в тот день мы все испуганно смотрели на вошедших трех немцев. Нам было страшно. Мы ожидали смерть, и вот она, кажется, пришла в лице этих трех немцев! Захныкали, прижавшись к матерям, самые младшие. Да и мы, что постарше, готовы были поднять крик ужаса.

- Прекратить! - гаркнул один из вошедших. - Успокоить своих выродков. А то я сам их успокою.

И вытащил из кобуры пистолет.

Мама, моя родная мама встала с пола, подошла к эсэсовцу и строго, совсем не испуганно, сказала:

- Пан! Вы воюете со взрослыми или с детьми? Почему вы загнали нас сюда? Почему не говорите, за что? Если вы собираетесь казнить нас, то пощадите хоть детей. Они ничего вам не сделали плохого. Это же дети! Сохраните им жизнь

Эсэсовец повернулся к другим своим спутникам, о чем то поговорил с ними уже на немецком языке, потом снов, повернулся к матери.

- Убивать вас не будем. Готовьтесь в дальнюю дорогу. Придут машины, увезут вас в Великую Германию.

Через час нас вывели к подъехавшей машине. Женщины не могли быстро влезть в кузов. Их грубо подталкивали, а ребят, хватая за шиворот, забросили туда, как щенков. Таким же образом оказался в кузове и я, сильно ударившись коленями об пол.

В кузове сидели, привязанные веревками к борту, двое неизвестных нам людей. Одежда на них была вся изорвана, залита кровью. Лица в синяках и кровоподтеках. Сильно избитые, полуизуродованные, они все же не стонали, не охали. Сидели молча, сжав губы.

К машине подошли двое полицейских. Один держал на плече косу.

- Чтоб ты сделал с этими партизанами? - спросил один.

Тот, что с косой, засмеялся:

- Пусть немцы только разрешат, сразу косой головы срубил бы.

С какой ненавистью посмот¬рела на этого иуду моя мама! Машина рванула с места. И только теперь, когда трясло на ухабах, услышал я стон этих двух сильных людей.

- Милые наши, - обратилась к ним Мария Макаровна. -Откуда же вы будете? Не бойтесь нас. Мы партизанские ма¬тери. Куда везут нас, не знаете?

- На пересортировку, - сказал один из партизан, - В Ершичи. Там у них пункт. А нас, видать, расстреляют. Из Мин¬ска мы, партизаны. Языка взять хотели, а взяли нас самих.

- Зовут-то вас как? - зашептала Мария Макаровна. - Хоть имена ваши запомнить бы.

- Не надо имен, мать. Так лучше будет.

- Вас мучили?

- Сами видите. Старайтесь не попасть в руки эсэсовцам. Страшно это. А у вас дети. Берегите их. Все сделайте, и детей спасайте.

У заднего борта два немца о чем-то оживленно говорили, курили. Один из них сунул окурок в рот партизану. Тот едва удерживал его разбитыми губами, жадно глотая дым. Выплю¬нул окурок изо рта лишь тогда, когда он начал жечь губы.

<< Назад

Вперёд >>

Гарантия! Качество! Ноутбуки, нетбуки, настройка компьютеров в городе Минске azarenne.su. VIP пакеты.