В полдень 28 апреля для эвакуации выстроили заключенных первых блоков, в том числе и политических. Каждая получила на дорогу пакет с сухим пайком. Горячей баланды в обед не давали. Я присоединилась к узницам нашего второго блока.

Издалека доносилась пушечная канонада. Советские женщины предполагали, что фронт был километров за пятьдесят. Ходили слухи, что под Ораниенбургом идут тяжелые бои.

От кухни доносились шутки и смех. Трое заключенных мужчин пытались поймать пару жирных свиней, убежавших от мясника. Их хотели забить для эсэсовцев: не могли же они в дороге голодать! Охота была дикой, и нам приходилось остерегаться, чтобы нас не сбили с ног.

Мы стояли довольно долго. К воротам мимо нас узницы тащили совершенно новую, тяжело нагруженную повозку. У ворот на нее погрузили еще несколько ящиков. Двум молодым надзирательницам и одной заключенной было поручено охранять повозку, а заключенные с вещевого склада должны были ее тянуть и подталкивать сзади. Свои рюкзаки они повесили сбоку повозки. Колонна двинулась. Был чудесный весенний день, и солнце ра-довалось вместе с нами, когда мы покидали место наших страданий. Однако для многих этот путь оказался последним.

Колонна то и дело останавливалась. Очень трудно было тащить повозку на подъемах. На перекрестке у шоссе на Росток опять надолго остановились: шоссе было забито беженцами, на дороге царили хаос и неразбериха.

Неожиданно я заметила Ганса Хадера. Он был в эсэсовской куртке и такой же фуражке, с ружьем за плечами. Я очень испугалась, но он подал мне глазами знак молчать. Когда я, стараясь не привлекать внимания, подошла к нему, он улыбнулся:

— Удивляешься, в каких мы обносках? Это нас эсэсовцы вырядили. У них не хватает людей, вот они и произвели нас в конвоиров. Ты даже и не представляешь, как нам это кстати. Не волнуйся, мы с вами. Мы еще с тобой увидимся.

Истинную причину наших постоянных остановок я узнала уже после освобождения, когда зашла к Гансу Хадеру в Фюрстенберге. Оказывается, коммунисты из Заксенхаузена умышленно создавали заторы, чтобы укрыть в безопасном месте Розу Тельман. Во всеобщей неразберихе ее вместе с двумя русскими спрятали в подвале дома Альгримма, где она скрывалась до прихода Красной Армии.

Наконец удалось остановить поток беженцев. Мы пересекли шоссе и продолжали свой марш по безлюдной широкой лесной дороге. Каково же было наше удивление, когда через несколько сот метров мы увидели колонну заключенных, которые покинули лагерь за несколько часов до нас и теперь ждали нас здесь.

Никто не знал, куда эсэсовцы нас гнали. Никто не мог сказать, куда вела дорога. Судя по солнцу, мы шли на северо-запад.

Одна из надзирательниц у повозки вела за руль велосипед. Вероятно, он мешал ей, и она передала его мне. Через некоторое время я спросила надзирательницу, не позволит ли она мне немного на нем проехать. Она разрешила.

Я поехала вдоль колонны назад и увидела Хельмута Вавчинека из колонны Хадера, в такой же форме, что и у Ганса. Поблизости не было ни одного эсэсовца. Я сошла с велосипеда, и Хельмут сказал мне:

— Идите как можно медленнее, чтобы слабые не отставали. _Не знаешь ли что-нибудь о положении на фронте? — спросила я.

— Красная Армия заняла Ораниенбург. Бои идут уже в Берлине. С севера нам навстречу идет Красная Армия.

— А что стало с лагерем? Как же больные, если лагерь все же взорвут?

— Можете быть спокойны. Его не взорвут. Об этом позаботится Красный Крест.

Он объяснил мне, где я могу найти Ганса Хадера и других товарищей из его колонны, и я снова села на велосипед. Проехав по другой стороне шоссе еще немного назад, я встретила сначала Фрица Шиллинга и, наконец, Ганса. Он подтвердил то, что уже сказал Хельмут Вавчинек, и посоветовал:

— Пытайтесь уходить небольшими группами. Но не на Шверин. Там группами расстреливали заключенных. Идите влево от шоссе, как можно дальше в лес. Мы с вами, пока будет опасность. Потом тоже смотаемся.

— Я проехала довольно далеко назад вдоль колонны и не видела никакого конвоя, - сказала я.

— Они идут впереди и позади колонны, - предостерег Ганс.— Больше всего опасайтесь Конрада. Он идет последним и уже опять пьян. От него всего можно ждать. Сообщите всем, что Красная Армия наступает с севера. Пусть об этом узнают и эсэсовцы. Может быть, тогда они смотают удочки. А теперь — всего хорошего. Нам не стоит здесь долго задерживаться.

Я проехала еще немного назад. На обочине дороги увидела обессиленную женщину, она лежала на земле. Словно из-под земли перед ней вырос эсэсовец Конрад, выстрелил ей в затылок, столкнул сапогом в кювет.

На мгновение меня парализовал ужас, но я быстро опомнилась, так как нужно было поскорее передать впереди идущим совет идти как можно медленнее, чтобы не отставали слабые. Повернув велосипед, я поспешила вперед.

Передала рекомендацию заксенхаузенцев идущим в голове колонны полькам из кухонного блока и товарищам из ревира. Бесконечно тянулась колонна заключенных. Далеко впереди шли эсэсовцы с автоматами. Быстро повернувшись, я поехала обратно к своим.

Товарищи, которые, обливаясь потом, продолжали тянуть тяжелую повозку, недовольно посмотрели на меня: «Что ты катаешься на велосипеде, когда мы надрываемся». Я промолчала, отдала надзирательнице велосипед и сменила одну из женщин, тянувших повозку.

Надзирательнице, однако, показалось трудным вести свой велосипед, и она велела погрузить его на повозку. Анна Штурм занялась этим. Чтобы освободить место, она сбросила с повозки пару ящиков. Они развалились со звоном. Хрусталь и фарфор, награбленные где-то комендантом, разбитые вдребезги, валялись в пыли. Так вот что мы везли, тратя последние силы?!

Мы скинули с повозки часть ящиков и отнесли их в лес. Помогли взобраться на нее пожилым женщинам, которые уже не могли идти. Надзирательницы молча смотрели на наши действия, не осмеливаясь возражать.

Стараясь не привлекать внимания надзирательниц, я рассказала женщинам о встречах и разговорах с заксенхаузенцами. Колонна двигалась все медленнее, остановки были все чаще. Чувствовалось, что пароль «Идти медленно» дошел до всех. Надзирательницы со страхом слушали мое сообщение о том, что с севера наступает Красная Армия.

Между тем день клонился к вечеру. Все устали и хотели есть и с нетерпением ждали, когда же Конрад объявит привал.

Вдруг около нас появилась Рут Рёслер. Она катила маленькую двухколесную ручную тележку. Рут попала в лагерь и в наш второй блок за «покровительство евреям», как это называли фашисты. Но ее все избегали — было известно, что она была в связи с эсэсовцем Конрадом. Мы боялись, что и он появится около нас, сгонит с повозки, а то и пристрелит наших старых женщин.

- Подойди к Рут и уговори ее отстать. Конрад нам тут совсем не нужен,— шепнули мне товарищи.

Я заговорила с Рут. Она, казалось, была рада, что нашелся кто-то, с кем она могла перекинуться парой слов, и попросила меня идти рядом с ней. Я указала ей на старых женщин на повозке. Рут их всех знала. Я спросила:

— Ты не думаешь, что они, так же как и мы, хотят вернуться домой живыми? — Она кивнула.— Для этого ты можешь кое-что сделать,-продолжала я.— Отстань и удержи Конрада, если он захочет пройти вперед. Ведь если он увидит этих пожилых женщин на повозке, для них это плохо кончится.

Рут согласилась. Я положила свой рюкзак на ее тележку. Мы повезли ее вдвоем и постепенно отстали от своих.

Вскоре нас догнал Конрад. Мы подошли к большой лесной поляне, и он приказал сделать привал. С облегчением женщины передали приказ дальше вперед. «Стой!» — прозвучало по лесу и замерло где-то вдали.

Обессиленные женщины, не разбирая места, опустились у обочины дороги.

Вдруг за лесом, по другую сторону дороги, взметнулось в небо огромное пламя, сопровождаемое оглушительным грохотом. Один за другим гремели взрывы. Все в страхе замерли. Конрад, побледнев, произнес заикаясь:

— Там русские!

«Красноармейки» позвали меня:

— Шарлотта, иди сюда, к крутому склону! Здесь безопаснее! — Они с трудом удерживались от смеха: Конрад никогда не был на фронте, а то бы он знал, что это за взрывы. (Позже мы узнали, что был взорван склад боеприпасов в Фюрстензее.)

Во время взрывов многих охватила паника. Конрад сорвал с плеча автомат, готовый стрелять в перепуганных женщин. Но Рут бросилась к нему с криком: «Ты не будешь стрелять!» — и увлекла его с собой к крутому склону.

Когда через некоторое время все опять успокоились, мы вернулись к нашим рюкзакам на лесную поляну. Конрад все еще был бледен как мел и не говорил ни слова.

Стемнело, когда прозвучал приказ выступать. При этом выяснилось, что многие женщины, воспользовавшись темнотой, бежали. Конрад понимал, что охотиться за ними бессмысленно, и мы продолжали наш марш без них.

Спустя немного подошли к хутору, где Конрад решил остановиться на ночлег. Для него и остальных эсэсовцев — человек двадцати — старый крестьянин устроил ночлег в своем просторном доме. Заключенные скучились в большом сарае. Кому не хватило места, спали под открытым небом, завернувшись в одеяло. В этот день мы прошли около десяти километров.

Издалека я разглядывала наших конвоиров. Некоторые были уже в гражданском, и у всех отсутствовала выправка, которой они обычно так кичились.

Выбрав благоприятный момент, я ускользнула в лес, чтобы поискать других товарищей. За железнодорожной линией, метрах в ста от шоссе, нашла одну группу, в ней — Розль Ёхман, нашу бывшую блоковую.

— До утра здесь не оставайтесь, уходите как можно дальше в лес по другую сторону шоссе,— сказала я им.— Конрад может рано утром с другими эсэсовцами прочесать все вокруг в поисках сбежавших.

— Конечно, мы уйдем, как только у вас там все стихнет,— отвечала Розль.— Но среди нас много старых, они не могут быстро идти. Пусть Рут убедит Конрада скорее идти дальше, пока Красная Армия не отрезала пути на Запад. Смотрите, не спускайте глаз с Конрада.

Я обещала переговорить с Рут и поторопилась к хутору.

Вдруг я услыхала шаги и быстро спряталась за деревом. Из темноты показались две фигуры. Я узнала одного из эсэсовцев в гражданской одежде в обнимку с асоциальной с черным винкелем. Он, вероятно, надеялся, что, замаскировавшись под заключенного, ему удастся вовремя скрыться.

Придя на хутор, я завернулась в одеяло и рядом с товарищами спокойно проспала ночь под открытым небом, пока меня не разбудила утренняя прохлада.