В конце 1944 года в блок «красноармеек» поместили тринадцать детей в возрасте от трех до пяти лет. С первой же минуты женщины окружили их заботой: если матери этих несчастных погибли, то пусть хоть их дети доживут до победы. У сирот сразу же появились лагерные мамы, которых они называли «мама Нина» или «мама Лида». Опекаемые этими «мамами», дети чувствовали себя частью коллектива и легче забывали все пережитое.

У детей был твердый распорядок дня, который строго соблюдался. Умывали их после общего утреннего аппеля, когда в умывальной никого не было. Потом они шли в спальное помещение и «помогали» дневальным. Женщины следили, чтобы помещение проветривалось, чтобы дети делали зарядку — и все это в тишине, чтобы не вызвать гнева СС-надзирательниц. Детей быстро научили различать команду «Ахтунг!». Услышав ее, они выстраивались в одну шеренгу по стойке «смирно», глядя прямо перед собой. Если днем в блок заходила надзирательница, то все шло как по маслу — ей не к чему было придраться, и она лишь удивлялась, что маленькие дети так дисциплинированны.

«Красноармейки» сшили для детей из старых одеял длинные брючки. Деревянные колодки они постарались, как могли, приспособить к детским ножкам. Дети всегда выглядели опрятно, и женщины отдавали им часть своих скудных порций, чтобы они меньше голодали.

Когда дети делали гимнастику или играли, кто-нибудь из узниц сторожил у дверей. Сидя вокруг стола, дети играли кусочками дерева, складывали фигурки из бумажек и учились рассказывать. На случай появления надзирательницы наготове стояла картонная коробка. В нее сметали все со стола и быстро уносили в спальное помещение. Был также час, когда говорили только по-немецки. Так дети были заняты весь день.

Под предлогом, что мне нужно что-то обсудить с моими помощницами из слесарной команды, я часто заходила в блок «красноармеек». Дети меня не боялись. Если я приходила после вечернего аппеля, они все уже лежали на своих местах. Малыши спали все вместе на двух нижних ярусах, их мамы — над ними. Иногда дети просили спеть им немецкие детские песенки. Если я пела песню детям нижнего яруса, то сверху меня дергали за волосы. Когда очередь доходила до детей, лежавших выше, меня снизу тянули за платье. Это их очень веселило.

Как-то я зашла во время «урока немецкого языка». Одна из женщин сказала мальчику:

— Ты хотел о чем-то спросить фрау Шарлотту.

Малыш взглянул на меня и спросил:

— Фрау Шарлотта, ты уже была в Москве?

Я ответила:

— К сожалению, еще нет.

Он спросил:

— Почему?

Я объяснила:

— Я жила в Берлине, очень далеко от Москвы. Поездка стоит много денег, а у меня их не было.

— Значит, ты и в Мавзолее не была? — спросила одна девочка.

— К сожалению, нет,—ответила я.—Но когда война кончится, то я обязательно съезжу в Москву.

При словах о близком конце войны глаза у детей заблестели, и они все разом заговорили, перебивая друг друга:

— Когда придет Красная Армия, мы с нашей мамой поедем домой! В Москву!

— Мы пойдем к Ленину!

— Он, конечно, обрадуется, что мы вернулись.

— Не только вы любите товарища Ленина,—сказала я — Рабочие и их дети во всех странах мира знают и любят его. Только в странах, где сейчас фашисты, об этом нельзя говорить громко, например, здесь, в Германии, и в Испании.

Дети часто приставали ко мне:

— Фрау Шарлотта, пожалуйста, расскажи еще раз об испанских детях.— И хотя они уже знали эту историю, все равно слушали ее затаив дыхание. Мне рассказала ее в Брюсселе во время эмиграции одна маленькая испанка.

Когда испанский народ боролся за свою свободу, бельгийские семьи по примеру советских приютили у себя детей испанских коммунистов. И вот, когда дети прощались со своими матерями и садились на пароход, в небе по-явился немецкий фашистский самолет. Высоко вверх взметнулись столбы воды от разорвавшихся бомб. Оставшихся на берегу матерей и отплывающих детей охватила паника. В этот момент старый капитан высоко поднял кулак, словно грозя летчику, и сильным голосом запел:

Вставай, проклятьем заклейменный...

И дети тоже, подняв свои маленькие кулачки, подхватили «Интернационал». Запели и матери на берегу, и команда на пароходе. Это коллективное пение всех успокоило. Вражеский летчик, вероятно отбомбившись, повернул и улетел. Дети прибыли в Антверпен здоровыми и веселыми.

— Да,— сказала я в заключение,— кто любит товарища Ленина, тот любит и пролетарский гимн «Интернационал», хотя каждый поет его на своем языке.

— А теперь фрау Шарлотта и мама Нина споют вам «Интернационал»,— сказала переводившая мой рассказ Евгения Клемм.— Слушайте внимательно! Мама Нина будет петь по-русски, а фрау Шарлотта — по-немецки. Они будут петь тихо, чтобы не услышали эсэсовцы.

Мы вместе спели «Интернационал», и дети восторженно слушали.

Эти беседы с юными гражданами Страны Советов всегда оставляли радостное впечатление. Я видела, как глубока была в их маленьких сердцах любовь к Родине, к Ленину. Он для них был живым. Советские женщины постоянно воспитывали в них благородное чувство советского патриотизма, и он играл большую роль в их развитии.

28 апреля 1945 года «красноармеек» вывели из лагеря. Детей они взяли с собой. В первую же ночь нескольким женщинам с детьми удалось бежать из колонны заключенных. Спрятавшись в лесу, они дождались появления первых советских танков. Советские солдаты взяли детей с собой и переправили их в безопасное место.

Многие из них потом остались жить уже дома со своими лагерными мамами. Сегодня они уже имеют своих детей, а мамы Нина, Лида и другие стали бабушками.