Однажды я проснулась от громкого шепота:

— Лотта, вставай! Мы не можем запереть дверь. Нервнобольные спрятали ключ. Если не закроем дверь на ключ, нам придется всю ночь сторожить.— В приоткрытое окно, у которого я спала, я увидела блоковую туберкулезного блока № 10 Эрику Бухман. Я знала, что она не стала бы меня будить без серьезных на то оснований.

Я быстро оделась, взяла ящик с инструментами и поспешила к туберкулезному блоку, где в отдельном помещении, бывшей комнате эсэсовки блока, жили душевнобольные. Ночь была холодной и совершенно темной, так что я не сразу нашла нужный барак. По дороге меня окликнула ночная охрана. Я отрапортовала по всем правилам и пошла дальше. У дверей десятого блока меня встретили словами: «Какое счастье, что ты пришла!» Помещение, где жили душевнобольные, фашисты презрительно называли «комнаткой идиоток». Она была немногим более трех метров в ширину и метра четыре с половиной в длину. Стекла из рам вынули и окна зарешетили толстыми планками. В тесном холодном помещении томились около шестидесяти женщин. Отопление начальство считало ненужным. Несчастные должны были согревать друг друга. Одеяла были лишь у половины больных — грязные, рваные, изношенные. Для отправления естественной потребности предназначалось большое ведро с крышкой.

— Ключ нужно найти,—сказала я.—Если дверь закроем отмычкой, то больные смогут открыть ее с внутренней стороны.

Мы громко объявили:

— Кто отдаст ключ, получит пайку хлеба!

Никто не отозвался. Тогда приказали:

— Всем выйти! Одеяла оставить! — Одна из помощниц встала в дверях и, пропуская мимо себя женщин, пересчитала их. Женщины были только в рубашках. Когда они поворачивались к нам спиной, я заметила, что лагерные номера у них были написаны химическим карандашом огромными цифрами прямо на теле. Большинство выходили тихо, опустив головы. Одна танцевала. Другая все время пыталась повязать голову маленьким платком и не могла с этим справиться. Третья выползла на четвереньках, лая по-собачьи.

С электрическим фонарем в блок вошла надзирательница. Эрика Бухман отрапортовала:

— В комнатке идиоток пятьдесят семь человек. Мы ищем ключ.— Надзирательница оглядела всех и неожиданно спросила:

— Андре, ты тоже здесь? Не хочешь больше работать?

Андре, француженка, печально ответила на ломаном немецком языке:

— Очень хочу, фрау ауфзеерин, но меня же отсюда не выпустят.

Эсэсовка ушла, и счет продолжался. Оказалось, что трое узниц отсутствуют. Мы вошли в комнату и увидели, что одна из них спала, свернувшись калачиком, в большой белой умывальной раковине. Водопроводный кран сняли, только раковина еще висела на стене. Нам пришлось помочь ей выбраться оттуда. Другая, свесив руки и ноги, лежала на животе на холодной железной печке, не найдя себе места на полу. Она тоже спала.

Но где же третья? Преодолевая отвращение, мы поднимали с пола одеяла, отбрасывая их в сторону. И — в самом деле — у стены лежала исхудавшая, словно скелет, женщина, которая в первую минуту показалась мертвой. Но нет, несчастная не умерла, у нее просто уже не было сил ни встать, ни даже отвечать. Глубоко запавшие глаза молили: «Оставьте меня в покое!»

Ключа в помещении не оказалось.

Меняя дверной замок в двери изолятора психически больных, я слышала, как русская певица Катя пела грустную песню, аккомпанируя себе на воображаемом пианино. Катя заболела от тоски по дочке. Было невыносимо жутко слышать ее прекрасный нежный голос в этом страшном месте.

Наконец я сменила замок, душевнобольных ввели обратно, и постепенно восстановилась тишина. Эти женщины до Равенсбрюка были здоровы. Но от изнурительной работы и скудного питания большинство из несчастных так обессилили, что нервы у них не выдержали. К тому же их мучила тоска по дому, по родине, по детям. У многих пропала воля к жизни. Почти все они были еще очень молоды. Кормили их еще хуже, чем других. Лечения, разумеется, никакого не было.

Через несколько недель лагерное начальство «освободилось» не только от всех обитательниц изолятора для душевнобольных, но и от многих больных туберкулезом. Я видела, как их грузили. Рано утром, еще до общего аппеля, перед блоком № 10 остановились два грузовика. Некоторые больные взбирались на машину спокойно, покорившись своей судьбе, другие кричали и буйствовали. Третьи беззвучно плакали. Эрика стояла рядом со мной, дрожа от гнева, сдерживая слезы.

Эсэсовцы грубо подталкивали их в машины. Но вот дверцы захлопнулись, взревели моторы и их увезли в газовые камеры.