Раннее утро. Еще темно. Фонари на фронтонах бараков ярко освещают Лагерштрассе. Общая перекличка закончилась, и каждый торопится прийти на свой рабочий аппель до шести часов. Утром всегда было тяжело просыпаться. Вой сирены, вспугнув нас ото сна, в котором мы ненадолго забывали страх и заботы, возвращал нас к мрачной, гнетущей действительности. Что ждет нас сегодня?

Хильда Прелле торопилась к предпоследнему блоку на Лагерштрассе, к первой пошивочной мастерской. Несмотря ни на что, у нее сегодня было радостно на душе. У нее появилась в лагере подруга —Нина Рогоевская, молодая украинка, недавно попавшая в лагерь. На рабочем аппеле Хильде удалось сунуть ей кусок хлеба в карман «яки» — лагерной куртки. Нинин блок за какую-то провинность был оставлен без еды. (Все обеденное время женщины должны были стоять.) Нина сначала отказывалась взять хлеб. Но Хильда твердо сказала: «Солидарность!» И хотя они не знали языка друг друга, это слово Нина поняла. Она согласно кивнула Хильде и быстро спрятала хлеб в карман.

Но радость Хильды была недолгой. Она не знала, что ждет ее сегодня. После того как старшая рабочей команды отрапортовала бетрибсфюрерин Шмайсер, эсэсовке, руководящей производством, о количестве построившихся, последовала команда: «За работу!» Первым в барак вошел эсэсман Шваб, важно прошествовал в служебное помещение, расположенное справа от входа. В длинном большом цехе загорелся свет, и женщины, стуча деревянными подошвами, заторопились на свои рабочие места. Быстрее, быстрее — лишь бы ничем не привлечь внимание эсэсовцев. Головы опущены, неподвижные лица застыли. И только мысли их свободны - туда доступа нет даже эсэсовцам.

Хильда заняла место за раскроечным столом, села спиной к служебному помещению. Ночная смена уже приготовила к раскрою очередную партию маскировочных халатов для гитлеровских солдат. Хильда, думая о Нине и хлебе, включила мотор. Глаза не отрываясь следили за белыми линиями. Руки механически подсовывали плотную ткань, исчерченную кривыми и ломаными линиями, под вращающийся нож. Отрез за отрезом. Помощница так же безмолвно убирала обрезки, которые Хильда сбрасывала рукой со стола. Тишину нарушало только жужжание моторов. Это безмолвие, видимо, нагоняло скуку на эсэсовца Опитца, шефа фабричного двора и швейных мастерских. Чтобы развлечься, он время от времени щелкал плеткой по голенищам своих сапог и шумно радовался, если пугал при этом работавших женщин.

На сей раз он выбрал жертвой Хильду. Тихо подошел к ней сзади и резко щелкнул. Хильда сильно вздрогнула, и кисть ее левой руки попала под нож. Брызнувшая кровь потекла по ткани. Опитц заорал:

— Испорчен весь кусок! Это саботаж!

Крик Хильды и эсэсовца испугали других узниц. Но ни одна не смела ни обернуться, ни помочь. Окаменев от ужаса, Хильда беспомощно пыталась зажать рану. В эту минуту к ней быстро подошла Нина с ведром воды, вытерла кровь со стола и на полу. Не смея помочь пострадавшей, она хоть этим хотела выразить ей свое сочувствие.

К счастью для Хильды, вскоре пришла староста фабричного двора Мария Видмайер. Она имела право свободно ходить по лагерю и отвела пострадавшую Хильду в ревир.

Врач-эсэсовец, увидев поврежденную руку, тоже закричал: «Это саботаж!» Такое обвинение могло повлечь за собой или бункер, или расстрел. Мария постаралась отвлечь внимание врача от Хильды, все еще дрожавшей от боли и страха. Отвела ее в соседнюю комнату, где медсестрой работала заключенная антифашистка. Там удалось остановить кровь. Сестра перевязала рану и дала Хильде с собой бинт.

На следующее утро, еще до общего аппеля, Мария Видмайер снова привела Хильду в ревир. Чтобы термометр показал повышенную температуру, Мария, прежде чем его дали Хильде, подержала его на батарее. Хильда получила на два дня «бетткарту» — два дня могла побыть у себя в блоке. Но уже на третий день с перевязанной рукой снова стояла за своим столом и, стиснув зубы от боли, выполняла свою работу. Каждый день до общего аппеля заключенная чешка-врач из ревира делала Хильде перевязки.

Снова наша пролетарская солидарность оказалась сильнее, чем все ухищрения бандитов-эсэсовцев. И какие бы приказы ни издавало лагерное начальство, она принимала все новые и новые формы-, укрепляя дружбу и товарищество, придавая нам мужество и силы, чтобы дожить до дня освобождения.