Как-то после вечерней проверки я отправилась в блок, где жили женщины из Советского Союза. Мне нужно было переговорить с блоковой. Когда я вошла в барак, то поняла, что здесь что-то произошло. Все толпились в дневном помещении. Комендант лагеря Зурен что-то говорил. Блоковая переводила. Я не сразу поняла, в чем дело, но только слышала слово «капуста».

Зурен сказал:

— Если воровка не сознается, будет наказан весь блок.

Блоковая перевела его слова и быстро добавила еще какую-то фразу. Зурен повернулся и вышел.

Оказывается, произошло следующее: одна заключенная, работавшая в лагерной полиции, заявила, будто видела, как какая-то девушка взяла кочан из кучи капусты, сгруженной на площади перед кухней. Полицайка утверждала, что на рукаве «воровки» была буква «U», которая была у украинок.

Комендант-эсэсовец, великан Зурен, слывший в лагере зверем, сам пришел в блок, чтобы расследовать происшедшее.

Блоковая Леля, украинка, переведя угрозы Зурена, быстро добавила:

- Если кочан у вас, не говорите, кто его взял.

На беду, Зурен немного знал русский, о чем в лагере не подозревали. Примерно через полчаса он вернулся в блок в сопровождении нескольких эсэсовцев. Девушкам, которые уже лежали на своих нарах, приказали в одних рубашках (а дело было в декабре) выстроиться перед бараком, с одеждой в руках. При свете карманных электрических фонарей их осмотрели и обыскали вещи. Затем эсэсовцы занялись бараком и перевернули там все вверх дном. Лишь около полуночи полузамерзшим девушкам было разрешено вернуться в блок. Лелю утром отправили в бункер...

Однако настоящее наказание Зурен припас до рождественских праздников. Накануне в лагере работали только до обеда. Во второй половине дня Зурен и эсэсовцы согнали узниц — их было около двухсот — в дневное помещение, отключили воду в умывальной и уборной, забили снаружи окна, закрыли ставни, заперли двери. В течение трех дней без куска хлеба, без капли воды, без света и воздуха несчастные находились запертыми в помещении. И это за якобы украденный кочан капусты!

О пережитых ими в эти дни страданиях они рассказали позже. Сначала все были спокойны. Пели песни, читали стихотворения, что-то рассказывали друг другу. Но скоро стало не хватать кислорода. Они стали задыхаться. Каким-то оказавшимся там острым предметом пробуравили в полу отверстие и по очереди приникали к нему, чтобы глотнуть воздуха. Но этого было слишком мало.

Недостаток кислорода с каждым часом становился все мучительнее. Руки и ноги затворниц налились свинцовой тяжестью, начались головные боли, и у некоторых шла носом кровь.

На мой вопрос, как они смогли все это выдержать без паники, они ответили, что именно нечеловеческие издевательства лагерного начальства сплотили их еще больше. У них была лишь одна мысль: ненавистные эсэсовцы не должны видеть их слабыми. Они ободряли друг друга, как могли, ласковым словом успокаивали отчаявшихся.

На третьи сутки, отпраздновав рождество, Зурен и его эсэсовская банда открыли окна и двери, включили воду, и заключенным было приказано выйти на аппель. Некоторые не могли подняться и с помощью других буквально на четвереньках выползли из блока. Но сирена звала на аппель, а после него они пошли на работу.

Однако ярость Зурена не была удовлетворена: он не смог сломить у советских девушек волю к сопротивлению, тогда изверг изобрел новое издевательство.

Тридцать первого декабря, после утреннего аппеля, узниц, как обычно, повели на работу, а советских девушек оставили стоять на аппельном плацу. Наступил полдень, а они все стояли на морозе. Мимо понесли дымящиеся баки с едой, но их никто не звал в барак.

Появившаяся наконец надзирательница сказала, что русских и украинок переводят в другой блок, поэтому они должны пройти дезинфекцию в бане. Их привели в узкий двор между кухней и баней, велели снять всю одежду и бросить ее в кучу. К окну в душевое отделение была приставлена лестница, по ней девушки партиями в двадцать человек должны были карабкаться в душевую. Там каждая получила небольшое полотенце, чуть жидкого мыла из бочки на голову и на руки. И из душей на них брызнула горячая вода. Однако долгожданное блаженство обернулось мукой: после долгого пребывания на холоде теперь они рисковали свариться в кипятке.

Надзирательница, проверив, хорошо ли они вымылись, чертила им на лбу углем крест. Женщин охватил ужас,— они решили, что это отбор для газовой камеры. После нагими они еще долго ждали осмотра врача-эсэсовца.

Войдя в барак, девушки с облегчением вздохнули. В спальном помещении было холодно, но свежие доски пахли смолой. Однако их радость была недолгой: матрасные мешки были набиты только что срезанным на озере обледенелым камышом. Едва девушки легли, лед начал таять. Пришлось лечь на голые доски. Только устроившись по четыре на одной койке, им удалось немного согреться.