Сильный толчок прервал мои мысли: поезд прибыл в Фюрстенберг и его поставили на запасной путь.

Какое блаженство после затхлого арестантского вагона вдохнуть свежего лесного воздуха! Светило солнце. Но нам не дали порадоваться его лучам. Грубыми окриками, словно скотину, согнали, построили по пять в ряд, пересчитали и погрузили в большие крытые грузовики, где мы, около 150 женщин, стояли вплотную друг к другу. У выхода сели две эсэсовки с овчарками. Машина помчалась с бешеной скоростью. Открылись ворота: мы были в аду Равенсбрюка.

Побои и грубую брань при погрузке и выгрузке мы уже испытали. Теперь мы стояли перед баней, по десять человек в ряд. Нельзя произнести ни слова. Всем страшно. Серые ряды бараков, черные, покрытые шлаком улицы, странный незнакомый запах.

Простояв несколько часов, мы попали наконец в баню. Одежду и все, что еще было при себе, нам приказали сложить в мешки и надписать на них свои фамилии. Потом мы наспех помылись под душем. Некоторых остригли под машинку. После душа стояли нагими, пока не появился врач-эсэсовец. С сигаретой в углу рта, сидя верхом на стуле, угодливо пододвинутом надзирательницей, он заставил нас одну за другой пройти мимо него; спрашивал каждую, за что попала в концлагерь, деловито рассматривал со всех сторон и, если женщина недостаточно быстро поворачивалась, давал пинка. Отвратительная сцена!

Наконец, вызывая по списку, нам выдали серые с короткими рукавами платья, белье, сунули каждой в руку клочок материи с лагерным номером и треугольный лоскуток, так называемый винкель, который мы должны были пришить на левый рукав платья. Объявили, что появление без номера и винкеля запрещено и повлечет за собой наказание. Винкели были разного цвета, по ним узнавали, к какой группе относится заключенная. Красным был цвет «шутцхефтлинге» («Шутцхефтлинг» — превентивно, без предъявления обвинения, заключенный в концлагерь.— Здесь и далее примечания пере-водчика.) — политических заключенных. Фиолетовые винкели носили «бибельфоршериннен» (Члены одной из религиозных сект, проповедовавшие отказ от военной службы.) , зеленые — рецидивистки и уголовницы, черные — асоциальные (К ним относились спекулянтки, опустившиеся деклассированные элементы и цыгане).

Вечера в апреле были еще прохладными, и в тонких холщовых платьях, голодные и измученные тяжелым длинным днем, мы очень промерзли, пока наконец попали в карантинный блок — в барак для вновь прибывших.

Староста блока, блоковая, резким тоном проинформировала нас о «лагерных законах». Но было множество и неписаных правил, за нарушение которых следовало наказание.

Погруженные в свои мысли, мы оцепенело глядели на грязные коричневые стены. В эту ночь от страха, голода и холода, дрожа под тонкими байковыми одеялами, несмотря на полное изнеможение, большинство из нас не смогли заснуть.

Лишь одно обстоятельство помогло мне в ту ночь не пасть духом: когда мы были в бане, кто-то неожиданно дотронулся до меня сзади и тихо спросил: «Ты политическая?» Я кивнула, быстро оглянулась, но стоявшая рядом женщина уже смотрела в другую сторону.

«Значит, партия есть и здесь. А раз так, она не оставит нас в одиночестве»,— думала я с надеждой.