23/III

Не писала давно. Было некогда. Потом как-то не тянуло к перу. За это время было много тяжелого. Самым больным был вопрос отъезда. Слухи и настроения колебались, как море. Приходили, говорили: «Немедленно убегайте из этого обреченного города. Не останется здесь камня на камне». Следом другие говорили: «Врут, подлецы, самое страшное позади. Ехать не надо. Везде голод, нигде не ждут с жареными пирогами, дорога из Ленинграда усеяна трупами». Эти противоречия буквально раздирали сердце на части.

Существенное за это время. Ушла с работы с 5/Ш. Помогаю Л. А. развертывать инфекционную больницу. Лилин институт остался в Ленинграде. Она уходит из института и переходит к нам в больницу. Ходить на Петроградскую голодной - тяжело. Георгий две недели проработал на хлебозаводе - уволили. Ходит дистрофиком. Сегодня по рекомендации Л. А. пошел наниматься на другой хлебозавод.

Город тонет в грязной воде. Но трамвайные пути по главным магистралям очищены и иногда по ним проходят грузотрамваи со снегом.

Каждый день интенсивнейшие обстрелы. Сегодня был обстрел шрапнельными снарядами. Хожу по частным визитам и с протянутой рукой по всем питательным учреждениям. Тянемся. Вчера у Л. А. было, по-видимому, цинготное кровоизлияние в коленный сустав.

Хорошая дружная весна - тепло - жить бы только. По радио чудесная музыка - Шопен, сейчас виолончель уносит мысли в другой мир, далекий от суровой и страшной реальности.

Екатерина Прокофьевна Глинская. Фото середины 1950-х гг.

10/IV

Несколько строк. Работаю с полной нагрузкой. 2/IV открыли больницу (2 отделения), к 15-му должны открыть еще одно отделение на 90 коек и к 1/V еще одно на 90 коек. К этому же времени оборудовать лабораторию и Rentgen-кабинет. Работа захватила на много %. Тревожит по-прежнему фронтовая жизнь. Сейчас я не голодаю. Вечером 4/IV и в ночь на 5/IV (пасхальная ночь) был такой налет, такой артобстрел и так гремели зенитки, что ленинградскому привычному человеку стало невыразимо тоскливо и страшно по-человечески. Ракетами было освещено как днем, и сброшено большое количество фугасок на город. Неофициально говорят, что в налете участвовало около 300 самолетов. Я лично сосчитала одиннадцать пикирующих над городом.

Маленькая деталь. Только что я с Лилей отошла от одного здания и успела вбежать в больницу, как в это здание было всажено две фугаски. В больнице немного посыпались стекла. Ночью в тоске промучилась с Л. А. у детской кроватки, где безмятежно спала наша обезьянка. Куда идти? Куда бежать от жуткого свиста и разрывов фугасок? В убежище? То есть в подвал, а там вода, холод и темно. Засыплет, и раскапывать никто не будет. Некому. Вот так ночь и протомились одетые у детской кроватки.

Этой пасхальной ночи не забыть.

Город лихорадочно чистится от заразы и уличного кала. Сегодня был первый дождь. Грязи и воды еще очень много, и нужно еще очень много, чтоб его почистить, тем более что канализация не работает. Счастье, что в городе много мест, куда можно сваливать нечистоты (Фонтанка, Мойка и прочие реки).

От Виктора получила вторую посылку. Хороший он парень. Непонятно молчание Анатолия * . Приехать, натрепаться, видеть, в каком состоянии остается семья, его ребенок, уехать и ни копья, ни прислать денег, я уж не говорю о посылке, что это -величайшая подлость? Бездушие, или он умер.

Средины нет. Всякий порядочный человек, отец, если он жив, помнит о дочери и должен помогать по мере сил. Лиля не может купить ребенку даже хлеба, потому что хлеб сейчас стоит кило 500 рублей, денег у нее, конечно, нет, а отец... или Анатолий сволочь и подлец, или он мертв. Средины нет. Таково решение - приговор погибающей от голода семьи. Будем живы - дочь этого не забудет никогда. Пора спать. Семья вся спит. Был трудный рабочий день. P.S. Умер сосед. Смертность по городу по-прежнему большая. Эвакуация по-прежнему широкой волной. Сегодня достали обезьянам клюкву за вливание аскорбиновой кислоты. Цинга.

* - Анатолий Евсеевич Крисе - муж Елизаветы Яковлевны Мартыновой.



19/IV

Живы. С 15/IV пошли трамваи с пассажирами. Люди, садясь в трамвай, плакали от радости, готовые целовать кондуктора, давали не 15 коп., а как в церкви, кто сколько может.

Работаем и напряженно прислушиваемся к фронту. Что-то готовится. Город расчистился, главные улицы чистые, сухие. Вчера вечером под окном залаяла какая-то маленькая собачонка. Было так странно. Ни собак, ни кошек мы не видели несколько месяцев. Поедены. Обезьянка моя важно разгуливает в галошах по лужам.

Мытье больной в палате. Рисунок неизвестной художницы, начало весны 1942 г.

27/IV

Выступала на суде в качестве свидетеля по обвинению НП. За грязь, отсутствие вентиляции уборных, мочу в плевательницах и т. п. по старой работе. Судья - молодая девушка строгого вида, нарзаседатели - дистрофики, защитник -дистрофик, подсудимый - доктор-дистрофик. В перерыв защитник подходит и говорит: «Есть хочется, обещали принести и не несут». Секретарша суда, девушка в зеленом берете, косматая с цыганскими серьгами и носом картошкой, ушла куда-то, по-видимому, в столовку, и все ее ждали около часа. Была «ВТ». За последние дни устала от каждодневного жестокого обстрела и каждодневной тревоги «ВТ». Очень шумная, с грохотом зениток и свистом фугасок. Как правило, начинает с обстрела и одновременно - налет. Опять тоска о судьбе маленькой кнопки. Устала очень, так устала, что начинаю падать духом. Идут упорные слухи о наших победах и о скорых изменениях в международном масштабе. Скорей бы конец этой бойне!

Цены - хлеб 500 р., папиросы 6 руб. 1 штука. По-прежнему хлеб – золотая валюта.

<< Назад

Вперёд >>