1942

8 января

Утром на лестнице меня поджидала тетя Соня, мать двух маленьких девочек. Она протянула мне три карточки и попросила принести выкупленный хлеб пока к себе домой. «А довесочки можешь съесть. Я потом все объясню», торопливо сказала она.

Оказалось, что ее муж съедает все, что находит в доме. Куда только ни пря тала Соня от него хлеб. Но стоит отвернуться, хлеб бесследно исчезает. А вчера не стесняясь детей, отобрал жалкий паек прямо на пороге. Дети обречены на голодную смерть.

Помню, как до войны этот молодой отец гулял в парке со своими девочками. Он был очень внимателен к ним и постоянно следил, чтобы дочки не забегали далеко, не промочили ноги.

В голове не укладываются его сегодняшние поступки. Наверное, он свихнулся от голода.

Тетя Соня приводит дочек к нам. На девочках нарядные ярко-красные фланелевые платьица в белый горошек. Ужасно их жалко! Девочки такие грустные и тихие. Пьют кипяток, макая свои крохотные пальчики в соль, и откусывают хлеб маленькими кусочками.

Господи, когда все это кончится?..



10 января

Вчера забежала к нам Верочка Писакина. Я ее не видела недели две, хотя живем в одном доме. Из румяной полненькой девочки Верочка превратилась в худого бледного подростка. Вера пришла по делу. Умер отец Леши Жуковского. Леша лежит в больнице, и поэтому его мама, Елена Ивановна, просила всех ребят, кто может, свезти покойника на Шуваловское кладбище. Сама она, больная и слабая, не может. О могиле она договорилась и заплатила хлебом, могильщик поможет похоронить.

Я, конечно, согласилась. И вот сегодня утром мы двинулись к Шуваловскому кладбищу. Гроб везли на двух санках. Впереди тянули Нина и Вера, а я палкой подталкивала сзади. Везли гроб мы медленно, так как сами слабые. На Поклонной горе совсем выбились из сил и решили передохнуть. Вдруг завыла сирена. Тревога. Ее так давно не было. Где-то далеко забили зенитки. Мы поторопились закончить свой путь.

До кладбища было еще довольно далеко. Теперь на дороге уже не задерживают и не отправляют в убежище. Мы, подгоняемые стрельбой зениток, спешили туда добраться.

На кладбище, в условленном месте, мы не нашли ни могилы, ни могильщика. Контора была закрыта, на наш зов никто не отозвался. Ходить по кладбищу было жутко, так как за оградами и на дорожках лежали зашитые в простыни незахороненные трупы. Они были похожи на куколки какого-то огромного насекомого. Нам пришлось оставить гроб, не предав его земле, и отправиться домой.

Мы не стали расстраивать Елену Ивановну, сказали, что похоронили нормально и место могилы хорошо запомнили. Как мы выйдем потом из этого положения? Елена Ивановна пригласила нас на поминки, но мы отказались, сославшись на усталость. Отчасти не хотелось объедать слабую женщину, да и не было настроения из-за вынужденного обмана.



16 января

Дядю Мишу освободили от работы из-за сильной слабости - дистрофии. Мама тоже начала сдавать. На работе теперь дежурит, стоять у станка не может.

Водопровод давно не работает, канализация тоже. За водой ходим на колонку у дома № 105. Для других нужд в туалете стоит ведро.

Толкучка у Кузнечного рынка. Фото Д. Трахтенберга, зима 1941-1942 гг.

17 января

Сегодня у меня радость - получила письмо от Нади. Оказывается, не все письма попадают на Большую землю.

Надя писала на листке с картинкой: за елкой спрятались партизаны, а по дороге приближается колонна немецких грузовиков. Внизу написано: «С Новым годом, отважный советский воин! Будь всегда тверд и бесстрашен в борьбе с кровожадным немецким захватчиком! Смерть немецким оккупантам!».

Письмо написано 6 января.

"Галинка, моя милая, дорогая, здравствуй! Уже три месяца не имею от тебя никаких известий. Не знаю, жива ли ты и что с тобой. Я пишу из Вологды. Из Покровского мы уехали месяц назад. Папу перевели работать в Великий Устюг. Мы ехали туда, но в Вологде его мобилизовали в армию. Мы остались здесь жить.

В Вологде спокойно, хотя бывают тревоги. Я не учусь. Там в Покровском школы были закрыты. В Вологде они работают, но теперь начинают учиться слишком поздно.

Жду ответ. Целую. Надя».

Завтра пошлю ей сразу три письма. Нет. Буду опускать их через день. Может быть, хоть одно, да дойдет. Вот только что ей написать? События - одно печальнее другого. Особенно ее огорчит смерть Гени.



18 января

Сегодня утром на лестнице раздался какой-то странный стук. Выглянув за дверь, Сашета сообщила: «Убирают покойников с верхних этажей». «А что это стучит?» - спрашиваю. «Что, что... Покойнички-то промерзшие, как камень, и тащат их за ноги, вот они и стучат по ступенькам. Теперь, милая, нет сил на носилочках носить», - почему-то сердито объяснила мне бабушка. Я зажала уши. К счастью, это все скоро кончилось *.

* Из воспоминаний Д. С. Лихачева: «Трупы умерших от истощения почти не портились: °ни были такие сухие, что могли лежать долго».



19 января

Я стояла у квартиры № 9 и стучала каблуком в дверь. Надо узнать, что с Димой Шокиным. Еле расслышала слабый голос, говорящий, что дверь открыта. В темной и холодной комнате на кровати лежит Димина мама. Она и до войны была маленькая, как девочка. Сейчас ее можно было принять за ребенка.

- Где Дима? - спросила я, наклонясь к ней.

- Он умер. А что ты хочешь?

- Да так, давно его не видела. Геня Прокопюк тоже умер.

Димина мама вздохнула.

- Мужа убили на фронте, Дима умер, я не могла его спасти. Теперь хочу скорее умереть сама.

Я предложила истопить печку, согреть воды, сходить за хлебом.

«Спасибо, - сказала Димина мама. - Не надо». И отвернулась к стене. Я ушла.

<< Назад

Вперёд >>