Партизаны громили врага беспощадно. Теперь они смело ходили средь бела дня, нагоняя ужас на фашистов. Только в Логойске и Плещеницах оставались еще фашистские гарнизоны. Партизаны то и дело нарушали между ними телефонную связь, устраивали на дорогах завалы и засады. Немцы боялись ездить по дорогам, а продукты и боеприпасы в Плещеницы сбрасывали с самолета. И вот они стали думать о том, как бы вновь использовать шоссейную дорогу. Правда, они не забыли, как в конце осени сделали такую попытку. Но чем все это кончилось? Боясь нападения партизан, фашисты выделили тогда сильно вооруженную охрану, которая сопровождала обозы. Как и прежде, вышли в одно и то же время из Плещениц и Логойска, чтобы встретиться в Слаговище и обменяться там грузами. А когда возвращались обратно в свои гарнизоны, партизаны уже поджидали их в засадах и, выбрав удобный момент, напали на гитлеровцев. Те бросились в лес, но и там их ждали партизаны. Почти все немцы и полицаи, в том числе и офицеры, были перебиты. И партизанам достались большие трофеи.
   После такого разгрома враги вновь вынуждены были доставлять грузы в гарнизон на самолетах. А теперь партизаны окружили Плещеницы и осаждали гарнизон целую неделю. Потом сняли блокаду и ушли в лес. А второго марта 1943 года начальником охранной полиции и СД в Белоруссии Штраухом был подписан приказ о проведении карательной операции под названием "Дирлевангер". В приказе говорилось:
   "В районе Логойска, а также в районах между Логойском и Смолевичами располагаются большие и малые банды партизан, которые находятся частично в лесах, частично в прилегающих деревнях. Эти банды ведут активную деятельность по проведению взрывов на железной дороге восточнее Минска, а также организуют налеты на шоссейные дороги.
   Для борьбы и уничтожения партизанских банд в Логойске направляется батальон Дирлевангера.
   Этому батальону придается команда СД под руководством капитана войск СС Вильке..."
   На следующий день капитан войск СС Вильке прибыл в Логойск, где уже частично стоял батальон майора Дирлевангера. А через десять дней из Могилева вернулся майор с остатками своего батальона. И началось... Запылали деревни: Холметичи, Ляды, Прилепы, Дубровка... А в тех деревнях, где не оказывалось партизан, все равно убивали стариков, женщин, детей. И фашисты вписывали их в графу "убитые партизаны". За это они получали награды. Не все ли равно, как уничтожать народ! А приказ о борьбе с партизанами фашистам был только на руку! Кто там будет проверять, партизанами были убитые и сожженные или нет! Партизан взять трудно: в лесу они чувствуют себя как дома. И решили враги вырубить лес вдоль дорог. А валить лес и ставить дорожные знаки они сгоняли крестьян.
   Горько было Марье, сердце кровью обливалось всякий раз, когда сосна с глухим стоном падала наземь. Вот и еще одна упала. Вот так, должно быть, падает солдат, сраженный пулей. Лежит и не шелохнется могучий ствол. Только ветви еще колышутся, будто волосы на голове, обдуваемые ветром. И еще Марье показалось, что, когда падала сосна, молодые ели подставили ей свои ветви, пытаясь удержать её но сосна, смертельно раненная, все падала, падала, сперва медленно, а потом стремительно, потому что не в силах были удержать тонкие ветви соседок могучее, тяжелое тело сосны. И она падала, ломая подставленные ей, как руки друзей, ветви. Марья украдкой вытирала слезы уголком сбившегося с головы платка. Вокруг визжало от пил, ухало от топоров, а сердце болезненно ныло. "А еще говорят: беда не по лесу ходит, а по людям. Своими же руками лес губим! - думала Марья.- А попробуй не руби - тут же автоматом тебе в спину: шнэль, шнэль, работай, рус! Как же ты после этого не будешь работать? Если дома тебя дети ждут. И надо ж было ей попасться немцам на глаза! Знать бы, так и вовсе в Козыри не ходила. Обошлись бы дети и без сала"- Марья молча разбирала завал. Ворчали крестьяне:
   - Сами же завал делали. И недавно совсем было. А теперь разбирай. Тьфу! Пропади она, жизня такая!
   Дорога была перерыта рвами, поперек нее лежали спиленные еще ранее сосны. Теперь и их надо было с дороги убирать. И тогда они пилили лес. Но ведь то для партизан! И для себя же! Чтоб немец проехать не мог, чтоб не грабил, не убивал. И сосны, казалось, с радостью шли на эту жертву, чтобы своими телами лес заслонить, людей от беды спасти! Другое дело теперь.
   Размышления Марьи прервало появление полицейских машин. Впереди шла легковая машина с офицерами, а за ней два грузовика. Это был патруль и восстановительная команда, которых сопровождали два взвода из охранного батальона Дирлевангера. Между Логойском и Плещеницами партизаны нарушили телефонную связь, вот и выехала команда для ремонтных работ, а заодно патруль проверял, вышло ли население на валку леса и устранение дорожных завалов.
   Марья оказалась ближе всех к подходившему полицаю. И потому, возможно, к ней обратился он с во- просом:
   - Партизан тут нет? - и стал озираться по сторонам, шаря пугливыми глазками по зарослям, что стояли по обе стороны дороги.
   - Как будто бы нет, не видали,- ответили за Марью мужики.
   Патруль двинулся дальше. Не успели полицейские отъехать и трехсот метров, как раздалась пулеметная очередь и оружейные залпы. Стреляли из леса. Кто-то крикнул:
   - Партизаны!
   Между партизанами и немцами завязался бой. Марья спряталась в ров и там пережидала стрельбу. Когда все стихло, она вылезла из своего укрытия и увидела следы сражения. Горела перевернутая немецкая машина, а еще две стояли как-то скособочившись, валялась разбитая походная кухня, так и не преодолев подъема в гору. Повсюду лежали трупы немцев и полицаев. Среди убитых оказался и самый главный полицейский охранник батальона, тот самый, которому полицай переводил на немецкий язык, что партизан тут нет.
   Партизаны после боя скрылись в лесу. А немцы, подбирая раненых, связались по радио с гарнизоном, прося подкрепления, чтобы преследовать скрывшихся партизан.
   После этого разгрома уцелевшие фашисты озверели. Они набросились на людей, окружили их тесным кольцом и погнали по шоссе. Их было двадцать шесть крестьян, рубивших лес.
   - Вы партизаны! Вы знали о засаде! Мы вас всех расстреляем! - кричали полицаи, толкая их в спину прикладами.
   Когда дошли до деревни Губа, крестьян заставили побросать топоры и пилы и погнали дальше, в Плещеницы. Вдруг один полицейский, тот, что давал команду бросить топоры и пилы, приказал:
   - Молитесь! Может, тогда мы вас помилуем!
   И люди стали молиться. Кто не знал ни одной молитвы, того били прикладами, и те вынуждены были хоть что-нибудь шептать. Справа от Марьи кто-то бормотал по-польски "Езус-Марию", а за спиной она услышала бас:
   - Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя твое, да придет царствие твое, да сбудется воля твоя...
   Марья слушала, потом подхватила:
   - ...и остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должникам нашим (А может, заступится бог, если он есть на свете?..), не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого (Деточки вы мои, как же вы без мамки жить будете?..), избави нас от лукавого... Аминь!
   Больше молитв Марья не знала, и когда молитва кончалась, она начинала ее снова. Голоса Марьи не было слышно, он тонул в хоре мужских голосов.
   Вдруг из-за поворота появилась автомашина с частями карательного батальона Дирлевангера. Это и было подкрепление, которое просил разбитый охранный батальон. Поравнявшись с группой арестованных крестьян, дирлевангеровцы соскочили с машин и стали расстреливать крестьян из автоматов и пулеметов. Кто-то крикнул:
   - Разбегайся!
   И все побежали. И Марья тоже. Но недолго она бежала. Сделав шагов десять, она почувствовала, как что-то сильно толкнуло ее в спину и стало жарко-жарко в груди. Потом она увидела, как падают сосны. Сперва они были кроваво-красные, как на закате солнца, потом стали багровыми, потом черными и вдруг совсем обуглились. Но это падали не сосны, а Марья. Она падала, раскинув руки, будто хотела удержаться за ветви деревьев-подружек. И молодая елочка подставила ей свои ветви, пытаясь удержать ее. Тяжелое тело Марьи упало, как срубленная сосна, но она не обломала еловых ветвей, только руки скользнули по хвое. Марья упала со стоном. И больше не встала. Уже не видела она, как немцы поймали разбежавшихся крестьян, приказали лечь на дорогу лицом вниз и расстреляли их из пулемета. Она лежала, как бы заслонив спиною лес, и немой укор застыл в ее глазах. Ветви молодой ели мелко дрожали над ней и все роняли, роняли зеленые слезинки на мертвое лицо Марьи...