Белое облачко появилось над лесом. По-утреннему чистым недавно было небо, и вот - облако. Оно увеличивается, растет, будто ветром гонит его ближе, ближе... Да ведь это же аист! Странно, почему он прилетел в марте?
   Адась стоит у плетня и, запрокинув голову, смотрит на большую белую птицу. Вытянув ноги и шею, та плавно кружила над высокой безлистой липой, над сво- им гнездовьем. Адась подумал, что вслед за аистом прилетит аистиха. Вот только гнездо поправит, залатает новыми прутьями дырки, натаскает травы, соломы, тряпок, чтобы подстилка теплой для птенцов была. Но где ему теперь все это достать? Травы нет еще, и морозец но ночам нет-нет да куснет. Не замерз бы. "Рано, рано прилетел ты, аист",- во сне подумал Адась. Он посмотрел под ноги, хотел увидеть голубой ноздреватый снег. Но вдруг ощутил, как ноги проваливаются во что-то мягкое, теплое. Адась стоял уже не на снегу, а на красном, нагретом солнцем клевере. Над сочными медовыми цветами летали пчелы и очень громко жужжали. Глянул Адась на липу, а на ней листочки зеленые, а на макушке гнездо, а из гнезда клювики черные торчат, разинули клювики аистята, шейки вытягивают, есть просят. А сами до того милые, голубовато-белые, словно комья весеннего талого снега! "Наверно, я сплю",- вновь подумал во сне Адась. Но вот прилетел аист-отец и сел на край гнезда. В клюве его извивалась черная, блестящая на солнце гадюка. Испугался Адась, отпрыгнул к порогу хаты и оттуда смотреть стал, как аист заглатывает добычу. А гадина так выворачивается, так извивается, потом изловчилась - жиг вниз! Молнией сверкнула у ног Адася, со свистом скрылась в палисаднике.
   "Эх ты, раззява! Что же теперь будет?" -осерчал на аиста Адась.
   И в тот же миг из-за всех углов двора повыползали гады. И самое жуткое - вместо змеиных голов у них были головы старосты Биса из соседней деревни и на всех немецкие серые круглые фуражки, а над козырьками белеют кости и черепа. Гады почему-то не шипят, а жужжат, тянутся длинными красными языками к Адасю, вот-вот ужалят... Присмотрелся Адась и видит: не языки это, а пламя из их глоток вываливается. Прижался к дверям Адась. Как завороженный смотрит на кольцо огня, которое все сужается вокруг него. Вдруг одна гадюка прыг на грудь Адасю! Обвилась вокруг шеи, душить стала. Вот-вот задохнется Адась... Тут дверь за его спиной распахнулась - и он провалился в черную бездну.
   Проснулся Адась в холодном поту. Что-то давило грудь. Несколько секунд лежал с закрытыми глазами, не мог понять: явь это или сон? И вдруг услышал над лицом громкое жужжание. Адась с усилием открыл глаза и встретил мягкий прищуренный взгляд кошки Машки, мирно дремавшей на его груди. Согретая телом парнишки, Машка довольно мурлыкала.
   - Брысь! - закричал сонный Адась. И, согнав кошку, повернулся на другой бок. Но спать расхотелось.
   За окном светало. Тикали ходики на стене. В подпечье заскреблась мышь. "Зерно почуяла. Никак, мешок прогрызла",- мелькнуло в голове Адася. Но тут же забыл о зерне, мысли все вертелись вокруг сна. Чувство страха и гадливости не покидало его. Будто все приснившееся было наяву. Он содрогнулся при одном воспоминании о гадюках. "И надо ж было присниться такому! К чему бы это? Мамку спрошу. Она мастак сны разгадывать. А этого Биса намалюю с головой гада и пущу по его деревне. Вот разозлится! Гадюка и есть, раз немцам служит. Наш дядька Юзик, хоть мы и выбрали его старостой, а никого и пальцем не тронул, щепотки не отнял,- словом, свой человек. А этот... хоть и не наш, не хатынский, а ни нам, ни своим односельчанам житья не дает... Пристукнуть бы его, как гадюку, ту, настоящую..."
   И вспомнил Адась.
   Прошлым летом аист уронил из гнезда змею, заглотнуть не успел, вырвалась, проклятущая. Замученная, побывавшая в клюве птицы, змея медленно уползала в кусты. Тогда Адась и Толя Барановский схватили колья и добили тварь. "Ничего, дождешься и ты своего. И ты, и все полицейские. За все отплатим. Боком вылезет вам добро наше". Как никогда, сегодня ненавидел предателей Адась. И стал он мечтать, как отомстит за все горе, за все обиды хатынцев, за всех людей, живых и мертвых. Вот только бы уйти ему в партизаны. Уже запели жаворонки, и завтра он уходит в лес. В дорогу все готово, и он ждет сигнала от Савелия. Адась в мечтах видит себя подрывником на "железке". Один за другим взлетают на воздух вражеские эшелоны. Это он, Адась Туманский, подрывает их. И вот он в землянке. Сам командир бригады дядя Вася ему руку жмет, спасибо ему говорит. А вот он спасает Марию, синеглазую дивчину, по которой вздыхает не один хлопец. Адась убивает немца, и оба они, Адась и Мария, бегут в лес к партизанам. Мария тоже спасибо ему говорит, только не руку жмет, как дядя Вася, а робко целует своего спасителя. Представив себе, как Мария целует его, Адась почувствовал, как сладкая волна прилила к сердцу. И так хорошо ему вдруг стало от непонятного, еще неосознанного чувства! Адась и не заметил, как снова уснул. И сны увели его далеко...
   Идет Адась по привольному цветистому лугу. Ветер ромашковой теплой волной набивается в ноздри, глаза, уши, треплет цветы, ерошит волосы. То вдруг уляжется ветер, и тогда в тишину медовую окунается Адась. Только слышно, как стрекочут кузнечики да жаворон- ки в небе поют. Вдруг видит Адась: навстречу двое идут. Да ведь это же он сам, маленький Адасик! В красной холщовой рубашке до пят, головка белая-белая, как лен, глаза-василечки грустные-грустные. Рядом с ним отец шагает.
   "Откуда ты?" - спросил отец Адася.
   "Из детства..."
   "А идешь куда?"
   "Далеко-далеко..." - как эхо отозвался Адасик, не останавливаясь.
   Отец как будто не видит, не слышит ничего. Идет высокий, прямой, с гордо откинутой головой и смотрит куда-то вдаль. А в глазах его скорбь. Он ступает медленно, тяжело и крепко держит за руку Адасика. Адасик будто и не идет, а, как птенчик, порхает над лугом, и трава от его ног не приминается.
   Остановились они. Адасик спрашивает:
   "Татка, а где же хаты?"
   "Цветами заросли".
   "Но ведь это же аксамитки! Они растут только на кладбище!.. Татка, ты слышишь?.. Колокола звонят!"
   "Слышу, сынок".
   "А почему так жалобно звонят?"
   "Это земля стонет".
   "А что за птицы в небе поют?"
   "Жаворонки".
   "Возь ми меня на руки. Я маленький. Мне ничего не видно. Я посмотрю на них вблизи".
   Отец поднял Адасика на руки.
   "А мне больше нравится, как поют жаворонки, а не колокола. Слышишь, как они поют?..- Адасик рассмеялся.- Я хочу к ним, татка!"
   И с этими словами Адасик потянулся руками к жаворонкам, к солнцу, оторвался от отца и, как птенчик, вспорхнул вверх. И там, высоко в небе, его звонкий смех слился с песнями жаворонков.
   "Куда же ты, сынок? Вернись!" - закричал отец.
   Но Адасика уже не было. Он стал жаворонком. И как ни вглядывался отец, не мог он распознать своего Адасика. Поди разбери, где там твой жавороночек! Маленькие, серенькие, они летают в голубом необъятном куполе над привольным лугом, поют о чем-то своем, ребячьем, светлом. А откуда-то снизу, из-под цветов, из-под земли, им вторит печальный перезвон колоколов. И уже не отец, а мать бежит босиком по лугу и все зовет, зовет своего сыночка:
   "Адасик!.. Адасик!.. Вернись!.."