Ходит беда вокруг да около. А в Хатынь и оком не заглядывает. Скоро два года войне, а костлявая будто стороной Хатынь обходит. Крестом осененная, что ли? Ходит смерть от деревни к деревне, костями-колотушкой, как сторож, гремит, страх на людей нагоняет. Нет, не минует хатынцев беда, придет и их черед. Где ж это видано, чтобы столько кровушки невинной пролилось, а их как будто и не замечает костлявая с косой. Прижались хаты к земле от страха, как настороженные спины зверьков темнеют, к снегу припали. А вокруг лес стонет в ночи. Раскачивает ветер сосны-мачты, а те скрипят, но не падают, крепко за землю держатся. Вьюжная зима все живое замораживает, цепкими щупальцами леденит. Ну и ночка выдалась! Хоть и стара поговорка, что в такую погоду даже собаку хозяин из дому не выгонит, а ведь правда! Кто ж это в такую метель пойдет? Таракан и тот в щель поглубже спрятаться норовит. А что же говорить о человеке! Выйдет в поле - назад не вернется. Завьюжит его, закрутит, с ног собьет, наметет над ним снежный сугроб, заживо похоронит.
   Лёкса проснулся в середине ночи, как от толчка: будто позвал его кто-то. Прислушался. Тихо. И вдруг до его ушей долетел далекий крик. Он прорывался сквозь метель, заглушая скрип сосен и вой ветра в трубе. Кто-то кричал пронзительно и жалобно. Лёкса поежился, натянул на голову одеяло, потом все же скинул его и стал вслушиваться в темноту. Опять тот же крик, но чуточку ближе. Как будто кто на помощь звал. Скрипнули полати под Степаном, и он проснулся.
   - Степа! -тихо позвал Лёкса брата.- Кто это кричит?
   Степан неуверенно ответил:
   - Заяц это. Когда испугается, кричит, как дите малое. Бегает взад-вперед и голосит. А может...
   - Тише! - прервал Лёкса.
   Опять кто-то кричал, теперь еще ближе. На этот раз крик был короткий, как всхлип, и потонул, захлебнувшись в снежном вихре.
   - А может, это ветер? - прошептала Адэля.
   Наступила тишина. И вот опять завыла вьюга.
   И опять до Лёксы донесся голос, хриплый, жалобный, сиротливый... Крик долго звучал высоко, потом замер тоскливо, безнадежно. И столько боли, столько чего-то нечеловеческого было в охрипшем, надтреснутом голосе, что мороз продирал по коже. Крик повторялся через равные промежутки времени, а в паузах еще громче завывал разъяренный ветер. Казалось, он в поединке о кем-то хватает свою добычу, терзает ее и в бешеной злобе швыряет оземь, топчет ее и тихонько скулит, будто посмеивается. Потом все начиналось сначала. Только послышится крик - и вновь ветер терзает свою измученную, обессилевшую жертву. Вдруг, когда все стихло и ветер переводил дух, набираясь сил перед новой схваткой, под окном, выходившим на улицу, послышались чьи-то торопливые шаги. Снег хрустел под ногами. Когда шаги немного удалились, раздался пронзительный крик, от которого кровь в Лёксиных жилах застыла.
   - Кри-и-и-и-стя-а-а-а-а- а!..
   Где-то завыла собака, должно быть от страха. И вдруг все стихло. И вновь завыл ветер в трубе.
   Свист пурги, вой собаки и тоскливый крик еще долго звучали в Лёксиных ушах, отдаваясь болью в сердце. В хате молчали. Все еще прислушивались. Наконец Адэля сказала:
   - Это бедная Стэфа. Все дочку кличет, умом повредилась.
   - Эх, не жилец она на этом свете. Ходит из деревни в деревню. Не ест, не пьет. От людей бежит. В каждом человеке врага видит,- отозвался Василь. И он уже давно не спал.
   - А Гэлькин Бобик уже три дня кряду воет,- сказала Адэля,- морду к небу задерет и воет.
   - К пожару это,- пытался объяснить Василь.
   - А может, Стэфину смерть чует...- вздохнула Адэля.- Что ей, бедолаге, маяться? Смерть для нее - только и спасение.
   - Ведь вот что немец с народом творит...- вздохнул Василь.
   - Татка, а что немец с Кристей сделал? - робко спросил Лёкса.
   - А то, что и со всеми, сынок. Несколько дней тому...
   - В пятницу,- подсказала Адэля.
   - Кажись, в пятницу... Немцы селян на дорогу согнали. А на той дороге партизаны завал устроили. Навалили сосен да так загородили, что ни тебе проехать ни пройти, хоть ераплан выписывай. А немцы уже знают: где завалы, там и мины водятся. Уже не один ганс подорвался, разбирая завалы. И придумали ж, душегубы, миноискатели! Мало того что живьем детей в огонь кидать, так еще и мины их искать заставили, гады!
   - Разве ж так ищут? Чтоб у них самих кишки по-вываливались! - вставила Адэля.
   - Что я и говорю. Для такой работы саперы есть. Они свое дело понимают. Лопатка у них для этого дела есть. А тут приказал фашист, длинный такой, в очках и на одну ногу хромает. И вот этот черт безногий приказал людей к бревну веревками привязать. А потом: "Шнэль! Шнэль! - кричит.- Быстро!" Автоматами они стали людей подгонять. Тянут, бедные, бревно. А оно, ясно, тяжелое. Идут, спотыкаются, падают. Да и страх тот же: а вдруг на мину наступят - и жизни конец. Эдак и умом повредиться можно. Поди, у бедных волосы шевелились от страха. А те знай покрикивают себе. Да еще подвыпили, чтоб совесть совсем заглушить. Гогочут, кнутом подстегивают, если видят, человек из сил выбился. Да.,. Попробуй потяни при всем такое бревно, а оно еще и за корни, за пни цепляется. Дороги сейчас неровные, войной побитые. Вот и тянули они бревно это, пока того... не подорвались...
   - Боженька ты мой! - всхлипнула Адэля. Хоть она и знала всю эту историю, но, слушая рассказ мужа, заново все переживала.
   - ...и Кристя тоже. Так те, что с правого боку шли, тем ничего. Вот и Стэфа жива осталась, хоть и умом повредилась. А Кристя слева шла. Она, сказывают, и наступила на мину...
   - Ах, боже ты мой! - выдохнула Адэля, засморкалась.- А девка какая была! А красавица! А косы! Не волосы, а лен!..
   - Так вот за косы эти и приволок ее фашист, чтоб его самого так смерть таскала! Приволок да и привязал за косы веревкой к бревну. Потешался, гад. Скорее бы погибель на них пришла. Да это что! Вон в церковь нехристи людей согнали, закрыли, бензином облили и подпалили. Все живыми сгорели.
   - Бог не простит,- сурово сказала Адэля.
   - Что бог! Раз допустил такое, так и ждать от него нечего. "Бог, бог"! Народ не простит, а не бог. Слыхала? Партизаны уже все немецкие гарнизоны распотрошили на нашей Логойщине. Только в Плещеницах да в Логойске и сидят еще кровососы. Да и тем скоро будет каюк.
   - Тише ты! Подслушать могут! Мало ли... Да и мальца не пугай, разболтался что-то на ночь глядя.
   Помолчали. Каждый думал о чем-то своем. Мирно посапывали Иванка и Зося, их не разбудил страшный крик.
   - Пока тот каюк на них придет,- вновь заговорила Адэля,- всех нас тут поубивают. Когда-нибудь взойдет зари свет, а нас уже и на свете нет...
   Василь молчал. И тогда Адэля решилась:
   - Вася, слышь?
   - Ну?
   - А может, всем нам в лес уйти? Боюсь я что-то. Там, сказывают, затишнее.
   - Как знать,- не сразу ответил Василь.- И в лесу на партизан немец облавы делает. И там люди гибнут. Это кому как повезет. За кустик не спрячешься.
   - Береженого бог бережет,- попробовала возразить Адэля.
   - А ты все со своим богом, как черт с писаной торбой,- буркнул недовольно Василь.
   - Помолчи лучше! Бога прогневишь! Беду накличешь! - набросилась на мужа Адэля.
   Вновь замолчали. Теперь уже оба думали об одном и том же: где ж опаснее, в лесу или в деревне?
   - Вася, а ведь в партизаны коли идти, так всей деревней надо.
   - Почему это?
   - А вон как у других. Один пошел, а из-за него всю деревню попалили. Все, значит, с партизанами связаны... А что далеко ходить? Адась Михалинин... все с дому сходит, пропадает где-то. Может, партизаном стал? Все секреты у него... Как бы нас из-за него...
   - Э, Адэлька! - перебил жену Василь.- Что-то ты последнее время всего бояться стала. С твоим разумом навоюешь в этой войне! Коли думать так, как ты, так и воевать нашему мужику нельзя. Никто ж не говорит, что вся деревня на врага служит, коли одна собака продалась. Баба ты. Баба и есть. Война, брат, это не просто так тебе. На войне думать надо. Кабы не отдавило мне ногу бревном, когда крышу перестилал, ушел бы я. Да-авно б ушел, потому как многое понял за это время,- с тяжелым вздохом сказал Василь.
   - Разумный ты очень. Немец в твоем понятии копаться не будет. У него своя думка. А то, что каждому свое на роду написано,- это правда. И куда нам идти? Вот с той поры, как подняла бадью с бельем стираным, хилая стала, ни поднять не могу, ни с места чего сдвинуть. Ведро воды принесу - и вся в поту, еле ноги тяну. И боль в животе житья не дает. Не-е-ет, нет, как нам идти? Будем жить и на бога надеяться. Авось помилует,- говорила все Адэля.
   Но Василь уже не слышал ее. Его сморил сон. И скоро он захрапел громко, по-мужицки, на всю хату.
   Лёкса не мог уснуть. Ему было жутко. Он лежал и думал: и все ж в лесу не так, должно быть, страшно. И почему так долго нет Кузьмы? Вот и март на носу. Скоро снег начнет таять и жаворонки прилетят. Он должен скоро прийти. Не мог же Кузьма забыть его! Сам же сказал: "Дождись первых жаворонков". Почему-то Лёксе вспомнились и другие слова, те, которые Кузьма сказал ему в первый день их знакомства: "Война кончится, кто будет новую жизнь строить? Не всем же умирать". А может, его убили?.. "Нет! - отогнал Лёкса страшную мысль.- Такого не убьешь!" Не знал Лёкса, что Кузьма погиб в Зареченском бою. Погиб, защищая деревню Заречье от грабителей из Плещениц. Много врагов полегло в том бою. Но и друга своего никогда уже не увидит Лёкса.
   Всю ночь он не смыкал глаз. А за окном все свирепствовала вьюга, последняя вьюга этой зимы. Ведь уже март аукает. Сосулек понавешал, чтоб по ним зима прочь убиралась, в землю истекая. Потому и злилась зима, буйствовала, что не хотела весне уступать.
   Ветер неистово раскачивал сосны. С остервенением хватал он охапки снега и бросал их в мощные стволы. И оттого, что не мог свалить могучие деревья, стонал в бессильной злобе. И тем неистовей набросился на жалкую фигурку, что, пошатываясь, вошла в лес.
   - Кристя... Кристя... дитятко мое... Кристя... дочушка...- уже шептала Стэфа посиневшими губами. Хриплый шепот порою переходил в сиплый вскрик: -Кри-истя!..
   Силы безумной иссякали. Ей казалось, что Кристя прячется от нее, играет с ней в прятки. Тогда Стэфа ловила ее, раскинув руки, и, когда призрак Кристи ускользал от нее, она жаловалась:
   - Не прячься... Кристя... дочушка... Выйди из-за елочки... выйди... там глубокий снег... мне не пройти.
   И вновь она ловила Кристю, вновь звала ее. А вокруг только лес, ночь, метель.
   Утром Стэфу нашли мертвой. Она сидела на опушке леса, вся запорошенная снегом, прислонившись спиной к сосне. Она смотрела перед собой безумными остекленевшими глазами, рот ее застыл в крике. Казалось, она все зовет, зовет свою Кристю...