ВАНЯ ИВАНОВ Руководитель подпольной комсомольской группы в Амур-Нижнеднепровском районе

   Около городской тюрьмы был устроен самый большой в Днепропетровске лагерь военнопленных. Территория вокруг здания была обнесена высоким забором, оплетенным колючей проволокой. Возле забора с утра до вечера толпились женщины. Они заглядывали в щели, пытались просунуть сквозь доски куски хлеба и бутылки с водой. Часовые на вышках отгоняли их, стреляя в воздух, но они снова окружали лагерь и расходились лишь глубокой ночью. Эти женщины разыскивали мужей, сыновей, братьев, и нередко их поиски увенчивались успехом.
   - Спросите, милые, нет ли там у вас мужа моего, Кудрявцев фамилия? - кричала женщина, прижавшись лицом к забору, а рядом другая умоляла:
   - Сына моего нет у вас? Петрова Николая?! Эти выкрики сливались в общий вопль, который был слышен далеко от лагеря. Немцы не препятствовали женщинам разыскивать родственников.
   Солдаты на вышках стреляли лишь "для порядка", когда женщины слишком им надоедали. Комендант получил распоряжение высших военных властей отпускать из лагеря военнопленных уроженцев Днепропетровска, за которых поручатся их семьи и соседи. Вызвано было это распоряжение тем, что немцы нуждались в дешевой рабочей силе и не желали тратить на военнопленных продукты. Они решили, что удобнее отпустить людей по домам, все равно они никуда не денутся и будут работать... Впоследствии это распоряжение было отменено и военнопленных перестали отпускать по просьбе родственников; немцы убедились, что бывшие красноармейцы вовсе не жаждут "жить мирно" под их властью, а предпочитают уходить в леса к партизанам и перебираться за линию фронта... Но в сентябре 1941 года многие военнопленные были таким образом отпущены...
   То одной, то другой женщине удавалось разыскать мужа или брата. И тогда возле забора происходили горькие встречи. Изможденный, раненый красноармеец, еле державшийся на ногах и добиравшийся к цели иногда ползком, тщетно пытался просунуть наружу исхудалую руку и прикоснуться к плечу жены или матери... Случалось, что жена не узнавала мужа, со страхом смотрела на почерневшее с ввалившимися щеками чужое и незнакомое лицо и растерянно шептала:
   - Ты ли это?.. Господи, боже мой, что же с тобой сделали?..
   ...Однажды, в конце сентября, к лагерю военнопленных подошли две молодые женщины, одетые в одинаковые серые телогрейки и темные шерстяные платки.
   - Смотри, Лида, какая толпа,- сказала одна.-- Мы и к забору не пробьемся.
   - Надо пробиться, Лелечка,- ответила другая. - Обязательно надо. Вдруг твой Борис там... или мой Юрий...
   - Не верю я, чтоб Борька в плен сдался,- Леля потуже завязала под подбородком черный платок, спрятав под ним пышные рыжеватые волосы. Она очень изменилась с того дня, когда Сташков и Екатерина Степановна видели ее у входа на перрон. Взгляд молодой женщины стал угрюмым, в углах губ прорезались первые морщинки. Ни одного письма не получила она от мужа и не знала, жив ли он. А как она ждала этих писем! Выбегала навстречу почтальону простоволосая, накинув на голые плечи халат... Почтальон каждый раз пожимал плечами; Леля горько плакала, а мать неодобрительно смотрела на нее из окна.
   Мать почему-то с первого дня невзлюбила Бориса, и, как ни старалась Леля их помирить, ей не удавалось. Матери было не по душе, что этот веселый загорелый парень с широкими черными, будто подведенными бровями, спортсмен-перворазрядник, чувствует себя в ее доме слишком уверенно, громко разговаривает, смеется, отпускает шуточки и не обращает внимания на ее недовольный взгляд.
   А Леля любовалась им. Она гордилась, что Борис приходит к ней в гости, приглашает ее в кино, на стадион и проводит с ней время... Он, к которому девчата так и льнут...
   Леля и Борис учились вместе с пятого класса. Их школа под номером шестьдесят один находилась на Базарной улице; стандартное четырехэтажное здание с большими окнами. Сидели на второй парте, списывали друг у друга сначала сочинения, потом математические уравнения. В шестом классе кто-то нарисовал на доске две нелепые целующиеся фигуры с вытянутыми губами. Внизу написали: "Леля Вишеватая и Борис Сондак- жених и невеста". Леля залилась слезами. Бориса насмешки совершенно не трогали. Ему, кажется, даже нравилось, что их дразнят. Он сам смеялся громче всех...
   Борис Сондак был веселый парень. В школе, а потом и в институте его называли Боб. Он носил короткую спортивную прическу и любил рубашки с открытым воротом. Его мать работала в поликлинике врачом-косметологом. В их квартире на проспекте Карла Маркса Леля была всего один раз и больше не ходила туда, уж очень там было торжественно и чинно: блестящие паркетные полы, тяжелые гардины, зеркала, а на стенах множество картин в дорогих золоченых рамах. У Лели обстановка дома была другой. Она жила с матерью в небольшой комнатке, половину которой занимала огромная кровать с блестящими металлическими шарами. На этой кровати Леля спала вместе с мамой до семнадцати лет.
   Из-за Бориса Леле частенько попадало от мамы. Сначала мама говорила:
   - Тебе еще рано с кавалерами гулять. Сперва подрасти.
   Леля выросла, мама разрешила ей носить модные туфли на высоких каблуках, но по-прежнему была против Бориса:
   - Он тебе не пара.
   Однажды - они уже учились в десятом классе - Борис поцеловал Лелю у крыльца. Распахнулась дверь, выбежала мать, схватила дочку за руку и втащила в дом, крикнув Борису:
   - Чтобы ноги твоей здесь не было, безобразник!
   Леля проплакала всю ночь. Она, вообще, пролила много слез из-за Бориса. И не только потому, что ее обижали другие, он сам еще чаще обижал ее. Это был человек настроения. Он не знал, что сделает через минуту: целую неделю он мог не отходить от нее ни на шаг, дарить ей цветы, нежно называть Леленька, а потом вдруг ни с того ни с сего совершенно охладеть, не показываться несколько дней, ходить на танцы с какой-нибудь умопомрачительно красивой шатенкой. Но это было бы еще полбеды, Леля не ревновала его к шатенкам, она знала, что Борис любит ее одну, но случалось и хуже... Безобидная фраза, сказанная ею просто так, к слову, могла внезапно привести его в сильнейшее негодование. Он не разговаривал с Лелей месяцами. Как-то раз они вслух мечтали, как будут жить после того, как закончат институт и поженятся.
   - У нас будет чудная уютная комнатка,- сказала Леля,- тебе дадут квартиру, или, еще лучше, мы сами построим домик на берегу Днепра. Посадим огород, заведем корову, в твоем кабинете сделаем книжные полки, а в спальне на стене повесим большой-пребольшой ковер, такой, какой висит в витрине универмага.
   Казалось бы, что особенного она сказала? А Борис вдруг отстранился, как-то странно посмотрел на нее, помолчал и ледяным тоном ответил:
   - В твоем кабинетике будет жить кто-нибудь другой, но только не я...
   Повернулся и ушел. И Леля не видела его до самого Нового года. Сколько слез она пролила, домой к нему приходила, но не застала. А тридцать первого декабря он подошел к ней сам в институте и, глядя в сторону, мрачно буркнул:
   - Хоть ты и типичная мещанка, но все же я тебя поздравляю... Существуй дальше.
   Учились они в горном институте. Леля поступила в горный потому, что так решил Борис, хотя самой ей больше нравилась профессия врача. Бориса и в институте все знали и называли веселым именем Боб. Он был председателем студенческой боксерской секции, увлекался плаванием и участвовал во всесоюзных велосипедных гонках. Гонки продолжались семь дней, Борис занял пятое место. Когда он вернулся, его все поздравляли, а он недовольно сопел, и Леля догадалась, что, достигнутый результат его не удовлетворил... Велосипед Борис сделал сам. В это трудно было бы поверить, но Леля видела, как он сваривал во дворе металлические трубы и прикреплял к ним колеса, подобранные где-то на пу- стыре.
   Много времени отнимал у Бориса бокс. Леля и не знала, что он занимается боксом. Он никогда не говорил ей об этом. Боксеры представлялись Леле почему-то нахмуренными, сердитыми и задиристыми. А Борис был добродушен и незлобив. Рассердить его никому, кроме Лели, не удавалось. Он никогда не ввязывался в ссоры. Да и внешность у него была не боксерская. Сложен неплохо, но руки тонкие, мальчишеские. Большой физической силой он не обладал. По крайней мере, так казалось Леле...
   Как-то возвращались из кино. Из подъезда вышли трое пьяных и стали приставать к Леле. Борис долго уговаривал их идти спать. Он разговаривал с ними беззлобно и улыбался. Но пьяные решили, что он их боится. Кто-то из них нарочно толкнул Лелю, чтобы проверить, как ее кавалер будет на это реагировать.
   - Ну и барахло же ты! - с сожалением сказал Борис, и обидчик вдруг, как подкошенный, упал на мостовую. Леля даже не заметила, когда Борис его ударил... Пьяные, подняв приятеля, ретировались.
   - Пойдем,- сказал Борис.- Уже поздно...
   Лицо у него было смущенное и виноватое. Спустя много времени мать Бориса рассказала Леле, что сын в детстве был слабым, болезненным и ребятишки на улице его обижали. Он приходил домой с синяками. Мать посоветовала ему, вместо того чтобы жаловаться, хорошенько поколотить своих обидчиков. С этого дня он и начал заниматься спортом. Ему было трудно вставать на заре и обтираться холодной водой, но все же он не сдался и вот добился своего...
   ...Они очень любили друг друга. Прощаясь с Борисом на вокзале дымным августовским днем, Леля плакала. Но, лишь оставшись одна, она поняла, что для нее значил Борис. Весь мир вдруг опустел. В городе происходили страшные события. Уезжали друзья. Пришлось бросить учебу... Но все это проходило мимо Лели. Она жила только Борисом. Она и в городе-то осталась потому, что боялась его потерять.
   - Где он будет меня искать, если я уеду,- сказала она матери,- нет, ты эвакуируйся, а я останусь тут его ждать.
   - Ты же комсомолка,- мама была в ужасе,- тебя немцы повесят!
   - Авось не повесят. И для меня дело найдется. Сложа руки сидеть не стану,- говоря так, Леля надеялась, что свяжется с подпольщиками или с партизанами.
   Но прошел месяц, а дел для нее не находилось. В городе были немцы, и Леля сидела в комнате, боясь высунуть нос на улицу. Мать сказала ей:
   - Если хочешь, чтобы пьяные солдаты над тобой поиздевались, тогда, пожалуйста, ступай в город, погуляй... Может, тебе самой интересно с ними познакомиться? Есть уже и такие, видела я...
   Леля промолчала, но про себя решила, что мать права. Незачем привлекать к себе внимание.
   В этот день, двадцатого сентября, она впервые выбралась из дому. За ней зашла двоюродная сестра Лида и предложила сходить к концлагерю, поискать Бориса и Юрия, Лидиного мужа.
   ...Им удалось протиснуться к забору, и они по очереди заглянули в щель. Леля увидела худое, обросшее густой щетиной лицо и выцветшую гимнастерку со следами споротых петлиц.
   - Скажите, нет у вас тут Бориса Сондака?
   - Не встречал такого,- ответил человек в гимнастерке. Он прижался к щели и шепнул: - Послушай, девушка, скажи откровенно, хочешь нам помочь?
   - Да, конечно,- ответила Леля.
   - Понимаешь, есть тут у нас один человек. Очень хороший человек, полковой комиссар Артемьев Анатолий Иванович. Я с ним в одной части служил. Никто не знает, что он комиссар... Раненый он, плохо ему, надо бы его спасти...
   - А как это сделать? - спросила Леля.
   - Ты ведь мужа пришла искать? - горячо зашептал красноармеец.- Ну так пойди в канцелярию и скажи, что нашла его. Понимаешь? Я сейчас подзову Артемьева, вы с ним сговоритесь... Да ты не сомневайся, немцы не очень-то проверяют...
   Лида дернула сестру за рукав и зашептала:
   - Лучше я это сделаю, Лелечка. Мне это удобнее. Моего Юрия соседи не видели, а Бориса вся улица знает...
   Леля отодвинулась, и Лида наклонилась к щели:
   - Позовите Артемьева.
   - Вы бы поесть что-нибудь ему передали,- неловко сказал красноармеец.- От голода он еле стоит на ногах.
   Лида беспомощно посмотрела на Лелю:
   - У нас ничего с собой нет...
   Леля вскочила и скрылась в толпе.
   - Куда ты?
   - Сейчас вернусь.
   Неподалеку от тюрьмы был рынок. Леля подбежала к ряду, где торговали простоквашей, лепешками и пирожками.
   - Почем пирожки? - задыхаясь, спросила она у пожилой женщины, возле которой стояла корзина, покрытая куском полотна.- Мне нужно мужу в лагерь отнести...
   Женщина внимательно посмотрела на Лелю добрыми, в морщинках, глазами и протянула три теплых пирожка, пахнущих конопляным маслом.
   - Сколько с меня?
   - Не нужны мне, голубушка, твои деньги,- вздохнула женщина,-ступай, ступай к своему мужу...
   Когда Леля вернулась, сестра разговаривала с Артемьевым.
   - Хорошенько запомните вашу новую фамилию... А зовут вас Юрий,- услышала Леля ее взволнованный шепот.
   - Запомню, сестричка,- раздался слабый голос.- Никогда не забуду вашей помощи...
   Передав комиссару пирожки, Леля и Лида направились к воротам тюрьмы.
   - Ох, боюсь! - поежилась Лида.- Вдруг все раскроется!
   - Ну что они нам могут сделать? - ответила Леля.- Изобьют и отпустят... В крайнем случае скажешь, что обозналась... Ты же слышала, они не про- веряют...
   Лида и Леля долго шли по мрачным тюремным коридорам. Их сопровождал солдат, которому они сказали, что хотят видеть коменданта. Мелькали железные двери с круглыми отверстиями-волчками. Навстречу попадались надзиратели, на их поясах гремели связки ключей. Солдат привел Лелю и Лиду в большую комнату со сводчатым потолком, предложил им подождать и удалился. Девушки присели на скамью. Ждать пришлось довольно долго.
   Минут через двадцать в коридоре раздались шаги, скрежеща открылась железная дверь, и в комнату вошел комендант тюрьмы господин Клейст.
   - Чем могу служить? - спросил он, правильно и тщательно выговаривая русские слова.
   - В лагере находится мой муж,- собравшись с духом, ответила Лида.- Он рядовой солдат, беспартийный... Я вас очень прошу отпустить его домой. Он
   болен.
   - Профессия? - отрывисто спросил Клейст.
   Лида замялась.
   - Он токарь по металлу,- ответила Леля, почувствовав, что сестра растерялась.
   - О! Токарь по металлу, это очень хорошо,- кивнул Клейст.- Мы отпустим вашего мужа, потому что мы, немцы, поступаем гуманно с населением оккупированных областей. Ваш муж только должен дать подписку, что не будет больше воевать против нас. И кроме того, он обязан в двухнедельный срок поступить на работу по специальности.
   - Спасибо,- пролепетала Лида.
   - Вам придется выполнить некоторые формальности,- продолжал комендант.- Вы принесете справку из домоуправления и свидетельские показания соседей, подтверждающие, что вы действительно состояли в законном браке.
   - Я могу это подтвердить,- сказала Леля,- я ее сестра.
   - Ваше объяснение тоже можете приложить,- согласился Клейст.- Не смею больше вас задерживать, фрейлен.
   Очутившись на улице, Лида схватила сестру за руку:
   - Ой, у меня ноги подкосились. Я чуть не упала со страху.
   - Надо сообщить Артемьеву, что дело решено,- сказала Леля.
   - Я больше не могу задерживаться,- покачала головой Лида.- Пора кормить Шурочку. Пойдем скорее. Мы потом сюда вернемся.
   Возле рынка сестры распрощались, условившись встретиться на другой день. Лида свернула в узенький тихий переулок и вбежала на второй этаж по скрипучей деревянной лестнице. Еще в подъезде она услышала доносившиеся из квартиры громкие голоса.
   - Кто там?-раздался испуганный голос Елены Емельяновны, Лидиной матери.
   - Это я...
   Дверь открылась. Лицо у мамы было бледное, глаза заплаканные.
   - Что случилось? - крикнула Лида.
   Она услышала в комнате громкий плач девочки и, не дожидаясь ответа, побежала туда. Возле окна стояла старшая сестра Тамара, тоже, бледная и заплаканная, прижимая к груди Шурочку. Девочка вырывалась и кричала. Лида взяла ребенка у Тамары:
   - Что тут произошло?
   - Ох, не спрашивай! - Тамара обессиленно опустилась на диван и машинально поправила подушку под головой спящего сына, полуторагодовалого Ванюши.- Кто-то из соседей донес немцам, что твой муж еврей и в доме живет еврейская девочка. Как только ты ушла, явились три эсэсовца и двое полицаев. Эсэсовец схватил Шурочку и спрашивает: "Это есть еврейский ребенок?" Я к нему кинулась, говорю, вы, мол, ошиблись, со зла на нас люди донесли, у меня муж русский, Быстров по фамилии, а это мои дети, мальчик и девочка. Еще здесь живет моя сестренка младшая, по имени Лида, она тоже замужем, но детей у нее нет... "Что там разбираться!" - сказал другой эсэсовец и хотел взять Шурочку, но первый не дал... К счастью, у меня старая анкета завалялась мужнина, заполнял он ее, когда на работу поступал. Я эсэсовцу показала, вот, дескать, сами убедитесь, что мой муж русский... Записали они мою фамилию и ушли...
   С ужасом слушала Лида Тамару...
   - Уходить надо из города,- угрюмо сказала мать, входя в комнату.- Не знаю только, как Андрею Ивановичу сообщить... В сентябре он прийти обещал...
   Отчим Лиды и Тамары, Андрей Иванович Веривской, коммунист, заместитель начальника цеха, до последних дней работал на заводе. Двадцать третьего августа он сообщил Елене Емельяновне, что уходит за Днепр, и пообещал недели через три их навестить. Елена Емельяновна догадывалась о том, где ее муж. Он мог быть только в партизанском отряде, в Ново-Московском лесу. Но с Лидой и Тамарой она не говорила об этом...
   - Во всяком случае, Лиде надо скрыться обязательно,- сказала Елена Емельяновна.- Ей-то уж никак нельзя оставаться. В деревне у нас есть родственники, пусть побудет пока у них, а за Шурочкой мы присмотрим.
   Лида сидела у стола, прижимая к себе дочку. Шурочка успокоилась и уснула.
   - Нет, мама,- тихо ответила Лида.- Я никуда не уйду... Не могу... Не имею права...
   Она рассказала матери и сестре о комиссаре Артемьеве.
   Елена Емельяновна хотела запротестовать, но, взглянув на Лиду, осеклась.
   Лида попросила Тамару сварить для Шурочки кашку и пошла в домоуправление за справкой.