Вот уже третий день Адась ходит как в воду опущенный.
   - И чего ты как мокрая курица ходишь? Вчерашний день ищешь? - недовольно спросил сына Стэфан.
   - Чего ты пристал к нему! Может, живот у хлопца болит! - заступилась Михалина за сына.
   И она давно заметила, что тоскует ее Адась. Закралось у нее подозрение: из-за Марии Иотко печаль эта. И не мудрено: все хлопцы, да и не только хатынские, заглядываются на Марию. Если б не война, так уже бы закончила школу и училась бы в городе. Все учительницей хотела стать. Ладная девка. Умная, красивая и в работе спорая. Хоть она и старше Адася на годка два, а, видать, и ему голову вскружила. Да разве ж об этом скажешь Стэфану? Засмеет! Заругает, какие девки сейчас могут быть на уме! Война! Заскорузлое сердце у Стэфана. Михалина понимает, война войной, а сердцу не прикажешь.
   - Может, простоквашки дать, сынок? Съел чего-нибудь. Еще бы не болеть животу от такой еды. Все у нас забрали, чтоб им животы пораспирало. Жуй теперь преснаки из мякины. Будто жернова у нас, а не желудки.
   Нет, не живот болит у Адася. Сердце ноет. И не по дивчине. Другое мучает парня. Из головы не выходит разговор с полицаем Гритько. Это было два дня назад. Нагрянули полицаи в Хатынь. Как выяснилось потом, партизан ждали, хотели засаду на них устроить. Но то ли партизаны дознались о засаде, то ли полицаям неверные сведения кто-то дал, так или иначе, партизаны не пришли. Полицаи ночь отсидели в кустах, а днем грабить Хатынь стали. Кур, масло, яйца - все позабирали. В тот день и состоялся у Адася с Гритько разговор. Встал полицай из-за стола, за которым Михалина ему прислуживала, Адася пальцем за собой поманил. Вышли они.
   - Так что, хлопец? Как посмотрю я на тебя - и рослый ты, и не хлопчик уже, а добрый детина из тебя вымахал,- непонятно заговорил Гритько. (Адась слушал и не понимал, куда гнет полицай.) - Так вот. Даю тебе неделю сроку. Подумай. А дело я тебе хорошее предлагаю: работать к нам иди!
   - К вам?! - отшатнулся Адась, будто полицай в лицо ему плюнул. Потом нашелся: - Мал я еще. И мундира на меня не подберете.
   - Ха-ха! - понимающе рассмеялся Гритько.- Ничего! Подберем! - Потом перешел на зловещий шепот: - Может, думаешь, вот придут красные, нас всех постреляют за то, что немцам служили, а вас по головке погладят?..- Гритько, как гусь, вытянул шею, ожидая ответа. (Адась молчал.) - А может, ты... партизан? - Полицай впился в парня глазами. (Адась молчал.) - Что молчишь? Язык отнялся?.. Ну что ж... Подумай! - с угрозой в голосе закончил разговор Гритько, круто повернувшись, зашагал к калитке. Уже идя по ту сторону забора, он еще раз крикнул: - Подумай!
   Было о чем думать Адасю. Отцу и матери так и не сказал ничего. Зачем? Все равно он не пойдет в полицаи. Много их там, в Плещеницах, предателей. И грустно стало вдруг Адасю: неужели и он похож на одного из этих подлецов, если этот гад предложил ему вырядиться в их шкуру? Ведь говорят же: бог шельму метит. Адась даже в зеркале разглядывал себя. Как будто и не похож вовсе. Нет, нет! Не похож! Но, увидя свое отражение в зеркале, в которое он не часто заглядывал, Адась подумал: "А я и в самом деле уже не хлопчик. Хоть и не велик ростом, да в плечах широк. Как это отец говорит: "Малое дерево в корень растет". Так и я. В самый раз винтовку в руки брать и гнать фашистов. В лес уходить надо". Адась давно об этом думал, но сейчас, после разговора с Гритько, он это решил твердо. Надо поторопить дядьку Савелия.
   - Нет, хлопец. Подождать надо. Не время теперь.
   - А чего ждать? До каких это пор? Пока в полицаи меня не заберут? Дядько Савелий! - И столько обиды и досады было в голосе Адася, такая мольба в глазах! Ресницы его дрожали, вот-вот заплачет парень.
   - А ты не кипи - простынешь!.. Не хотел я тебе говорить, да скажу. Нельзя сейчас в лес... не поверят.
   - Мне?! - отпрянул Адась, будто его хлыстом ударили. Он с минуту пытливо и с испугом смотрел в глаза Савелию. Потом тихо спросил: - Почему?
   - Не только тебе,- сказал и о чем-то задумался Савелий. Потом сплюнул, на лавку сел.- Садись, Говорить буду.
   Адась сел рядом.
   - Ведь вот что немец придумал: к партизанам шпионов засылать.- Савелий выразительно глянул в глаза Адасю.- Понял?
   - Не совсем,- сказал Адась, смутно догадываясь, в чем дело.
   - Так вот. Неделю тому заслал двоих в отряд. А там поверили. Не совсем, правда. Но приняли. А сами проверять стали. Тихо, без шума, чтобы те двое не знали.
   - А как они в отряд дорогу нашли? - спросил Адась.
   - Как нашли? Партизаны их провели. Видят: шастают двое по лесу. А партизаны в это время на задание шли. Остановили. Спрашивают: кто да что? "А мы, говорят, из-под расстрела сбежали. Из Плещениц". Один говорит: "Я лейтенант". Другой: "А я сержант". Люди на первый взгляд вроде бы подходящие, надежными показались. А как же, из-под расстрела сбежали! Кого ж принимать в партизаны, как не таких! Ну и привели их в отряд. Как своих приняли. Проходит какое-то время, а они: "Семьи там у нас, в Плещеницах, остались. Проведать бы. А то, может, в расход из-за нас пустили". Подумали партизаны и порешили: пусть пока один узнает про жену и деток своих. А потом и второго отпустят. А так сразу нельзя двоих отпускать. На лбу у них не написано, кто они. Да и не просто отпустить, а проверить их надо. А потом, как же не пустишь их, если один сказал: "Я знаю, где тол можно раздобыть". Как же ты после этого не пустишь? У партизан большая нужда во взрывчатке. Ну, выделил командир две группы старых партизан, на задание посылает. Одного новичка в одну группу, другого - в другую, чтоб и того проверить заодно, сбежит аль нет и как будет задание выполнять? Вот и разделили их. А командир строго-настрого наказал глаз с них не спускать. Тот, что в первой группе был, показал, где полицай живет, и сам же его убил. И тол раздобыл. Как не поверишь такому? Ну и порешили хлопцы: свой в доску, надежный, раз полицая убил, зря ему командир не доверял. Ну и следить перестали. А тот только того и ждал. Идут партизаны в лагерь. Глядь - а того и не видать. Ждали, ждали - не дождались. Улизнул-таки. Ну, приходят злые, командиру докладывают: так, мол, и эдак. "Тихо! - говорит командир.- Никому ни слова об этом". А другая группа раньше с задания вернулась. У них все обошлось. Как пронюхал второй, что друг подвел его, так сбежать хотел. Шасть в кусты! Тут его и сцапали. Признался, сукин сын. "Немцы, говорит, послали". А задание у них такое было: войти в доверие и передать немцам, где расположен отряд, а потом навести карателей.
   Савелий встал, к окну подошел. Задумался.
   - А потом что? - спросил Адась.
   - Расстреляли подлеца. А через неделю тот, другой, привел все же карателей. Думал выслужиться перед фашистами. Ан нет, не по его вышло. Пришли немцы. Глядь - а партизан и нету. Так и дожидались они убийц своих, а как же! Снялись они в тот самый день, когда предатель сбежал, и пошли другое место для лагеря искать. Так вот. Приходят немцы - а партизан и след простыл. Один, правда, след оставили. Специально.
   - Какой?
   - Труп шпиона. Разозлились немцы, увидя пустой лагерь, и до полусмерти избили того, другого, который привел их. Наши его потом подобрали. Во как. А ты, сынок, обиду против партизан не держи. Сам видишь, всякие люди бывают. Да и ты запомни: козы спереди бояться надо, коня сзади, а злого человека со всех сторон. Подожди маленько. Я поговорю о тебе! Пусть привыкнут к тому, что есть, мол, такой парень, что в партизаны хочет. Тогда и веры больше будет. А так сразу после такого нельзя.
   "Нельзя так нельзя",- сокрушенно думал Адась, переваривая разговор с Савелием. И задумчивый ходит с тех пор, неразговорчивый, сторонится всех, будто скрывает что-то. И все в сарае да в отцовской кузнице часами просиживает.
   А через некоторое время слух прошел: немец на мине подорвался, кто-то с Первым мая поздравил его. Правда, это было не первого мая, а чуточку позже. Но какая разница! Все рассказывали про это первомайское поздравление. Рассказывали по-разному. А хатынские ребята по-своему. Хотя и приврали, но зато их рассказ был интереснее. Будто по шоссе ехали немцы-под самым Логойском это было - и на большак свернули. Вдруг видят: что-то красное впереди. Вовремя затормозил шофер, а то наехал бы на красный флажок, воткнутый в землю посреди дороги. Офицер, что сидел в машине, заорал от злости и приказал солдатам убрать флажок. Один фриц выскочил из машины, подбежал к флажку, ухватился за него да из земли ка-ак дернет! И тут ка-ак бабахнет! Под флажком, оказывается, мина была. В клочья того фрица разорвало. И машину всю разнесло, а вместе с нею и все десять фрицев полегли. Во как! И никто не сомневался в том, что это сделали партизаны.
   Адась ходил по-прежнему тихий и задумчивый, отцу в кузнице помогал, а то и сам что-то мастерил, А когда работал, изнутри запирался, не впускал никого. Но лицо его было просветленным, не было уже той угрюмости, что прежде. И когда ребятня рассказывала про красный флажок, он с удивлением слушал. Неужели это он сделал? И сам не мог поверить во все случившееся. Нет, Адась никому не откроется, что это он дорогу заминировал и первомайский флажок над миной поставил. Правда, погибло не десять немцев, а только один. Ну и что! Ведь он только начал! Все разно теперь ему есть с чем в партизаны идти. Теперь-то ему поверят! Вот и карабин себе мастерит. Нашел в лесу, еще когда наши отступали, и прятал его. Задумал Адась обрезать ствол карабина до прицельной рамки. Так все партизаны делают. Из такого можно стрелять на добрых двести метров! А главное, под рукой его носить можно, под свиткой. Висит - и не видит никто. Слышал Адась и то, как партизаны немцев на петлю ловят. Это он и в одиночку сможет делать. Натянешь через дорогу тонкую проволоку, чтобы ее видно не было, наткнется немецкий мотоцикл - вот тебе и дорожная авария! Так и без карабина воевать можно! Скоро, скоро Адась уйдет в партизаны, и сосны встретят его приветливым шумом хвои!