"А все ж любопытно, почему это немцы пасху разрешили справлять? Сам черт их не поймет. В конце прошлого года почти всех ксендзов на Логойщине арестовали - подпольщиками, сказывают, были, супротив Гитлера пошли,- потом костел в том же Логойске закрыли, а тут на тебе - пасха! Что-то тут не так",- размышлял старый Пучок, крася пасхальные яйца. Ни свет ни заря встал сегодня Пучок и стал собираться в поселок Красное: хотелось ему поглядеть, как там люди праздновать будут. Ишь что немец придумал! Добреньким прикинулся. Пасху разрешил народу справлять! На все праздники запреты наложил: и на Восьмое марта, и на Первое мая, и день Красной Армии запретил, и Октябрьские тоже. А вот рождество - пожалуйста! И еще день рождения. Ну, день рождения запрещай не запрещай, а и самому отметить можно. Плевать на твои запреты. Только Пучок не помнит, когда он родился. Да и не знал, наверное, вовсе. Одним словом, все праздники главные запретил немец. И вдруг - пасха! В костеле, с органом, с богослужением! Неслыханное дело! Что-то тут не так. Потому Пучок и собирается в дальний путь отправиться. Не столько помолиться, сколько любопытство его разбирало.
   Сам Пучок не верил ни в бога ни в черта, хоть и того и другого с языка не спускал. А если случалось eму молиться, так только тогда, когда все молятся. Но так уж повелось у них в Хатыни, видать, еще с давних времен заведено, что каждый, хоть и не верит в бога, свою веру должен иметь - православную или католическую, все равно. А отчего это все пошло, никто толком не знал. Один Карабан был близок к истине, когда говорил, что все у них перемешалось, что виноваты в этом польские паны, когда они четыре века тому назад заполонили землю белорусскую. Тогда силой заставляли белорусов принимать католическую веру и молиться на польском языке. А потом дошло до того, что бело- русских католиков объявили поляками и заставляли детей называть польскими именами и говорить на польском языке. А в годы революции многие опять переходили в православную веру. Все перепуталось, что и говорить! И чем они отличаются - католики от православных? И те и другие одному богу молятся, только по-разному его называют. И ксендзы и батюшки говорят одно и то же: что, дескать, бедные должны жить в "страхе божьем" и за это попадут в "царство небесное", а там не жизнь у них будет, а рай! И те и другие учат: "не убий", "не укради", а сами что делают! Вот на прошлой пятнице соседка его, Тэкля, курицу отнесла попу, чтобы тот научил ее, как козочку на ноги поставить. Ну, научил. Приходит Тэкля домой и делает все так, как поп велел. Над водой молитву пошептала, пол этой святой водой вокруг больной козы полила, потом ею скотинку потерла. И вот стала Тэкля перед козой на колени и говорит: "Выйди, враг, из козы!" - а та нет чтобы встать да побежать, а к вечеру взяла и околела, не вышел из нее враг. Верь после этого богу! А Тэкля - как с ней ни спорь, что горохом об стенку - все равно кричит, что бог есть. Пучок не верит. Он считает, что бога выдумали хитрые попы, чтобы грабить Тэклю и таких, как она. Ведь вот как живет поп Зубович! Лучше всех живет! И сало ему носят прихожане, и масло, и гусятину, и поросятину! Будто жертву богу приносят, чтобы тот грехи им отпустил, порчу на скотину не наслал. А ведь не бог, а батюшка гусятину поедает! Глупые! Обманывает их поп, мутит водичку и ловит рыбку. А те верят. Ей-богу, глупые! Последнее отдают, а сами лаптем щи хлебают. Лучше б детей накормили...
   Так размышлял Пучок, собираясь в дорогу.
   Хоть и считал себя Пучок православным, а все ж пошел смотреть, как в костеле пасху справляют. Пока дождешься православной! У католиков она всегда раньше. А потом и другую можно отметить.
   Ушел Пучок. А хатынцы, получив разрешение на праздники, оживились, начали готовить, друг к другу в гости захаживать. Кое у кого даже самогонкой запахло. Потом некоторые ходили навеселе с песнями.
   Вернулся Пучок только на вторые сутки. Усталый, сердитый. Хоть не подходи к нему. А всем знать охота, как он там, в Красном, яйца святил. Особенно хотелось узнать Лёксе и Антосю. Но странное дело: Пучок еще только на дороге появился и в Хатынь не вошел, а мальчишек будто корова языком с улицы слизала.
   Приглашали Пучка все. И он ходил из хаты в хату и все рассказывал одно и то же. И хоть великий грех на пасху плеваться, а все ж всякий раз, когда он доходил до одного места в своем рассказе, смачно плевал да так отборно ругался, что даже мужики на него шикали. Зашел Пучок и в Адэлину хату. И вот что он рассказал. Тут не только плеваться будешь.
   - Пришел я в Красное. К костелу иду. А что народу там! Яблоку упасть некуда. А на лицах любопытство написано. Раз немец пасху с нами справляет, может быть, не такой уж он враг? Толкаюсь это я, то боком, то задом протискиваюсь. Где там! В костел не попадешь. Уже служба идет, а храм божий всех и не вмещает. Толкаются люди перед ним, чтобы хоть так, издалека молебен услышать. Протиснулся я в костел все же. А ксендз уже поет, люди тоже подхватывают, поют хором. И тут вижу, рядом со мной Бис стоит. Все люди как люди, слово в слово за ксендзом молитву твердят, а он, песья кровь, свое что-то лопочет. Прислушался я - и сердце мое захолонуло. Тьфу, нечистая сила! Чтоб тебе провалиться! И надо ж такое придумать! - Тут Пучок умолк, выпил не спеша, закусывать стал.
   А Тэкля так и подалась вперед, шею вытянув. Не терпится ей узнать, что ж такое лопотал чужой староста? И наконец, вытерев усы рукавом, Пучок продолжал:
   - А лопотал он вот что: "Езус-Мария! Хвала тебе за то, что врага нашего иным сделала. Сердце лютое из немца вынула, а вместо него доброе вложила. Ведь кто ж это подумать мог, что он пасху справить нам разрешит! Не враг нам Гитлер после этого, а друг!"
   Зашумели в хате после слов таких, плеваться стали не хуже самого Пучка. А тот продолжал:
   - Как услышал я это, повернулся и вон из костела. Чтобы рядом с такой сволочью не стоять. Запоганил он веру людей, христопродавец. А про бога так и не вспомнил даже. Вышел я из духоты на свежий воздух. А тут ксендз пошел ходить, святой водой яйца окроплять. Ну и я свой узелок развязал. Стою вместе с бабами в ряд. Для ксендза проход узкий оставили. Ходит он, налево и направо святой водой поливает. И ко мне подошел. Окунул кропило в святую воду и только хотел побрызгать, да тут глядь на яйца - и застыл, весь белый как мел стоит, и борода отвисла. Потом наклонился ко мне, а глаза у самого колючие, и шепчет:
   "Убирайся отсюда... нехристь!"
   Сказал это он и по сторонам озираться стал. Глядь - налево, глядь - направо, шеей вертит, будто испугался чего. И опять на яйца уставился.
   "Спрячь сейчас же" - шипит.
   Тут уж и я посмотрел. Как глянул, так и обомлел. И как тут не обомлеть: "Первое мая" на яйцах намалевано.
   - Как же это так? - изумилась Тэкля.
   - Тише ты! Дай досказать человеку! - зашумели в хате.
   А Пучок продолжал:
   - Страшно мне стало. Даже перекрестился. И вот думаю, что за превращение такое? Вот. Что хотите думайте. И сам не пойму, что это было. Может, знамение какое?..
   Закончил свой рассказ Пучок и залпом осушил стакан. Стали бабки судачить, гадать, что же это было? Кто-то сказал:
   - К победе это. Скоро, значит, красные придут.
   - Ну, а потом что, Пучок? - не терпелось узнать Тэкле.
   - Что потом?.. Вижу я такое дело - и дай бог ноги! Тут глядь - Бисова жонка стоит. Взял я свои яйца и в корзину ей подкинул.
   Всякий раз, когда Пучок доходил до этого места в своем рассказе, все дружно смеялись. И Пучок тоже. А когда он смеялся, в глазах его сверкали хитринки, от которых зла людям никакого нет. Оттого что он задирал голову кверху, пучок жиденькой бороденки еще больше выступал вперед и мелко-мелко дрожал от смеха. Может, из-за этой бороденки и прозвали деда Пучком, кто знает?.. После такой веселой беседы Пучок, чувствуя себя героем, вставал из-за стола, кланялся и говорил:
   - Спасибо этому дому, пойдем к другому.
   И так ходил он из хаты в хату, пока его, захмелевшего, подхватив под руки, не приволокли домой мужики.
   Так закончилась пасха.
   И все же Пучок догадывался, чья это работа, кто яйца ему подменил. Кроме Лёксы и Антося, никто не приходил к нему с поздравлением в то утро, когда он в костел собирался. Но промолчал старик. Уж очень зол был на Биса за его "молитву". И хорошо, что он первомайские яйца в старостихину корзину подкинул. Пусть похристосуются, нехристи. А ему, Пучку, бог простит.
   Что было после того как Пучок из костела ушел, ему рассказывать не хотелось. Да и кому захочется такое рассказывать! А было вот что. Пошел Пучок после своей неудачи в столовую подкрепиться. Только хотел войти, уже за ручку дверей взялся, как вдруг услышал над самой головой:
   - Цурюк! Швайн! Назад! Свинья!
   Пучок отпрянул в испуге, машинально кепку с головы сорвал, перекрестился даже и видит - немец перед ним стоит, лопочет что-то по-своему, слюной брызгает, злой такой, и показывает рукой на вывеску, что над дверями столовой висит. Не понимает Пучок, что там написано, потому что читать не умеет. Да мимо баба проходила, шепнула ему:
   - Дедок! "Только для немцев" тут написано.
   Баба, наверное, и сама читать не умела, просто все тут знали эту вывеску. Повернулся Пучок - и давай тикать! "Нельзя так нельзя. Видать, потому с нашим народом и молиться в один день не хотят... Расписание в костелах устроили и по очереди молятся... Как от скверны бегут от нас, брезгуют. Да я и сам с вами за одним столом не сяду! Сами вы свиньи! Кто вас звал сюда!" - чуть не плакал от обиды старый Пучок.
   Зашел он за какой-то дом, присел на корточки, вынул из торбы флягу с самогоном, хлеба краюху, луковицу с солью и подкрепился. Закусил горе луковицей - веселее стало на душе. А потом пока на базар сходил да купил то да се - вечереть стало. И надо ж было ему опять в костел заглянуть перед тем, как домой отправиться! Охота пуще неволи. Все хотелось посмотреть, как там пасху без него справляют. Зашел в костел, стал слушать, как ксендз поет. А тот вдруг петь перестал и обращается к народу:
   - Граждане парафияне! Молитесь за то, что немец вас от большевизма спас!
   Тихо стало в костеле. А ксендз вновь молитву затянул. Потом махнул последний раз кадилом да так искусно, что дымок от ладана колечком взвился вверх. Ксендз повернулся ко всем спиной и исчез за воротами алтаря. А Пучок вместе со всеми, как завороженный, смотрел на колечко, которое уплывало все выше, выше, потом стало расширяться, бледнеть; вот-вот растворится этот божий ореол у самого клироса, как вдруг шум поднялся в храме. Кто-то крикнул:
   - Спасайтесь! Немцы хотят нас в костеле сжечь!
   Что тут было! Заголосили бабы, бросились все к выходу, но немец ворота снаружи запер - никому не выйти! Тогда опять кто-то крикнул:
   - Молитесь! Бог да спасет нас!
   Упали все на колени, молиться стали. И Пучок тоже стоит на коленях и все молитвы, какие только знал, вспомнил. А потом выяснилось: комендантский час уже был, восемь часов вечера, вот и заперли их немцы на всю ночь, и придется им, парафиянам, до утра в храме сидеть. Разве ж это свобода такая? Даже на двор выйти не дают! Нет, нельзя немцу верить. Уж лучше сатане верить, чем ему. Примостился Пучок в углу костела под иконой с распятым Христосом, поворчал еще немного и уснул. А утром, чуть свет, растолкал его сторож церковный, уходить велел. Все ушли давно, а на Пучка, видать, самогонка подействовала: так крепко спал, что и не слышал, как немцы ворота открыли и всех выпустили. Вышел Пучок на волю и пошел своей дорогой, проклиная вчерашний день, столько было неудач! Но теперь Пучок знал, почему немцы пасху разрешили народу справлять. Шел он с торбой за спиной и всю дорогу ворчал:
   - Ишь, разумник!.. "Немец вас от большевизма спас!.." Вот что придумал! Ах ты, чепела лысая! Святая душа на костылях! А сами что делают!.. Он со мной за одним столом сидеть не желает... Сам ты свинья, пес шелудивый!..