Дополнительные фотографии

Любовь Шевцова (вторая слева) с друзьями. Примерно 1940-1941 г.	Люба Шевцова в шестилетнем возрасте
Люба Шевцова (в среднем ряду первая слева) перед отъездом в школу радистов. Март 1942 г.	Заявление Любы о приеме в Ворошиловградскую школу подготовки партизан и подпольщиков (в школу радистов)
Мать Любови Шевцовой Ефросинья Мироновна	Прощальное письмо Любы Шевцовой, переданное матери из тюремной камеры. Фрагмент
Родители Л. Шевцовой	Любовь Шевцова (фото из книги "Герои Краснодона")

Агитбригада Краснодонской школы N4, в кубанке - Сергей Тюленин, вторая справа - Любовь Шевцова

   
   

Герой Советского Союза Любовь Григорьевна ШЕВЦОВА

   Член штаба комсомольской антифашистской подпольной организации "Молодая гвардия". Родилась 8 сентября 1924 г. в поселке Изварино Краснодонского района Ворошиловградской области (ныне Луганская обл., Украина) в семье рабочего-шахтера. В 1927 г. семья Шевцовых переехала в Краснодон. В 1940 г. окончила 7 классов краснодонской школы № 4. С началом Великой Отечественной войны агитбригада, в которую записалась Люба, выступала на призывных пунктах, на шахтах, в колхозах и совхозах. В феврале 1942 г. Шевцову приняли в комсомол, а в апреле она поступила на курсы радистов в спецшколу Украинского штаба партизанского движения (г. Ворошиловград), в июле после их окончания была направлена на подпольную работу. В сентябре 1942-го становится членом подпольной комсомольской организации в Краснодоне, а затем и членом штаба "Молодой гвардии". Распространяла листовки, организовывала побеги военнопленных из лагерей и переправу их через линию фронта, передавала сообщения в штаб партизанского движения. По заданию штаба несколько раз ездила в Ворошиловград. Там же и была арестована 8 января. Гитлеровцы более месяца издевались над девушкой. Они хотели получить данные о местонахождении рации, о кодах, с помощью которых она намеревалась поддерживать связь с партизанским движением. Но самые жестокие муки не сломили ее непоколебимую волю. 9 февраля 1943 г. она была расстреляна в Гремучем лесу на окраине г. Ровеньки. Последними словами ее были: "За нас ответите, гады, наши подходят, смерть...". Похоронена 20 марта 1943 г. в братской могиле жертв фашизма в центре г. Ровеньки. 13 сентября 1943 года посмертно удостоена звания Героя Советского Союза.
   

Вот что рассказывает о Любе Шевцовой её учительница Анна Сергеевна

    Вместе с Сергеем Тюлениным училась и Люба Шевцова. Люба была боевая девочка, она не давала себя в обиду, защищала от нападок мальчишек своих подруг. Серёжа иногда поддразнивал Любу, но только один раз дело дошло до стычки, но Люба и с ним умела постоять за себя. Как-то я натолкнулась на следующую сцену: дрались двое. Когда я их разняла, оказалось, что это Люба и Ваня Евланов. Оказывается, Люба не дала Ване поставить к столу для учительницы сломанный стул. После этого случая ребята попытались устроить над Любой ребячий суд. Но это им не удалось. После этого они не устраивали никаких выходок против учительницы. Присматриваясь к девочкам, я всё больше обращала внимания на Любу. Я видела её смелость, удаль, умение постоять за себя. Меня поражала её принципиальная честность, которая как-то уживалась со всеми её остальными качествами. Мне хотелось больше узнать о ней. Люба была одна в семье, росла балованным ребёнком. В семье для Любы не было ничего запретного...
   
   
   
   
   
   
   

Документ о последних днях Любы Шевцовой
(без названия)

    Неожиданно полиция арестовала одного из членов подпольной группы, как антифашистски настроенного, А так как данных о его связях с советской разведкой полиция не имела и вскоре он с разрешения СД, был освобожден, Однако неосторожность этого члена группы усложнила работу Шевцовой. В сентябре 1942 года квартиру, где она задержалась, заметили два немца, а с ними и третий одетый в гражданское. Они заинтересовались Шевцовой и пытались выяснить, где она проживает. Люба в это время у была у своих родных в Краснодоне, приехав в Луганск и узнав о посещении немцев она покинула город.
    Появляться в Луганске девушке была небезопасно, но, невзирая на это, она еще несколько раз приезжала в город, пытаясь установить связь с руководителем группы. Об этом ряде обстоятельств давал повод предполагать, что немцы напали на след Шевцовой, Будучи в Луганске, однажды Люба заметила на улице знакомого, который шел рядом с немецким офицером. То был некий Козюбердин, знавший Шевцову, но Люба не подозревала, что Козюбердин - бывший подхорунжий белоказацких войск, который до войны скрыл свое имя, втерся в доверие в Советской власти. С оккупацией города он перешел на службу к фашистским властям, Козюбердин, встретивший Любу в городе, мог учинить непоправимую беду группе, понимая это, Люба, рискуя жизнью, попробовала забрать рацию и вывезти ее в Краснодон. А установить связь с руководителями группы ей так и не удалось.
    Сохранилась записка Шевцовой к руководителю группы, написанная карандашом на клочке нотной бумаги. Шевцова писала:
    "...Я была у вас, что, у вас плохое положение? Но все равно должно быть таким, как подлежит, целым и сохранным.
    .Если будет плохо вам жить, то попробуйте пробраться ко мне, у нас
    значительно лучше, а без моего разрешения ничего не делайте. Я, возможно, отвезу или отнесу все понемножку свое приданное. Если приедете ко мне, то мой адрес. Гор. Краснодон, ул.Чкалова, N27".
    Шевцова не знала, что в это время ее рация была уничтожена, руководителем группы. Лишь в последнее время выяснилось, что немецкому контрразведывательному органу "Мельденкопф тайн" стало известно, что Шевцова была радисткою, Были приняты активные меры действия для ее розыска. В розыске принимали участие руководитель этого органа Фельске, его помощник Куно, изменники Родины Козюбердин, Шаповалов и Павлик Анатолий, которые знали Шевцову.
    Центр в район населенных пунктов Макаров Яр-Давыдовка Новосветловского района на самолете перебросил в тыл врага своего представителя для связи с группою и оказания ей практической помощи. Представитель центра разыскал Шевцову в Краснодоне, дважды был у нее, в последний раз в первой декаде декабря 1942 года.
    Не имея рации Шевцова продолжала через представителя Центра поддерживать связь с советской разведкой и передавала ей ценную информацию, кроме того, будучи членом штаба подзольной комсомольской организации "Молодая гвардия", она принимала активное участие в борьбе краснодонского подполья с окупантами.
   
   
    После провала "Молодой гвардии" Шевцова 1 января 1943 года была арестована краснодонской полицией и вместе с своими боевыми товарищами по подполью месяц находилась в темных застенках, вместе с ними мужественно она переносила пытки и мучения,
    Луганскому СД стало известно, что в числе арестованных молодогвардейцев находится и Шевцова, которую немцы разыскивали как радистку- разведчицу, в Краснодон немедленно выехал спецработник СД для ее допроса, и этого времени она содержалась в СД, местной же полиции и жандармерии было дано распоряжение никаких самостоятельных мероприятий к ней не предпринимать На допросах палачи пытались добиться от Любы признания о связи с советской разведкой, найти рацию, сознаться с кем она связана и о ее разведывательной работе .
    К допросу Шевцовой подключили предателя Родины, старшего следователя полиции Усачева, рассчитывая, что с его помощью посчастливится добиться от Шевцовой признания, но этот вариант результатов не дал.
    В начале февраля 1943 года гитлеровские войска под могучими ударами частей советской армии быстро отходили на Запад и Краснодон снова стал прифронтовым городом. Немцы и их наемники все лютее преследовали местное население. Жандармы и полиция готовились к эвакуации, в застенках полиции находилось большое число патриотов, которые ждали своей участи, среди них была и люба Шевцова и еще три молодогвардейца; Остапенко, Огурцов и Субботин. Часть членов "Молодой гвардии" уже была расстреляна.
    Помощник старшего следователя полиции Усачев в процессе следствия и суда по его деятельности, давал показания о мужестве Шевцовой, признав, что она, несмотря на все страдания в застенках краснодонской полиции, ни в чем не сдалась. 31 января 1943 года в числе других арестованных и под особым конвоем солдат и полицаев Люба была доставлена в Ровеньки. Там ее несколько дней томили в полиции. Допрашивал любу начальник полиции Орлов, который пытался добиться от героической комсомолки признания, где находится ее рация, как и с кем она предпринимала связь.
    Оказавшись в 1949 году в руках советского правосудия, раскрытый в своей предательской деятельности, Орлов рассказал, что при допросах Шевцовой никаких показаний от не добился. Она категорически отказывалась давать какие-нибудь показания, назвав Орлова и его сооучастников зверями.
    Из ровеньковской полиции Шевцову передали в жандармерию, которую возглавляли лейтенент Бернгардт Веннер его помощник Йозеф Фромме. За 9 месяцев оккупации Ровеньковского района руководимый ими жандармский взвод вместе с полицаями учинили бесчисленные злодеяния. Они расстреляли огромное количество патриотов и все еврейское население. Гремучий лес стал местом гибели борцов за освобождение Подины. Прибыв в Ровеньки в начале сентября 1942 года, Веннер сразу же собрал весь особый состав жандармского взвода и сообщил, что расстрелы будут основною работою жандармов. Позднее советским правосудием были раскрыты и привлечены у уголовной ответственности Якоб Шульц, Отто Древетц, Ерих Шредер, которые прибыли в Ровеньки в составе известной своими жестокостями команды из Магдебурга. Им же верно служили переводчиками в жандармерии города предатели из числа немцев-колонистов Томас Гейст и некая Ратке, Они рисуют ужасную картину гибели советских граждан, в числе которых много было стариков, женщин и детей. Узнав о том, что некоторые жандармы до приезда Веннера не принимали участия в расстрелах, Веннер и Фромме с самого начала организовали для них показательных процесс гибели советских людей. В лес привезли 12 патриотов Фромме распределили их между жандармами и приказал расстрелять.
    Жандарму Шульцу было предложено расстрелять женщину с ребенком Он приказал посадить ребенка на землю, но женщина его не послушила и прижав ребенка в груди, умоляла оставить их живыми. Щульц с силой вырвал ребенка из ее рук , бросил на землю, а женщину стал толкать в яму, Сзади раздался выстрел и Шульц увидел, что у ребенка из шеи побежала кровь. В него стрелял Веннер. Расстреляв женщину, Шульц вернулся к Фромме с вопросом, как быть с ребенком. На это Фромме ответил, что его нужно убить и выстрелил из пистолета в голову..."
    Подвал городской больницы ровеньковская жандармерия превратила в тюрьму, где мучались патриоты. Многие заключенные этого страшного подвала видели здесь Шевцову. В жандармерии ее пытали Веннер и Фромме. Девушку били, потом бросали в холодную камеру. Твердый /волевой/ характер, жизнерадостность и хладнокровность Любы выводили из себя фашистов.
    Измученная она находила силы петь в камере песни, подбадривать товарищей. Каратели усилили охрану арестованных.
    Много узников умирало от пыток, ночами ни кто не спал, прислушиваясь к все нарастающей артиллерийской канонаде. Хотелось жить. Ждали Советскую армию-освободительницу.
    Люба знала, что ее ждет смерть, но она не просила пощады. Очевидцы рассказывают, что в день ее расстрела 9 февраля 1943 года в камеру зашел кто-то из жандармов. Заметив Любу, спросил, почему в тюрьме находится такая молодая девушка. Люба плюнула фашисту в лицо и сказала: "Я - молодая партизанка, понимаешь, гад?"
    Жандарм Шульц, который принимал непосредственное участие в расстреле Шевцовой, рассказывал, что расстреляли Любу в Гремучем лесу вместе с группой советских граждан, в которой было 5 мужчин и женщина с 3-х летним ребенком. Шульц рассказывал, что Люба на месте казни стояла гордо выправившись, с ее головы упала большая белая косынка открывшая белые волосы. Так смело и бесстрашно может идти на смерть только человек, знающий, за что умирает. Фромме подал команду, прогремел залп, жертвы стали падать. Только Шевцова продолжала стоять нерушимо, неистово кричал ребенок, полз к краю ямы и звал мать. Фромме, как разъяренный зверь, подбежал к Шульцу: "В чем дело?" Выяснилось, что у фашиста испортился карабин. Фромме приказал стрелять в Шевцову жандарму Коллендеру. Раздался выстрел и Люба мертвою упала в могилу.
   

Отрывок из книги Кима Иванцова.
Гордость и боль моя - "Молодая гвардия"

   В нашу компанию нередко наведывалась Любка Шевцова, с которой дружили Сергей Тюленин и я. Именно Любка, а не Любовь или там Любаша.
   Все ее так называли. Причем непременно уважительно, а некоторые мальчишки чуть ли не благоговейно произносили то имя. Обращение "Любка" полностью соответствовало ее характеру. Она не была красивой, эта невысокая, говорливая, подчас острая на язык, по-мальчишески подвижная, даже озорная, беспечная, как все в ее возрасте, одноклассница. Однако привлекала к себе внимание пресимпатичнейшей наружностью. И в стройной как березка фигуре, и в бесхитростном нежно-румяном, с едва заметными веснушками и чуть-чуть вздернутым носиком лице, и в располагающей к доверию улыбке, и в голубых, то лукавых, то с едва уловимой томной задумчивостью глазах, в которые хотелось смотреть и смотреть, постоянно присутствовало что-то такое, что притягивало к ней сверстников, заставляло искать ее расположение.
   Подобно нам с Сергеем, Любка сидела на задней парте, была (а возможно, казалась) беззаботной, уважала чувство товарищества, умела защитить себя от шпаны. Сегодня ее возраст равнялся бы восьмидесяти годам. Старательно напрягаю воображение, силюсь представить Шевцову старой, отягощенной годами и болезнями женщиной. Однако память неизменно возвращает меня в довоенный Краснодон. Я вижу Любку восемнадцатилетней. Такой она останется для меня навсегда. С раннего детства наша подружка увлекалась физкультурой. А с приходом в школу заниматься физкультурой стала ежедневно. В этом немалая заслуга физрука. Василия Иосифовича Горбатова, большого энтузиаста своего дела, который любил повторять слова М. И. Калинина: из всех школьных предметов на первом месте должен стоять русский язык, на втором - математика, на третьем - физкультура. Как не удивительно, но в нашей школе-новостройке не было спортивного зала. Реальность эта сама по себе "невеселая", однако вместе с тем отрадная. С ранней весны и до поздней осени, а в хорошую погоду и зимой, уроки физкультуры проходили на свежем воздухе. Там - турник, брусья, площадка для прыжков в высоту и длину, игры в волейбол. Шевцова не отставала от ребят, работала на гимнастических снарядах не хуже других ровесников. И здесь в полной красоте представала перед нами ее хорошо сложенная девчоночья фигура, особенно ладные, с несколько излишней, но привлекательной полнотой ножки. Словом, Любка была "своим парнем". В то же время в ней уже тогда наличествовала та особая, притягательная женственность, которая побуждала нас обожать свою закадычную подружку.
   В школьном дворе частенько проводились пионерские костры, с неизменными пирамидами физкультурников. Хорошо помню многие затейливые девчоночьи спортивные пирамиды, на вершине которых неизменно красовалась Шевцова.
   Она любила природу. По ботанике и зоологии училась на отлично, активно занималась в кружке юных натуралистов, в нашей компании частенько ходила в степь. Мне неоднократно доводилось наблюдать, с каким восхищением слушала она свист суслика, наблюдала за неутомимой работой пчел и быстрым бегом ящерицы, рассматривала удивительно простые и вместе с тем необыкновенно красивые полевые цветы, цветущие травы, кустарники. Особенно нравились нашей подруге цветы белой акации.
   Шевцова жила по соседству, я нередко бывал у нее. До сих пор помню пахучие цветы в палисаднике их домика. Ухаживала за ними, как и разводила, - Люба. Это была ее обязанность, а точнее увлечение, еще точнее - любовь.
   Иногда встречал я Любку в библиотеке, то школьной, то шахтной. Интересовали ее книги о любви, живой природе, путешествиях и путешественниках, спорте и спортсменах. Из журналов чаще других она читала "Спорт", "Пионер", "Затейник", иногда заглядывала в "Крестьянку" и "Работницу".
   Наша подружка была поздним ребенком, к тому же единственным в семье. Первоначально родители души в ней не чаяли, потакали всем желаниям, шалостям, капризам. Так родились в душе девчонки своенравие, непонимание значения слов "нет", "нельзя", "неположено". В их семье работал один отец, Григорий Ильич. Мать, Ефросинья Мироновна, вела нехитрое домашнее хозяйство. Денег, как у большинства шахтерских семей, едва хватало, чтобы сводить концы с концами.
   Когда Любка училась в седьмом классе, ей исполнилось 17 лет. Вхождение в возраст явно затянулось. К тому же у Шевцовой был сложный характер. Взрослея, девочка предъявляла к родителям все новые и новые требования.
   На этой почве в семье стали возникать недоразумения, а то и ссоры. Временами, показывая кипучую натуру, дочь надувала губы, проявляла непослушание, отпускала грубости, нередко уходила из дому без позволения родителей и пропадала неизвестно где до позднего вечера.
   В этот переходной период строптивая девочка как никогда нуждалась в родительской, особенно материнской ласке, внимании отца и матери. Однако ничего такого она не получала. Ефросинья Мироновна была полностью занята работой по дому, заботами об обеспечении семьи. Мать хотела, чтобы дочь помогала ей по хозяйству. Однако та ограничивалась лишь заботами о своем цветнике. Готовясь стать артисткой, большую часть свободного времени Любка пела, танцевала, занимаясь физкультурой, а то и просто дурачилась. Отец, Григорий Ильич, в котором дочь души не чаяла и любила его, пожалуй, больше матери, жил одной лишь шахтой. Домой приходил поесть да переспать. От своенравной девчонки откупался небольшими денежными подачками на мороженое или билет в кино.
   Вызвать мать Шевцовой (об отце не говорю) в школу, даже на родительское собрание, дело весьма проблематичное. Потому чаще учителя наведывались к Любке домой, чем ее родители приходили в школу. Училась наша подруга, как и большинство из нас. За поведение ее дважды выгоняли. Оттого, подобно Сергею Тюленину, дважды была второгодником, с той лишь разницей, что Тюленин пошел в школу с семи лет, а Любка, как тогда полагалось, восьми.
   ....
   ....
   ...От возникшей между нашей подругой и ее родителями отдаленности вскоре повеяло холодком. Любка все больше и больше пропадала в школе, кружках художественной самодеятельности, нашей компании, у нас дома - она дружила с Ниной. В предыдущих книгах о молодогвардейцах я рассказал о последнем подробно.
   Такая Любкина жизнь не только не породила новых неодобрительных черт ее характера, а на удивление многих (в первую очередь учителей) способствовала становлению у нее добросердечности, благожелательности, других достойных одобрения приличий. В этом заслуга как руководителей кружков художественной самодеятельности, так и ребят, в них участвовавших. В тех группах занимались мальчишки и девчонки увлеченные, поставившие перед собой определенные цели и упорно добивавшиеся их осуществления. У Любки тоже была мечта - она хотела стать артисткой, поэтому занятия в балетном, физкультурном и хоровом кружках были первой ступенькой к осуществлению задуманного. Что же касается прилежания, то этого доброго качества ей было не занимать. Уже в силу своего волевого характера и обостренного чувства собственного достоинства она не могла отставать от товарищей по группе. Словом, в седьмом классе Любка Шевцова во многом была другой девчонкой: более дисциплинированной, сдержанной, вежливой и не такой, как прежде, сумасбродной. К великому сожалению, эти добрые изменения в поведении и характере своей дочери ее родители проморгали.
   Наверное, в силу особенностей своего характера Шевцова нередко участвовала во многих наших забавах и проделках. Она, к примеру, зацепившись согнутыми в коленях ногами за перекладину турника, могла свеситься головой вниз так, что платье задиралось на голову. Или взобраться на крышу двухэтажной школы и на ее коньке сделать ласточку.
   Певунья и танцорка, сообразительная и острая на язык, отчаянная и бесстрашная, она была своей, равной в любом мальчишеском коллективе. Словом, как удачно охарактеризовал ее Александр Фадеев: "Любка Шевцова - это Сергей Тюленин в юбке". Теперь, с высоты прожитых лет, я понимаю, что в Любке был тот уникальный женский вариант "омальчишивания", который создал ей особое положение среди нас. Мы тянулись к тому, чего нам не хватало.
   Любка не нуждалась в мальчишеской защите. Она себя в обиду не давала и могла собственноручно дать сдачи любому оскорбителю или задире. Однажды, во время стычки с драчливым одноклассником, один из его друзей предупредил Шевцову:
   - Ты, рыжая, не очень...
   Она крепко сжала небольшие кулачки. Из ее мгновенно позеленевших глаз стали вылетать мелкие искорки. Так случалось всякий раз, когда подруга наша была в гневе.
   - Кто назвал меня...
   Ребята мгновенно притихли.
   - Ну, что же вы?..
   - Я сказал, - мальчишка на целую голову выше Шевцовой с вызовом усмехнулся и шагнул вперед.
   - Во-первых, - Любка загнула мизинец левой руки, - волосы у меня не рыжие, а каштановые... соображать надо, - крутнула пальцем около виска того пацана. - Во-вторых... - она неожиданно схватила обидчика за шевелюру, наклонила его голову и немедля дала хлесткого шлепка.
   - Ну и ну!
   - Откуда она такая скаженная свалилась!
   - Девчонка, а смотри что вытворяет! - удивленно-восторженные возгласы раздавались со всех сторон.
   Парнишка попытался было дать сдачи, однако между ним и Шевцовой тотчас выросла стена из Любкиных подружек.
   - Не тронь ее!
   - Сам виноват!
   После уроков классная руководительница Анна Алексеевна Буткевич оставила нас на воспитательный час.
   - У каждого человека, - назидательно изрекала учительница, - свой характер. Это понятно и естественно. Однако решать споры силой... - строго посмотрела на участников недавней потасовки.
   Мальчишка промолчал, а острая на язык Любка не сдержалась:
   - А если он слов не понимает?
   - Подошла бы ко мне...
   - Ябедничать? - Шевцова откинула прядь волос, гордо вскинула голову. Не ожидая ответа на свой вопрос, решительно выпалила: - Еще раз попробует...
   Больше Любку никто не задевал. Что же касается недавнего обидчика, то вскоре в кругу сверстников он с нескрываем умилением и к немалому удивлению всех заявил:
   - Что ни говорите, а Шевцова самая красивая девчонка в нашем классе. Одни каштановые волосы чего стоят. - Слово "каштановые" одноклассник произнес с явным восхищением.
   С того дня за Любкой прочно закрепилось прозвище Каштанка. В нем не было ничего ругательного, грубого, обидного. Больше того, еще одно прозвище нашей подруги все выговаривали доброжелательно, вежливо, с улыбкой.
   Шевцова, как я уже говорил, имела еще одно прозвище - Любка-артистка. Для этого наличествовали веские основания. Любка не только завидно танцевала и превосходно играла на гитаре, она еще околдовывала нас пением. В ее репертуаре преобладали шаловливые, а то и жаргонные песенки. Бывало, ткнет пальцем кого-то из огольцов и тут же зальется:
   
   Когда тебя мать рожала -
   Вся милиция дрожала,
   Чтоб ты не был уркаганом
   И не лазил по карманам...
   
   А то вдруг вздохнет тоскливо и тревожно затянет:
   
   Громче струны гитары звените,
   Моей песне приходит конец,
   Я девчонка совсем молодая,
   А душе моей тысяча лет.
   
   Перед войной, когда мы заканчивали седьмой класс, в узком кругу сверстников мне довелось слушать Любкины песни иного склада. Щемящий душу народный напев их, как и дрожащий голос исполнительницы, так завораживали, что невольно забывалось все на свете. Была только она, Любка, ее горечь, ее переживания, ее надежды. Одна из тех песен начиналась так:
   
   Сухой бы я корочкой питалась,
   Студену воду я б пила,
   Тобой, мой милый, любовалась
   И тем довольная была...
   
   До чего же искренне и трогательно звучал ее голос. Сколько было в нем любви и грусти. Чувствовалось - вдохновение исходит из глубины Любкиного сердца. Кто хоть раз услышал то пение, уверен, запомнил его на всю жизнь. То был голос просыпающейся девичьей души, то была мечта о большой и красивой любви. Правда, выводила также песни Любка редко, к тому же в минуты неожиданно возникавшего и только ей известного порыва вдохновения.
   Это всего лишь мои наблюдения, мои воспоминания и раздумья. Вполне возможно, я чего-то недопонимал, чего-то не досмотрел, что-то не так понял в жизни школьной подруги, "неблагополучной девчонки", которая стала Героем Советского Союза в дни страшных испытаний, выпавших на долю нашего поколения.

Воспоминания о Любе Шевцовой, Герое Советского Союза, одной из активнейших подпольщиц Краснодона.

    Мы, Пикалова Анастасия Николаевна, Заболоцкая София Стефановна и Попова Мария Дмитриевна, находились под арестом в гестапо г. Ровеньки Ворошиловградской области.
    31 января 1943 года всех арестованных женщин и моих подруг увели на работу. Полицай Мухин приказал мне остаться в камере. Через некоторое время меня повели на допрос. Когда я уходила, в камере никого не было.
    По возвращении я увидела трех новых лиц: женщину лет 40 и двух молодых девушек. Внешность одной особенно запомнилась: матовый цвет лица, локоны светлых волос ниспадали на плечи.
    Одета она была в тёмно-синее пальто и чёрный жакет. Это была Л. Шевцова.
    При знакомстве женщина назвалась учительницей из г. Чистякова, по фамилии Можора, девушка назвалась Раей Лаврентьевой, а вторая сказала: "Я Любка Шевцова, партизанка из Краснодона". Меня это насторожило: немцы могли подослать провокаторов. Мы вели общие разговоры: Кто? Откуда? За что арестовали? Как допрашивают. Я говорила о себе то, что говорила на многократных допросах.
    Когда пришли в камеру все арестованные подруги стали спрашивать меня о допросе. Я им сказала, что было.
    Мы легли спать. В темноте я не заметила, как Люба легла рядом со мной. Мы с ней разговорились шёпотом. Она мне сказала: "Я вижу, что ты мне не доверяешь". И рассказала о себе, что она училась в спецшколе, что она радистка, у неё есть рация. Сказала о подпольной организации, что они вели большую работу по борьбе с фашистами, но нашёлся предатель и выдал организацию. Подавляющее число погибло, осталось несколько человек. Её взяли в Ворошиловграде. Наш разговор прервали: Любу повели на допрос. Мы с нетерпением и ужасом ждали её возвращения. Она сказала, что её допрашивал Орлов. Нам было понятно, как её допрашивали. Он её избил, требуя назвать коммунистов, которые ими руководили.
    В течение 1, 2, 3 и 4 февраля мы вместе ходили на работу, говорили мало. Мы советовали Любе бежать. Она все время был серьёзна, сосредоточено о чём-то думала. Она сказала: "Я знаю, что меня ожидает. Жаль маму: она совсем одна осталась. А папка ничего уже не узнает о своей Любаше".
    Люба считала, что её повезут на допросы в Ворошиловград и товарищи её освободят по дороге.
    Но немцы отступали, торопились. Вывесили траурные флаги по случаю разгрома в Сталинграде.
    Четвертого февраля после работы в камеру зашёл полицай и приказал нам выйти с вещами. Мы стали прощаться. Люба написала на маленьком листочке свой домашний адрес и незаметно сунула мне в руку, сказав: "Обязательно сходи к моей маме в гости". Нас увели и сообщили нам, что нас освобождают.
    На следующий день мы пришли в канцелярию гестапо за документами. Мы увидели Любу в коридоре гестапо. Она мыла полы и задумчиво смотрела в окно. Мы кивком головы поздоровались с ней, при выходе также попрощались. Я ей шепнула, проходя мимо: "Беги!".
    Как-то Мухина Е.М. пришла с работы из гестапо и сказала, что Любу закрыли в одиночную камеру. Мы знали, что это делают перед расстрелом.
    Вечером старший переводчик гестапо сказал Мухиной (он стоял у неё на квартире), чтобы его разбудили в половине шестого, ему надо будет присутствовать при расстреле: начальник гестапо хочет посмотреть как будут вести себя при расстреле молодые люди.
    Дорога в лес проходила мимо дома Мухиной и через окно смотрели, как вели на расстрел. Мужчины шли босые по снегу, в одном нижнем белье. Последняя тройка была женская: Люба и две женщины. Одна из них несла ребёнка. Я не представляю, как у Любы хватило силы воли идти на смерть с гордо поднятой головой.
    Адрес, написанный Любой, я передала в музей, а сейчас он хранится в архиве ЦК Комсомола Украины. Просьбу Любы я выполнила: ездила к её родителям, была в музее Краснодона и Ровеньковском музее "Памяти погибших". Когда приезжала в Ровеньки, всегда ходила на могилу героев и носила цветы.
   
    Пикалова, бывшая разведчица Сов. Армии.
   
   

"Передайте всем - я люблю жизнь..."
   (к 60-летию со дня рождения члена штаба подпольной комсомольской организации "Молодая гвардия" Героя Советского Союза Любови Григорьевны Шевцовой).

    Низко склонив головы перед памятью юных краснодонских, проходим мы по залам музея "Молодая гвардия", разглядываем многочисленные экспонаты, читаем пожелтевшие от времени страницы тетрадей, дневников и словно слышим живые голоса...
    Вот что пишет в своём сочинении про первую встречу с мужеством ученица 10-ого класса нашей школы Оксана Слободян: "Затаив дыхание, по крутым ступенькам спускаемся в тёмные подвалы Ровеньковской городской больницы, где в период оккупации размещались казематы окружного гестапо. В камере смертников, над дверью которой фашисты прибили дощечку с циничной надписью: "Оставь надежду всяк сюда входящий", останавливаемся перед окровавленной стеной. Небольшая лампочка освещает надписи на ней. "Умираю за Родину...", "Живые, отомстите за нас", "Умру, но не сдамся". Это стена мужества.... Тут, в этой холодной камере, провела последние минуты своей жизни и наша Люба. Спазмы сдавливают горло, слёзы текут из глаз... Мы клянёмся перед этой стеной, Люба, что никогда не предадим дело за которое отдали жизнь ты и твои друзья-молодогвардейцы.
    Нет, камни этой стены не молчат! "Мама, я тебя сейчас вспомнила. Твоя Любаша". "Прошу простить меня. Взяли навеки. Шевцова". Прожито только 18. Какая великая сила духа была у неё, что такая юная, она смогла вынести нечеловеческие пытки и не сломалась.
    Про что думала Люба в последние минуты жизни? Может про то, что мама учила быть честной и доброй? А может про то, что от сердца матери, которая отдала молодость грозным годам гражданской войны, загорелся огонь в её сердце беззаветной любви к Родине?
    Да жаль, что не довелось мне встретиться с Ефросиньей Мироновной, которая до конца дней своих была неутомимым пропагандистом подвига молодогвардейцев. Но остались навечно в памяти моих воспитанников сердечные встречи с отцом героини Григорием Ильичём. После смерти Ефросиньи Мироновны он остался жить в том домике на Первомайке, где семья жила в годы оккупации. Мы подошли к обычному для Краснодона одноэтажному домику. На стене - мемориальная доска "В этом доме жила член штаба "Молодая гвардия" Герой Советского Союза Шевцова Любовь Григорьевна." Во дворе небольшой садик с белой акацией - любимым Любиным деревом. Она и посадила этот садик. Хозяин любезно пригласил, мы вошли в большую комнату со столом посредине и висячей лампой над ним в шёлковом абажуре. У стены у окна - белоснежная постель с аккуратно заправленными подушками под тюлевой накидкой, на стене - знакомый миллионам людей портрет. В комнате Любы всё сохранилось так, как было при ней...
    Мы сидим, тесно прижавшись друг к другу, боимся пропустить хоть одно слово, сказанное Григорием Ильичем - знатным шахтёром, ветераном шахтёрского труда...
    С 1915 по 1917 год Григорий Ильич был в окопах первой мировой. С 1917-го - боец 1-ого Самарского полка Красной Армии, в которую вступил добровольцем. Потом 4 года боёв на дорогах гражданской войны. Под Царицыном он уже командовал комендантским взводом, а в полевом госпитале служила санитаркой Ефросинья Мироновна. Там, в Царицыне, они и поженились. В 1924 году 8 сентября в семье родилась единственная дочка.
    "Любаша любила жизнь, её красивое разнообразие, - сказал Григорий Ильич. - Всегда и везде она была первой: и в юннатском кружке, и в спортивных соревнованиях, и в художественной самодеятельности. Играла на гитаре, пела, умела танцевать.
    Училась Люба в СШ N4 имени Ворошилова вместе с Сергеем Тюлениным, сестрами Иванцовами, Юрием Виценовским, Виктором Третьякевичем и другими будущими молодогвардейцами. Одновременно с учёбой в школе она посещала балетную студию при клубе им. Ленина. В выходные дни она любила далёкие прогулки за город, на зависть мальчишкам прыгала в речку с крутого берега, лазила по деревьям, не давала в обиду слабых и могла приструнить озорников...
    Однажды во время встречи с молодёжью Ефросиния Мироновна рассказала: "Красавицей её не назову, но привлекала она к себе людей радостной улыбкой, весёлым характером. Светлорусая, синеокая. Чёрные брови дугой. Такой была моя Любаша. Одна у нас она была. Любознательной была. В 4-ом классе сидела за одной партой с Серёжей Тюлениным. Рассадили их в разные концы класса быстро, потому что они устроили соревнование, кто лучший стрелок из рогатки. Прозвище "Тюленин в юбке" закрепилось за ней надолго. Непоседливая была, энергичная и хозяйкой хорошей - и шила, и убирала дома, и всё, бывала, напевала: "Идём, идём, весёлые подруги..."
    В феврале 1942 года бюро Краснодонского райкома комсомола вынесло решение о приёме в члены ВЛКСМ Любови Шевцовой. Необычно серьёзная принесла она домой комсомольский билет, присела рядом с матерью на диван и тихо промолвила:
    "Ну вот я и комсомолка".
    Участвуя в агитбригаде, Люба выступала на призывных пунктах, на шахтах, в колхозах района. После нескольких неудачных попыток уйти на фронт она выбрала себе профессию радистки-разведчицы. Профессия эта потребовала особых качеств. В Краснодонском музее экспонируется заявление Любы, датированное 31 марта 1942 г. "Прошу начальника НКВД принять меня в школу радистов, т.к. я желаю быть радистом нашей Советской страны, служить честно и добросовестно. А после окончания этой школы я обязуюсь выполнять все задания в тылу врага и на фронте. Гордо и смело выполнять боевые задания Родины. Прошу не отказать в моей просьбе. Шевцова". Перед оккупацией Краснодона командование назначило место пребывания радистки. Рация остаётся в Ворошиловграде, а сама разведчица должна вернуться в Краснодон и там собирать данные, которые потребует советское командование.
    Когда Люба вернулась домой, в городе уже действовала подпольная комсомольская организация, и девушка без раздумья вступила в неё активным членом, и через некоторое время была выбрана в штаб "Молодой гвардии".
    Ефросинья Мироновна рассказывала: "Часто приходили к нам ребята: Третьякевич, братья Левашовы, Попов. С гитарами - как будто концерт готовят. Слышу как-то Виктор Третьякевич шепчет:
    "После полуночи около террикона..."
    Я и сказала: "Время такое, а у тебя гулянки в голове". Дальше хуже - целыми днями дома не бывала, а мне объясняла, что в Ворошиловград за солью ходила. Я же её срамила: "Опомнись, Люба, люди говорят, что ты с немцами гуляешь".
    Она, бывало, посмотрит на меня жалобно, а потом скажет, что отца ищет по лагерям. Я верить не верила, но и не верить не могла, а Люба так мне и не говорила про подполье.
    В начале декабря долго перед зеркалом сидела, губы красила и сказала, что идёт в клуб выступать. Снова я её срамлю: "Перед немцами выкаблучивать идёшь". Смолчала дочка, а вернулась поздно, легла в постель, не раздеваясь".
    А на следующий день не только мать, а и все в Краснодоне уже знали, что дотла сгорела биржа труда вместе со всеми документами на юношей и девушек, которых фашисты готовились вывезти на каторжные работы в Германию. Никак не думала Мироновна, что операцию по поджогу биржи по поручению штаба "Молодая гвардия" выполняла Люба вместе с Сергеем Тюлениным и Виктором Лукьянченко. И уже после войны стало известно ей про те важные радиограммы, которые посылались в Центр в тяжкое для Родины время - конец 1942 года. Под каждой из радиограмм стояла короткая подпись "Буря" - позывной Любы Шевцовой.
    Не знала мать и того, что Новый 1943 год прервёт короткую жизнь Любы и её товарищей-молодогвардейцев. Впервые открылась дочка матери лишь тогда, когда в городе начались аресты, когда подлый предатель написал в полицию донос.
    Наскоро собралась и ничего не говоря, спешно выехала в Ворошиловград. Она ещё хотела связаться с командованием Красной Армии и попросить помощи молодогвардейцам. Там же её арестовали 8 января 1943 года.
    На базаре Ефросиния Мироновна услышала, что в городскую полицию привели какую-то артистку, которая прятала рацию. И хотя жила в постоянной тревоге за дочку, не подумала, что это Люба.
    В фонотеке нашего клуба есть запись рассказа Ефросиньи Мироновны. Часто её живой голос звучит на больших праздниках, линейках и вечерах, посвящённых молодогвардейцам.
    "Потом к нам пришли немцы и привели с собой Любу, - продолжает мать героини. - Переодеваясь за шкафом, она успела шепнуть мне: То, что в чемодане, сожги". Увезли её, а я сразу к чемодану. Открыла - там пачки бумаги, перевязанные шпагатом. Быстро побросала их в печь. Не успело ещё сгореть всё, как явился проклятый Соликовский с немцами, устроили обыск, но в печь заглянуть не догадались - там догорали бумаги. Чемодан, как выяснилось позже, принадлежал Жоре Арутюнянцу, в нём были готовые листовки...
    Жестоко пытали гестаповцы юную подпольщицу, но она насмехалась, на вопросы следователя не отвечала.
    Утром 9 февраля 1943 года Любу вместе с товарищами - Олегом Кошевым, Дмитрием Огурцовым, Виктором Субботиным и Семёном Остапенко вывели на расстрел . Повернувшись к тем, кто ещё остался в казематах гестапо, Люба обратилась ко всем нам - нынешнему и будущему поколениям советского народа: "Передайте всем - я люблю жизнь. Впереди у советской молодёжи ещё не одна весна и не одна золотая осень. Будет ещё чистое мирное небо и светлая лунная ночь, будет ещё очень хорошо на нашей дорогой Советской Родине".
   
   Николай Иванович Коваленко.
   Военрук СШ N10, руководитель
   школьного героико-патриотического
   клуба "Молодогвардеец"
   г. Кировоград.
   
   
   
   

Любовь Шевцова

   В истории "Молодой гвардии" важная роль принадлежит члену штаба Любови Шевцовой. Это была воистину героиня, патриотка, которая самозабвенно любила свою Отчизну, буду активным членом подпольной организации, она сочетала борьбу бойца незримого фронта, нелегкую работу радистки-разведчицы в тылу врага с работой в "Молодой гвардии".
    Летом 42 г. Любовь Шевцова 18-летняя стала курсантом спец. школы. Освоила рацию, включилась в борьбу с оккупантами.
    Луганский областной комитет направил в органы безопасности лучших коммунистов и комсомольцев, среди них была и Любовь Шевцова. Ей доверили важную работу - наладить связь с одной из подпольных диверсионных групп, засланной для работы в оккупированный Луганск. Она состояла из 5 человек, которые жили до оккупации в Луганске и хорошо знали окружающую местность.
    Перед ними стояло задание - чинить диверсии на промышленных объектах и коммуникациях врага, вести разведку среди немецких и итальянских войск в Луганске и других населённых пунктах области. Для связи с центром группа имела рацию, 2 комплекта питания для неё. Рация Любы Шевцовой сначала была в тайнике, находилась в доме N56 по улице Заречная, слесаря водопроводчика завода им Октябрьской революции Андрея Наумовича Чеканова. Через некоторое время выяснилось, что местная полиция проявляет интерес к дому Чеканова. Любовь Шевцова с членами группы унесла рацию в другое место. Сама же она поселилась у члены группы под видом его племянницы.
    В это время в Луганске расположились различные гитлеровские карательные органы, в том числе СД, ГФП, гестапо и жандармерия. Для борьбы с советскими патриотами они широко использовали местную полицию. В Старобельске расположился так называемый "Мовдекопф-Гасбн" - передовой пост немецкой контрразведки, руководимый нацистом Фельске, в задачу которой входило ловить советских разведчиков. Фельске установил тесную связь с немецкими органами в Луганске.
    Угроза провала Чеканова сильно затрудняла действия группы. Но несмотря на опасность Люба Шевцова неоднократно устанавливала связь с Центром, передавала наиважнейшие сведения.
    Вскоре полиция арестовала одного из членов подпольной группы как антифашистски настроенного. Но так как никаких данных про его связь с советской разведкой полиция не имела, он был освобождён. Однако неосторожность этого члена группы остановила работу Шевцовой. В августе 1942 г. в квартиру, где она жила, вошли два немца и с ними третий, одетый в штатское. Они заинтересовались особой Шевцовой и пытались узнать где она сейчас пребывает. Люба в это время была у родителей в Краснодоне. Приехавши в Луганск и узнавши о посещении немцев, она переехала.
    Появляться в Луганске девушке было небезопасно, но несмотря на это она ещё много раз приезжала в город, пыталась установить связь с руководителем группы. Ряд обстоятельств давали повод думать, что немцы напали на след Шевцовой. Будучи в Луганске, Люба один раз заметила на улице знакомого, который шёл рядом с немецким офицером. Это был некий Козюбердин, он знал Шевцову. Люба не подозревала, что Козюбердин - бывший подхорунжий белоказацких войск, который до войны скрыл своё прошлое, втёрся в доверие у Советской власти. С оккупацией города он пошёл на службу к фашистам. Козюбердин, встретя Любу в городе, мог нанести непоправимый вред группе. Зная это, Люба, рискуя жизнью, попыталась забрать рацию и вывести её в Краснодон. Но установить связь с командиром группы так ей и не удалось.
   Сохранилась её записка командиру группы, написанная маслом на обрывке нотной бумаги: "Я была у вас, что у вас за поганое место. Если вам будет плохо жить здесь, то попробуйте пробраться ко мне, у нас еды значительно больше. А без моего разрешения ничего не делайте. Я, может быть, вывезу или вынесу понемногу все свои вещи. Если придёте ко мне, мой адрес: г. Краснодон, ул. Чкалова 27."
   Шевцова не знала, что в это время её рация была уничтожена руководителем группы. Лишь в последний момент стало ясно, что немецкой разведывательной организации "Мельдеконф-Тайн" стало известно, что Шевцова была радисткой. Были предприняты действия к её розыску. В розыске принимали участие шеф этой организации Фельске, его помощник Купо, предатели Родины Козюбердин, Шаповалов и Павлик А., которые знали Шевцову. Обеспокоенный участью группы, Центр в районе К.п. Макаров Яр - Давыдовка Новосветловского района заслал в тыл врага своего представителя для связи с группой и оказания ей практической помощи. Представитель Центра разыскал Шевцову в Краснодоне, дважды был у неё. Не имея рации, Шевцова через представителя Центра продолжала держать связь с советской разведкой и передавала ей ценную информацию. Кроме того, будучи членом штаба "Молодая гвардия", она принимала активное участие в борьбе краснодонского подполья с оккупантами.
    После провала "Молодой гвардии" Шевцова 1 января 1943 г. была арестована Краснодонской полицией и со своими боевыми товарищами по подполью месяц находилась в тёмных камерах. Вместе с ними она мужественно переносила пытки и муки.
    Луганскому СД стало известно, что в числе арестованных молодогвардейцев находится и Шевцова, которую немцы разыскивали как радистку-разведчицу. В Краснодон немедленно выехал спецработник для её допроса. С этого времени ей занималось СД, местной же полиции и жандармерии было дано распоряжение никаких самостоятельных действий не предпринимать. На допросах немцы пытались добиться от Любы сведения о связи с советской разведкой, заставить найти рацию, узнать, с кем она была связана по разведывательной работе.
    К допросам Любы Шевцовой подключили предателя Родины, старшего следователя полиции Усачёва, предполагая с его помощью ускорить признания Шевцовой.
    Но и этот ход ничего не дал. В начале 1943 года гитлеровские войска под могучими ударами частей Красной Армии быстро откатывались на запад, и Краснодон снова стал прифронтовым городом.
    Немцы и их приспешники все сильней преследовали местное население. Жандармы и полиция готовились к эвакуации. В списках полиции увеличивалось число патриотов, ждавших своей участи. Среди них была Люба Шевцова и ещё три молодогвардейца: Остапенко, Огурцов и Субботин. Остальные члены "Молодой гвардии" уже были расстреляны.
    Бывший следователь полиции Усачёв в процессе следствия и суда признал, что Люба, несмотря на пытки в застенке краснодонской полиции, ни в чём не призналась. 31 января 1943 года под конвоем солдат Люба была доставлена в Ровеньки. Там её несколько дней держали в полиции. Допрашивал её начальник полиции Орлов, он пытался добиться у героической комсомолки признания, где находится рация, как и с кем она держала связь.
    Оказавшись в 1949 г. в руках советского правосудия, обвинённый в своей предательской деятельности Орлов рассказал, что при допросе Шевцовой никаких показаний от неё не добился.
    Она категорически отказывалась давать какие-либо показания, называя Орлова и его помощников зверями. Из ровеньковской полиции Шевцову передали в жандармерию, которой руководил лейтенант Венер и его заместитель Фромме. За 9 месяцев оккупации Ровеньковского района руководимой ими жандармский взвод с полицаями причинили множество злодеяний. Они расстреляли значительное число патриотов и всё еврейское население. Гремучий лес стал местом гибели борцов за освобождение Родины. Прибывший в Ровеньки Веннер сразу же собрал весь состав взвода и объявил, что расстрелы будут основной работой жандармов.
    Позже советским правосудием были разысканы и привлечены к уголовной ответственности Шульц, Древитц, Шредер, которые прибыли из Магденбурга в 1942 г. в составе зловещего отряда. Им же верно служили переводчиками в жандармерии предатели из числа немцев-поселенцев. Подвал городской больницы ровеньковская жандармерия превратила в камеру пыток, где мучились патриоты. Много узников подвала видели там Шевцову. В жандармерии её допрашивали Венер и Фромме. Девушку били потом её кидали в холодную камеру. Волевой нрав, жизнерадостность и хладнокровность Любы выводили из себя фашистов. Измученная, она ещё находила силы петь в камере песни, подбадривать товарищей. Каратели усилили охрану арестованных.
    Люба знала, что ей угрожает смерть, но не просила пощады. Очевидцы рассказывают, что в день её расстрела - 9 февраля 1943 года в камеру зашёл кто-то с жандармом. Заметив Любу, спросил, почему в тюрьме такая молодая девушка. Люба плюнула фашисту в лицо и сказала: "Я - молодая партизанка, разумеешь, гад!".
    Жандарм Шульц, который принимал непосредственное участие в расстреле Любы Шевцовой, приказал чтобы расстреляли её в Гремучем лесу, вместе с группой советских граждан, в которой было 5 человек и женщина с 3-летним ребёнком. Шульц приказал, чтобы на месте казни Люба стояла гордо выпрямившись, с её головы упала белая шапочка, открыв белые волосы. Так смело и бесстрашно может идти на смерть только человек, который знает, за что умирает. Фромме подал команду, прозвучал залп, жертвы стали падать. Только Люба Шевцова продолжала стоять нерушимо и не своим голосом кричал ребёнок, лез к краю ямы и звал мать. Фромме, как разъярённый зверь, подбежал к Шульцу: "В чём дело справа". Выяснилось, что у фашиста испортился карабин. Фромме приказал стрелять в Шевцову жандарму Коллендеру. Прозвучал выстрел, и Люба Шевцова упала в могилу.
   

Подтверждение

    Примерно в Сентябре м-ц 1942 г. на квартире остановились три человека немцев. У них с собою было радио и телеграфный аппарат "Морзе" по которому немец-радист или телеграфист передавали донесение своим. В это время в комнате всегда бывала Люба Шевцова, которая внимательно слушала.
    Молодой немец у неё спросил: "ты партизан?" Люба ответила: "Нет". Но она всё слушала и потом куда-то уходила. Как потом мы узнали, Люба уходила на кухню или к Машкову Жене и там все переписывала и передавала наверно Красной Армии.
    Мы также подтверждаем, что к Любе часто ходили молодые люди и готовили какой-то концерт. Я, Ласточкина, соседка по квартире, слышала сама как Люба после песни очень долго что-то шептала своим людям, а потом если кто стукнул в дверь, они пели.
    Я Ласточкина, Морозова Полина и Павлова Екатерина Ивановна - проживающая Ул Петровского дом N9 своими глазами видели как на октябрьские праздники висел красный флаг на доме Райпотребсоюза по ул. Чкалова. Этот флажок висел до прихода Красной Армии.
    На крыше из красной черепицы была снята черепица и из чердака был поднят флажок. Но цвет флажка сливался с цветом черепицы.
    Все это мы подтверждаем.
   Жители дома Шевцовых: Ласточкина - соседка
   Ул Чкалова д. 25 кв. 3 Морозова Полина - соседка
   Ул Петровского, д Павлова Е.И. - знакомая Шевцовой
   
   6/VII - 43 г.
   Беседовал инстр. Ворошиловградского ОК ЛКСМУ В. Тараканов.
    РГАСПИ. Ф. М-1. Оп. 53. Д. 331

ШЕВЦОВА ЛЮБОВЬ ГРИГОРЬЕВНА (1924- 1943).
Герой Советского Союза, член штаба "Молодой гвардии".
(Из книги В.Васильева
"Краснодонское направление")

   Перед одноэтажным домиком - несколько кленов. С вершин их, наверное, видно всю Первомайку и пол-Краснодона. Трудно представить эти развесистые деревья маленькими зелеными прутиками высотой с тринадцатилетнюю девочку, которая посадила два из них под окнами своего дома перед войной. Я побывал в этом доме, - когда были живы родители Любы Шевцовой.
   - Заходите, милости просим! - приглашали Ефросинья Мироновна и Григорий Ильич Шевцовы.
   Беседовали за широким столом, покрытым клеенкой. Родители Любы вспоминали, что здесь когда-то собирались многие молодогвардейцы: жизнерадостный, общительный Виктор Третьякевич, молчаливый Василий Левашов ("От него разговору не было", - замечает Ефросинья Мироновна), заглядывали сюда озорной Сергей Тюленин и погруженный в свои мысли Анатолий Попов. Ребята собирались перед тем, как идти в клуб имени А. М. Горького, который в конце 42-го года стал штаб-квартирой "Молодой гвардии". Здесь проходили репетиции перед концертом, здесь шепотом передавали друг другу содержание последних сводок Совинформбюро, в быстрых и горячих спорах тут созревали и принимались важные решения. Ведь Любины гости - Иван Туркенич, Виктор Третьякевич, Сергей Тюленин, Иван Земнухов, Василий Левашов, как и сама юная хозяйка дома, были членами штаба комсомольского подполья.
   - Наша Люба всегда боевая была,- вспоминала мать.- И в школе, и после. Бывало, выпадет снег, девочки собьются в кучу у школы, боятся идти - натрут же мальчишки. А Люба появилась - конец страхам. Все знали, что она любому даст сдачи.
   - И Тюленину?
   - А вы думали? И Сереже перепадало...
   При таких встречах, как эта, всегда стараешься представить себе, как тут все было в те годы.
   - Люба сиживала за этим столом?
   - Ну, как же! Вот это и есть Любино место.- Мать подняла, откинула клеенку с одного края стола, с другого.- Вот здесь... Нет, вот она... Видите от метину? Как-то Люба гладила платье, отвлеклась и прожгла утюгом...
   Когда я смотрел на почерневший от времени коричневый треугольник, меня прожгла мысль: что все это было. Как все-таки маленькая бытовая подробность порой помогает пережить былое, словно оно происходит на твоих глазах.
   - А та ладанка, что в музее хранится, как она к вам попала?
   - В сорок третьем, в феврале... Когда горе это подошло - хоронить нам своих детей...- На минуту мать замолкла, приложила платок к глазам.- Так я в складках дочкиного платья нашла эту ладанку. А тогда одно было на сердце; это она своими ручечками зашивала, не дам... Не дам никому... Прошло время, прочитали, что там зашито было,- оказалось, шифровка...
   - Других фотографий Любы не сохранилось?
   - Был у нее альбом. И такие там хорошие фотографии! В цыганском платье. Нарядиться, приодеться любила. Прозвище у нее было: Артистка Орлова... Но когда арестовали, велела все сжечь. И жалко теперь, да что поделаешь...
   - А как Люба выглядела?
   - Красавицей не была, нет. Глаза синие, как пролески, и маленькие конопушечки. Очень она эти конопушечки переживала, боялась, чтоб рыжей не дразнили. Бабушка, бывало, успокоит: "Семнадцатая вода все отмоет"... И так и было. Не то, чтоб красивая, а приглядчивая была... И сроду я Любу не видела сердитой. Все с улыбкой, с шуткой, с танцами...
   
   

"Ветка рябины"
(Из книги Галины Плиско
"Матери Молодогвардейцев")

   На центральной площади Краснодона, возле памятника "Клятва", уже давно не видно невысокой полной женщины. Серыми глазами, окруженными сетью глубоких морщин, она, бывало, пристально всматривалась в запечатленные в бронзе лица дочери и ее друзей, что застыли, устремив взор в голубую дымку над горизонтом, откуда встает из-за пологих донецких холмов и островерхих терриконов искрящееся солнце.
   Пока могла самостоятельно передвигаться, приходила она на площадь. Те, кто видел ее здесь в последний раз, рассказывают, что она принесла и положила у памятника ветку огненно-красной рябины. Как капли крови, пламенели на темном граните гроздья ягод, а женщина долго стояла в молчаливой задумчивости, склонив белую, будто снегом усыпанную голову. О чем были ее мысли, что хотела сказать своей Любе, мы не знаем и теперь не узнаем никогда: Ефросиньи Мироновны Шевцовой нет уже в живых.
   Но осталась о ней добрая, светлая память в сердцах тысяч школьников, юношей и девушек, ветеранов - всех тех, кому рассказывала она о Любе и ее товарищах во время волнующих встреч, проходивших не только в Краснодоне, но и в других городах страны, тех, кто близко знал ее многие годы, и тех, кому довелось с ней увидеться хоть раз.
   Несколько коротких личных встреч, воспоминания близких и ее самой помогают представить жизненный путь этой обаятельной сердечной женщины, силу ее материнской любви, ту обстановку, в которой кристаллизовался характер Героя Советского Союза Любови Шевцовой.
   На Изваринском руднике, где Григорий Ильич Шевцов работал забойщиком, родилась 8 сентября 1924 года девочка - словно солнечный зайчик поселился в квартире. В 1927 году переехали Шевцовы в Краснодон. Здесь и прошли Любины школьные годы. Ефросинья Мироновна не могла нарадоваться на единственную дочь - росла она боевой и веселой, хорошо училась. Первой была на уроках физкультуры и на воскресниках, не давала спуску задирам-мальчишкам.
   Зная, как любит девочка животных, как охотно занимается в школьном кружке юннатов, подарила ей Ефросинья Мироновна ежа и черепаху.
   - Смотри, мать, не слишком балуй Любку,- ворчал Григорий Ильич, а сам сдержанно улыбался, наблюдая, с каким восторгом приняла Люба мамин подарок.
   - Кто животных любит, тот и человеку плохого не сделает,- отвечала ему жена, в глубине души тоже опасаясь, чтобы в безмерной родительской любви и достатке единственная дочь не выросла самолюбивой, избалованной привередницей.
   Еж Мишка и черепаха Улита так привязались к Любе, что удивляли даже взрослых. Как только девочка садилась завтракать, они выползали из своих уголков и усаживались возле ее ног.
   - Мамочка, и они голодные,- смеясь говорила Люба и наливала ежу молока, а черепаху потчевала мясом. Животные не любили одиночества, и если Люба задерживалась после уроков в школьных кружках, Мишка и Улита вылезали из дома, перебирались через двор, где, дожидаясь дочку, сидела на скамейке Ефросинья Мироновна, и присоединялись к ней.
   Материны пожелания, чтобы вырастала Любаша доброй к людям, отзывчивой и душевно щедрой, исполнялись в полную меру.
   - Купили мы как-то Любе красивые новенькие туфельки,- рассказывала Е. М. Шевцова на одной из встреч с пионерами.- Пошла она в них в школу вприпрыжку, с белым огромным бантом в русых волосах. А возвратилась... в рваных тапках. "А где же туфли"? - спрашиваю.- "Ой, мам, я подарила их Нине. Она сиротка, у нее нет никого, а я уж лучше в старых перехожу".
   Другой раз соседской девочке Люба отдала свое пальто. Разве могла я наказывать свое дитя, когда у самой душа болела за тех Любиных подружек и понятна мне была ее доброта.
   Случалось, иногда Люба приносила матери неожиданные огорчения. В основном, когда проявляла дочь свое неуемное озорство. То вдруг вздумалось ей стрельнуть на уроке из рогатки в своего соседа по парте Сережу Тюленина. Классный руководитель об этом написала в дневнике, добавив, что теперь вынуждена рассадить неразлучных друзей.
   А однажды, встретив Ефросинью Мироновну в городе, учительница А. Д. Колотович рассказала ей:
   - Прихожу рано утром в школу. Во дворе ребята стоят, головы вверх задрали. Я подумала, что самолет летит. Посмотрела - и обмерла. На самом краешке крыши, возле сточной трубы, стоит на одной ноге Люба - "ласточку" делает. Ребята сказали, на спор с кем-то полезла. Потом, правда, приходила извиняться...
   Не миновать бы Любаше материнской нотации, да пока дошла Ефросинья Мироновна домой на свою Первомайку, и сердиться перестала, себя не раз вспомнила. Разве в гражданскую под Царицыном не лезла со своей санитарной сумкой в самые опасные места? Может, и вправду, раздумывала, люди говорят, что яблочко от яблони далеко не падает. И все же для порядка Ефросинья Мироновна пожурила дочку. Только Люба и не подумала огорчаться. Она никогда не унывала, все с улыбкой, шуткой, песенкой. На мать и вправду была похожа: прямотой характера, общительностью, безобидным озорством. В руках горело все, за что бы ни бралась - убирать ли в доме, вышивать или скроить себе новую кофточку.
   Уезжая со школой в колхоз на уборку урожая, Люба всегда возвращалась с букетом полевых цветов, и тогда дом наполняли медовые запахи. Вместе с матерью они отбирали синеглазые васильки, огненные маки, белоголовые ромашки. Разложив их на столе, Люба спешила зарисовать всю эту живую красоту в альбом. По тем рисункам в долгие зимние вечера она вышивала салфетки и дорожки, поражая всех своей тонкой работой. Сидя за вышивкой, она часто просила отца или мать рассказать ей о их юности.
   Быстро бегала иголка с цветной ниткой в нежных Любиных пальцах, а мать вспоминала ушедшие годы и будто молодела на глазах, оживлялась.
   Многодетной семье, где росла Ефросинья Мироновна, жилось так трудно, что дети и хлеба не всегда досыта наедались. Незадолго до революции умер отец, оставив пятерых сирот. Чтобы как-то прокормиться, ушел поводырем со слепым по России младший двенадцатилетний брат. Вслед за ним вскоре оставила родной дом и Фрося. В поисках поденной работы попала она из Ростовской области Поволжье.
   В тревожном восемнадцатом гражданская война докатилась и до Царицына. В тяжелых боях проливали свою кровь красноармейцы, и хоть была Ефросинья не очень грамотной, но твердо решила, что место рядом с теми, кто воюет за новую жизнь. В месяцы героической обороны провела Фрося среди бойцов, перевязывая раненых, спасая от смерти тех кто споткнулся о вражью пулю на поле боя. Санитарка полевого передвижного госпиталя, она ни раз получала благодарности от красного командования за старательность, за удивительную смелость.
   Именно там повстречала свою единственна любовь, свою судьбу - Григория Шевцова. Приметил он тоненькую, похожую на березку, проворную санитарку в белой косынке, когда приходил сменить перевязку на раненой руке. А потом, когда уже и зажила, зачастил Григорий к палатке с красным крестом.
   Был он человеком суровым, обветренным войной. В окопах первой мировой, будучи на Западной Двине, познакомился с большевистской "Правдой", в семнадцатом добровольно вступил в Красную гвардию в 1-й Самарский полк. В горниле битв сложилась у него твердая убежденность в правоте дела, за которое борются большевики.
   В начале 1920 года Григорий и Ефросинья поженились. Царицын - Симбирск - Тамбов - Самара - вот этапы боевого пути воинской части, вместе с которой прошли молодые Шевцовы - он с винтовкой, а она с санитарной сумкой.
   В память о том времени остался пожелтевший наклеенный на картон снимок. Сняты на нем молодыми Григорий Ильич и Ефросинья Мироновна. Она - по-девичьи тоненькая, доверчиво положила ему руку на плечо. Рассматривая этот снимок, Люба всплескивала руками:
   - До чего же ты была красивая у меня! - И тут же просила мать вспомнить и напеть ей песню о революции или гражданской войне. Люба подбирала мелодию на гитаре, и как-то само собой получалось, что заканчивались такие вечера песнями о Каховке, о партизане Железняке - будто врывался в уютную квартиру ветер героических лет. Люба в такие минуты становилась задумчивой, серьезной и молча прижималась к матери, гордилась тем, что родители ее "тоже делали революцию", как позже рассказывала она своим одноклассникам из школы имени Ворошилова.
   В 1940 году Люба окончила семь классов. К тому времени ее уже знали в городе как активную участницу художественной самодеятельности: ни один школьный концерт не проходил без участия Любы и ее друзей - Сережи Тюленина, Вани Земнухова, Нины Минаевой. И часто, бывало, отрепетировав очередной концертный номер, песню и танец, Люба просила:
   - Ну-ка, мамочка, оцени, какие из нас артисты!
   В седьмом классе Люба как-то сразу вытянулась, заметно похорошела, угловатость подростка сменилась в ней мягкостью движений, блестящие светло-русые волосы, которые она перестала заплетать в косы, стали завиваться в золотистые локоны. Ефросинья Мироновна по-матерински радовалась, открывая для себя особую прелесть дочки: не будучи красивой, она отличалась удивительным обаянием, женственностью. Особенно хороши были у Любы глаза под черными крылатыми бровями - большие, небесной голубизны, в длинных загнутых ресницах. Тетя, приехавшая в гости к Шевцовым и впервые видавшая Любу, не сдержала восхищения. "Глаза-то у тебя как пролески цветут!" - воскликнула она, обнимая племянницу, чем не на шутку рассердила Ефросинью Мироновну. "Зачем лишний раз хвалить дивчину? Не в красоте сила человека, да и пусть не зазнается, мала еще",- журила она сестру.
   Агиткультбригаде Люба уделяла много внимания. Бывало, среди дня заскочит во двор - веселая, шумная, наскоро соберется и, на ходу уплетая пышку, обнимет мать:
   - Мы едем выступать.
   И умчится. А вернувшись, подробно расскажет, как тепло принимали самодеятельных артистов шахтеры Краснодона или колхозники подшефных колхозов в Батыре или Суходоле. В Изварино, на свою родину, где люди хорошо помнили Шевцовых, Люба ездила особенно охотно, радовалась, когда местным жителям нравились песни и танцы в ее исполнении.
   Однажды, возвращаясь со своими друзьями с рудника, Люба простудилась. Врачи установили крупозное воспаление легких. Именно это обстоятельство и помешало девушке продолжать учебу в школе - болезнь протекала тяжело и требовала длительного санаторного лечения. Только к лету 1941 года она окончательно выздоровела и заявила родителям о своем твердом намерении поступать в Ростовский театральный техникум.
   - Что ж, если нравится тебе это дело, мы с матерью возражать не станем,- ответил, усмехаясь, Григорий Ильич.- Тем более что тебя и так уже все Любкой-артисткой зовут.
   Вскоре из техникума, куда Люба посылала запрос, пришел ответ: предлагали высылать документы. С той бумажкой девушка кинулась к матери и закружила ее по двору, сияющая, безмерно счастливая, как может быть счастлив человек, приблизившийся к осуществлению своей заветной мечты. Такой радостно-оживленной Ефросинья Мироновна уже больше не видела дочку никогда. Это было 18 июня 1941 года, за четыре дня до начала войны.
   В феврале 1942 года Любу приняли в комсомол. Необычно строгая, принесла она домой комсомольский билет. Присела рядом с матерью на диван и, переворачивая его странички, тихо сказала:
   - Ну вот я и комсомолка. Жаль, папе некуда написать про это событие.
   Ефросинья Мироновна поцеловала дочку, смахнула непрошеную слезу: от Григория Ильича, что эвакуировался со своими на восток, не пришло к тому времени ни одной весточки. Ждала известий, как и многие другие женщины, в чью жизнь ворвалась война. Плакала ночами, прячась от Любы, вздрагивала при каждом стуке в окно. Почтальон все время проходила мимо двора, а те, кто мог бы что-то рассказать про Григория Ильича, ничего толком не знали. Лишь однажды знакомый шахтер, провожавший на восток вагоны с горным оборудованием, сказал Шевцовой, что видел случайно ее мужа. Было это на забитой вагонами и людьми железнодорожной станции. Они перекинулись несколькими словами, но тут началась бомбежка, после которой шахтер Григория Ильича больше не встречал. "Многие там остались, Мироновна, но твоего-то, наверное, судьба сберегла",- как мог, утешал он соседку.
   Через город между тем все чаще проходили воинские части. Красноармейцы останавливались на короткий постой в просторном дворе Шевцовых. Люба, вопреки материнскому запрету, не давала прохода солдатам:
   - Научите стрелять меня и моих подружек!
   И стреляли-таки в маленьком сарайчике, когда мать по хозяйственным делам отлучалась из дому.
   Через месяц Люба уехала в Ворошиловград, убедив мать, что будет учиться на фельдшера. Только потом уже, после того, как навсегда сомкнулась над Любой земля ровеньковского Гремучего леса, узнала Е. М. Шевцова, что вместе с Володей Загоруйко, Васей и Сережей Левашовыми училась дочь в партизанской школе, что с сентября сорок второго стала она связной подпольной организации, а затем и членом штаба "Молодой гвардии".
   Сколько выдержки и душевных сил потребовалось девушке, чтобы от матери, которой доверяла она саше сокровенные тайны, скрыть главное дело своей жизни! Открытая, непосредственная, когда было нужно, она умела молчать.
   Перед отъездом Люба говорила:
   - Не бойся, мама, ты же знаешь, что я везде за себя смогу постоять и не пропаду нигде.
   Мать действительно знала бойкий характер Любы, ее подчас безрассудную смелость. Только разве можно было унять то беспрестанное беспокойство, что укоренилось в материнском сердце с первого дня войны? Ведь она уже видела в гражданскую и кровь, разруху и, если бы могла, заслонила б собой дочку, мужа, свой город, над которым с каждым днем все сильнее разгоралось грозное зарево.
   Примерно через неделю после того, как фашисты заняли Краснодон, под вечер увидела мать, как мимо окон мелькнуло яркое цветастое платье. Кинулась навстречу дочери, прижала к груди. На второй день, еще не успели они как следует наговориться, Любу вызвали в полицию: кто-то донес о ее приезде.
   - Ну что? - спросила с тревогой, только дочка встала на пороге.
   - Отбрехалась,- нервничая, взволнованная неприятным разговором, ответила Люба,- сказала, что училась, а потом работала в одном из военных госпиталей. Когда Красная Армия стала отступать, нас, мол, распустили, вот я и вернулась в Краснодон.
   Такое объяснение выглядело правдоподобным, поверила ему и Ефросинья Мироновна. О том, что происходило потом, в черные дни оккупации, она рассказывала так:
   - Часто через город гнали пленных красноармейцев. Не знаю откуда, но Любе всегда было известно, кто будет идти в охране: немцы или румыны. Румыны вроде бы не такие злые были. Накануне пробежит по дворам, насобирает у соседок еды, выберет в доме, что есть, раздаст в колонне и успокоится немного.
   А раз смотрю, как кинется она в толпу пленных, румына с автоматом оттолкнула и кричит:
   
   - Братец, миленький, наконец-то, отпустите его в свою семью!
   Выходили мы того солдата, подлечили, ушел он к своим. Обещал, что писать будет, если останется жив. Но, наверное, сложил где-то голову.
   Другой раз поздно вечером двух бойцов наших привела, еле живые оба. Обмерла я: ведь немцы вокруг, полицаи на нас за отца косо смотрят, а тут и сосед по какому-то делу, как на грех, зашел. Верить ему нельзя было. Ругаться стал: кого это вы у себя привечаете? Узнают, дескать, власти, не сдобровать и соседям. Любе б смолчать или придумать отговорку какую, только не в ее это характере. Как она взорвется:
   - И язык у тебя поворачивается? Ты что, забыл, как с отцом в шахте работал, честным человеком прикидывался?
   Еле я их разняла, а потом всю ночь ждала: не приведет ли "соседушко" собак-полицейских. Слава богу, обошлось.
   А как-то раз пригласила Люба домой румынских солдат, играла им на губной гармошке, танцевала. Потом вышла в другую комнату и быстренько отудила в банку вина из их запасов. "В погреб отнеси",- мне шепнула. Когда ушли подвыпившие гости, Люба - бледная, уставшая, будто совсем другая - объяснила:
   - За это вино можно из концлагеря человека 'спасти.
   Больше всего боялась в те дни Ефросинья Мироновна, что угонят дочку в Германию - уже не одна партия молодежи была отправлена в товарняках на немецкую каторгу. И когда с биржи принесли повестку, посоветовала Любе и ее подруге Оле Остапенко, прибежавшей в слезах к Шевцовым:
   - Есть, девчата, одно средство, попробуем, может, сумеем обмануть вражин.
   Перед тем как идти на комиссию, напоила Ефросинья Мироновна подруг крепким настоем чая, пачка которого сохранилась с довоенных времен. Врач, осматривающий девушек на бирже, нашел у них сильное сердцебиение и диагностировал порок сердца. Позже, смеясь, они долго благодарили домашнего "знахаря". Понимая, что в следующий раз обман может быть раскрыт, Люба, посоветовавшись с матерью, решила устроиться на работу в клуб имени Горького, где до войны она так охотно занималась в балетной студии.
   Евгений Мошков выхлопотал "артистам" справки о том, что они находятся на службе и отправке в Германию не подлежат. Приветливо мать принимала в своем доме Любиных друзей по совместной работе в клубе - Виктора Третьякевича, братьев Левашовых, Ваню Туркенича. Ребята играли на струнных инструментах, пели так славно и задушевно, что она порой забывала о том, что творилось за стенами ее дома. Но это были только мгновения, а возвращение к действительности походило на горькое пробуждние после страшного сна.
   Однажды Ефросинья Мироновна услышала, как Третьякевич прошептал Любе:
   - В час ночи, возле террикона...
   Мать с трудом сдержала себя. Все это время ее мучила тревога, неизвестность. Она видела, что дочь скрывает от нее что-то очень важное и, как ей подсказывала интуиция, опасное. И в то же время Ефросинью Мироновну волновала судьба дочери, ее доброе имя.
   После того, как Третьякевич ушел, она упрекнула Любу:
   - Такое время, а у тебя в голове гулянья!
   Люба в таких случаях всегда отмалчивалась, отделывалась отговорками. И опять где-то пропадала целыми днями, а иногда и не ночевала дома. Разное приходило матери в голову, измучилась вся, плакала, стыдила дочку: - "Опомнись, люди говорят, что ты с немцами гуляешь. Где же видано, чтобы девушке не быть дома ночью?"
   - Она, бывало, посмотрит на меня грустно так, а потом скажет, что отца ищет по лагерям. Верю я и не верю. Как-то в начале декабря перед зеркалом
   долго сидела, губы подкрасила. Сказала, что в клуб собирается. Снова я не сдержалась: "Перед немцами будешь выкаблучиваться? Что же это ты делаешь,
   Люба?"
   Перемолчала она, а возвратившись к полуночи, легла в кровать, не раздеваясь. Днем от людей услышала я, что сгорела биржа труда с карточками на парней и девчат, которых должны были отправлять в Германию. А что "красного петуха" пустили Люба, Сережа Тюленин и Виктор Лукьянченко, даже не догадывалась. Слов своих недобрых, чистому дитю своему сказанных, сколько жить буду - не прощу себе,- делилась своей болью Ефросинья Мироновна в одну из наших встреч... Люба впервые открылась матери, когда в городе начались аресты:
   - Это все мои друзья, и мне надо им как-то помочь - Виктору, Жене, Ване.
   Быстро собралась и, больше ничего не сказав, спешно уехала в Ворошиловград. Она хотела попытаться установить связь по рации с командованием Красной Армии, чтобы попросить помощи молодогвардейцам. 8 января 1943 года Люба была арестована.
   Ничего не зная об аресте, Ефросинья Мироновна услышала на базаре, что в городскую полицию привезли какую-то артистку, прятавшую рацию. И хоть жила уже в неотступной, ежечасной тревоге за дочь, что это Люба - не подумала.
   Как и раньше, ходила выглядывать ее за ворота, дожидаясь дочку домой.
   "...Потом к нам пришли немцы и привели с собой Любу,- читаем в воспоминаниях матери, хранящихся в фондах музея "Молодая гвардия".- Переодеваясь за шкафом, она успела шепнуть мне: "То, что чемодане, сожги". Увели ее, а я сразу за чемодан, раскрыла - там пачки бумаги, перевязанные шпагатом. Быстро побросала их в печь. Не успело сгореть все, заявился проклятый Соликовский с немцами, сделали обыск, но в печь заглянуть не догадались - , там тлели бумаги. Чемодан, как выяснилось позже, принадлежал Жоре Арутюнянцу, в нем были готовые листовки".
   Будто пелена упала с глаз Ефросиньи Мироновны, когда приоткрылось перед ней то тайное, необыкновенно важное, что, связанная данным словом, -вынуждена была скрывать Люба все дни оккупации. Понимая, что дочь-комсомолка никогда не предаст товарищей, она ужаснулась, отчетливо представив себе, что грозит ее Любе.
   Часами, пока совсем не застывала на холоде, простаивала под стенами полиции, а возвратившись домой, не находила себе ни минуты покоя. Матери казалось, что даже вещи, окружавшие Любу, чувствуют ее отсутствие, нависшую над домом беду. Сиротливо валялись на стульях Любины платья, и мать, привыкшая к постоянному порядку в доме, несколько раз принималась их убирать. Но, как только прикасалась к дочериным вещам, у нее опускались руки и комок подступал к горлу. "Пусть лежат платьишки,- уговаривала себя.- Вот скоро Любочка вернется и наденет, какое захочет. Зачем же их прятать"...
   Она мучительно искала выхода, мысленно обращалась к мужу: "Где ты, Гриша? Посоветуй же мне что-нибудь. Как помочь Любе вырваться от тех извергов, как ее спасти? Подскажи, отец..."
   Однажды ночью, не уснув до утра, мать, как ей показалось, нашла выход. Затемно заторопилась в полицию.
   Она тогда еще не знала, что видит Любу в последний раз. И когда им удалось перекинуться словом, торопясь и волнуясь, попросила дочку отдать немцам рацию, чтобы смягчить свою участь.
   Дрогнуло что-то в лице дочери. Долгим, полным невысказанной любви взглядом посмотрела она в постаревшее лицо матери:
   - Прости, мамочка. Ничего я отдать им не могу! Пусть будет как будет...
   Из ровеньковского гестапо, где фашисты около месяца подвергали нечеловеческим пыткам Любу Шевцову, чтобы узнать у нее местонахождение рации, коды связи, юная подпольщица сумела передать больной матери одну-единственную записку: "Здравствуйте, мамочка и Михайловна! Мамочка, вам уже известно, где я нахожусь... Прости меня за все, может быть, я тебя вижу в последний раз"...
   Уже зная точно, что будет расстреляна, в сером полумраке утра 7 февраля 1943 года Люба последней мыслью обратилась к самому дорогому человеку.
   На забрызганной кровью, покрытой седой изморозью стене камеры, где содержались заключенные, огрызком карандаша она написала:
   
   "Мама, я тебя сейчас вспомнила.
   Твоя Любаша.
   Прошу простить меня. Взяли навеки.
   Шевцова".
   
    О чем именно вспомнила Люба? О том ли, что учила ее мама быть честной и свободной? О том ли, что от сердца матери, отдавшей молодость пламенным годам гражданской войны, зажгла она свой огонь беззаветной любви к Родине? О том, что матери трудно будет потерять ее, единственную?.. Известно только, что перед самой смертью Люба думала не о себе, а о тех страданиях, которые неминуемо должна была пережить ее мама, и за них просила у нее прощения.
   "В сером платке и темно-синем пальто, с руками, заложенными назад, гордо и спокойно шла она между деревьями Гремучего леса",- писала спустя несколько дней матери женщина, волею случая ставшая свидетельницей казни отважной разведчицы-радистки.
   ...Там, где у гранитного подножия памятника стояла невысокая сероглазая женщина с веткой огненно-красной рябины в руке, сегодня и всегда лежат живые цветы. От нас, живых,- бессмертным.
   
   
   

МОЯ ДОЧЬ

Рассказ Е. М. Шевцовой о дочери

   Люба родилась в сентябре 1924 года на Изваринском руднике, где ее отец Григорий Ильич в то время работал забойщиком. Через три года наша семья переехала в Краснодон.
   В 1933 году Люба пошла в школу. Она была боевой и веселой девочкой, одной из первых на уроках физкультуры и в спортивных соревнованиях, на воскресниках, в колхозе и на шахте, на посадке городского парка и на занятиях по биологии. Как-то Люба посадила больше всех деревьев, и ей дали в награду три молоденьких клена. Два деревца она посадила под окнами своего дома, а третий отдала соседке. Посаженные Любой клены стали уже большими и развесистыми деревьями. В жаркие летние дни мы с Григорием Ильичом отдыхаем в их тени.
   Часто школьники ездили в колхозы и совхозы: помогали убирать урожай. Привозила Люба оттуда охапки пахучих полевых цветов, отбирала лучшие, красивые, засушивала их, а потом для вышивки снимала с них рисунки. Дорожки и салфетки, вышитые Любой под руководством бабушки, хорошей мастерицы и рукодельницы, хранятся у нас до сих пор.
   Наша маленькая семья засиживалась допоздна в долгие зимние вечера. Люба часто просила отца рассказать о том, как он партизанил.
   Григорию Ильичу было что рассказать. С 1915 по 1917 год пробыл на фронте в окопах первой мировой войны. В 1917 году добровольно вступил в Красную гвардию, в Первый Самарский полк. Около четырех лет сражался Григорий Ильич на фронтах гражданской войны с многочисленными врагами молодой Советской республики. Когда он был под Царицыном, мы познакомились с ним и поженились.
   Люба у нас была смелая. Хорошо пела, знала множество русских народных и советских песен, особенно о революции и гражданской войне, играла на гитаре.
   Никогда в жизни не видела я ее сердитой. Все с улыбкой, с шуткой, с танцем! Вместе со своими друзьями Люба с увлечением занималась в кружке художественной самодеятельности школы, посещала балетную студию при клубе имени Ленина. Выступления агитбригады с участием Нины Минаевой, Сережи Тюленина и Любы пользовались большим успехом у школьников подшефного колхоза.
   Люба мечтала стать артисткой. Послала запрос в Ростовский театральный техникум. Ей оттуда ответили, чтобы она высылала документы.
   В феврале 1942 года она вступила в комсомол, а в апреле с Шурой Панченко {1} уехала на учебу. Мне писала, что учится на курсах фельдшеров. И только значительно позже, уже после ее смерти, я узнала, что она училась в партизанской школе вместе с Володей Загоруйко, Сережей и Васей Левашовыми.
   Примерно через неделю после того, как немцы заняли Краснодон, Люба пришла домой. Ее вызвали в полицию.
   - Ну что? - спросила я, когда она возвратилась.
   - Отбрехалась,- ответила Люба. - Сказала, что училась, а потом работала в одном из военных госпиталей. Когда Красная Армия стала отступать, нас распустили по домам, вот я и явилась в Краснодон.
   ...Потом к нам часто стали приходить товарищи Любы: Сережа Тюленин, Женя Мошков, Толя Попов, Ваня Туркенич, Ваня Земнухов, Виктор Третьякевич. Они играли, пели и танцевали, репетируя перед выступлениями в клубе, куда они устроились на работу, чтобы спастись от угона в Германию.
   Иногда Любы по нескольку дней не было дома. Приезжая, она говорила, что была в Миллерово и других местах. Что она там делала, я не знаю. Но перед поездкой она всегда хорошо одевалась и брала с собой небольшой чемоданчик. Однажды она ездила со своей родственницей. При встрече с немцами Люба назвалась дочерью заводчика, а свою спутницу отрекомендовала прислугой. Эта женщина жива до сих пор и часто смеется, вспоминая необычное путешествие в офицерской машине.
   Я не знала в то время, что Люба оставлена на подпольной работе, что у нее имеется спрятанная в Ворошиловграде рация. Мне не приходило в голову, что она связная подпольной организации и разведчица, что ее, как одну из наиболее активных комсомолок, избрали в штаб подпольной комсомольской организации "Молодая гвардия". Я и сейчас удивляюсь, сколько потребовалось выдержки и силы воли моей веселой и общительной дочери, чтобы не рассказать об этом своей матери. Если нужно - она умела молчать.
   Когда начались аресты ее друзей, Люба сказала, что не может бросить в беде своих товарищей, быстро собралась и уехала в Ворошиловград. Как я теперь понимаю, она хотела еще раз попытаться связаться по радио с командованием Красной Армии, чтобы попросить помощи "Молодой гвардии", попавшей в беду. Ее арестовали.
   Потом к нам пришли немцы и полицейские и привели с собой Любу. Переодеваясь за шкафом, она успела шепнуть мне: "То, что в чемодане, сожги..." Увели ее, а я сразу за чемодан. Раскрыла - а там пачки бумаги, перевязанные шпагатом. Быстро побросала их в печь... Не успело все сгореть, вновь стучат полицейские. Сделали обыск, но ничего не нашли. Не догадались они заглянуть в печь - там еще тлела пачка бумаги. После оказалось, что чемодан принадлежал Жоре Арутюнянцу, в нем были готовые листовки.
   
    1964 год.
   
   
   
    

КЛЯТВА ПАРТИЗАНА

   Я, Красный партизан ШЕВЦОВА ЛЮБОВЬ ГРИГОРЬЕВНА, даю партизанскую клятву перед своими боевыми товарищами Красными партизанами, нашей героической Красной Армией и всем советским народом, что буду смел, дисциплинирован, решителен и беспощаден к врагам.
   Я клянусь, что никогда не выдам своего отряда, своих командиров, комиссаров и товарищей партизан, всегда буду хранить партизанскую тайну, если бы это даже стоило мне жизни.
   Я клянусь всеми средствами помогать Красной Армии уничтожать бешеных гитлеровских псов, не щадя своей крови и своей жизни. Я буду до конца жизни верен своей Родине, партии, своему вождю и учителю товарищу Сталину.
   Если я нарушу эту священную партизанскую клятву, то пусть меня постигнет суровая партизанская кара и презрение всего советского народа.
   
    1942 год. Подпись.
   
   
   
   

"ПЕРЕДАЙТЕ ВСЕМ: Я ЛЮБЛЮ ЖИЗНЬ..."

Из воспоминаний Поповой Марии,
   Заболоцкой Софьи
   и Пикалоеой Анастасии о Любе Шевцовой {2}

   30 октября мы получили задание перейти линию фронта и пробраться в тыл немцев в районе Верхне-Фоминской. Мы перешли линию фронта, а утром были задержаны. После обыска нас направили в хутор Среднецарицынский и сдали в жандармерию, откуда после неоднократных допросов отправили сначала в Каменск, а 24 декабря - в Ровеньки. Здесь румынская жандармерия передала нас гестапо...
   В Ровеньках мы сперва находились в здании гестапо, затем нас перевели в помещение полиции, хотя числились мы за гестапо. Здесь с нами была и Люба Шевцова, которая называла себя партизанкой.
   Трудно забыть ее лицо, светлые локоны. На ней был длинный черный жакет и темно-синее пальто. После ареста Люба находилась в Краснодонской тюрьме, а затем ее перевели в Ровеньки.
   Ночью мы легли спать на нарах. Постелили наши пальто и укрылись ее теплым. Но спать не пришлось. Вскоре Любу вызвали на допрос.
   Возвратившись, она жаловалась на работника полиции Орлова, который сильно ёе избил. Она сказала, что если мы останемся в Ровеньках, то от Орлова нам не будет пощады.
   Вскоре ее перевели от нас в другое помещение. Прощаясь с нами, Люба сказала: "Передайте всем, что я люблю жизнь... Впереди у советской молодежи еще не одна весна и не одна золотая осень. Будет еще чистое мирное голубое небо и светлая лунная ночь, будет очень, очень хорошо на нашей дорогой и близкой всем нам Советской Родине!"
   Несколько дней нас водили на работу в гестапо. Вместе с нами работала и Люба. Она говорила нам, что ей не избежать смерти. Когда мы спросили, почему она так думает, она ответила:
   - Вчера меня опять допрашивали Орлов и Белых, допрашивали упорно, а Орлов жестоко избивал. Я думала, что уже пришел конец, однако отпустил. Наверно, еще будут мучить. Они требовали от меня показаний.
   Мы посоветовали ей бежать, ведь она хорошо знает местность и легко найдет себе убежище. Но она считала, что удобнее будет сбежать, когда ее повезут на допрос в Ворошиловград.
   Вышло все иначе. Любу посадили в ту самую камеру гестапо, где мы находились раньше. Пол был там холодный как лед. Нам-то было не так трудно, ведь нас было трое, а она одна. Потом мы видели, как Любу вели на расстрел. Она шла впереди. Руки были заложены сзади, а вид совсем спокойный, как будто не на смерть шла...
   
    1959 год.
   
   
   
    
{1} А. Панчепко во время Великой Отечественной воины была разведчицей в соединении дважды Героя Советского Союза А. Ф. Федорова. Ныне живет и работает в Краснодоне.

Вeрнуться
   
   
   

{2} М. Попова, С. Заболоцкая и А. Пикалова в годы войны были советскими разведчицами. По заданию командования они неоднократно ходили во вражеский тыл, добывая ценные сведения для Красной Армии. В октябре 1942 г. они неудачно перешли линию фронта и были задержаны оккупантами. В камерах Ровеньковской тюрьмы и произошла их встреча с Любой Шевцовой.

Вeрнуться

См. также:
Светлана Вернеева "А роль была назначена войной"