Замарали честное имя А.А.Фадеева, опорочили имя писателя по нескольким причинам. Одна из них в том, что поступки молодогвардейцев он воссоздал и талантливо изобразил в художественном романе. Его яркое и правдивое слово стало жить и воздействовать. Потому не даром, а за деньги, Америка своей «пятой колонной» на Украине заглушила эти слова, замалчивает или перевирает героические деяния.

Добросовестный журналист Максим Михайленко в статье «Наше политическое евангелие. Почему перестали изучать «Молодую гвардию»?» верно сказал:

«Молодая гвардия» – и впрямь книга для националистов убийственная. Поэтому свив себе гнездо в нашей системе высшего и среднего образования, они продолжают отравлять украинскую школу и политическую культуру миазмами ложных примеров и разнообразных извращений исторических фактов, пытаясь как-то компенсировать свои поражения в 1918 и 1945 гг. прошлого века и в 2006-м уже века нынешнего» («2000» 17-23.11.2006).

Наблюдательный М.Михайленко обнаружил, что «Молодая гвардия» - вовсе не книга о прошлом, в ней поразительное сходство гитлеровского «нового порядка» с нынешней «безальтернативно-рыночной» стихией, и что в борьбе «Фадеев незаменим, поэтому страшен для любых власть имущих непатриотов».

 

Угнетенные американской цивилизацией.

 

В угоду власть имущим невеждам буржуазная интеллигенция, разлагающая общество, предала забвению классиков социалистического реализма, а духовную красоту советского человека, воспетую и А.Фадеевым, затмила чисто внешней, физической красотой, американизировала молодежь пошлостью и насилием, господствующими в современном искусстве, в «псевдолитературе наркотического свойства с пластмассовыми чувствами»   (Ю.Бондарев).

Замалчивая положения «Кодекса строителя коммунизма», основанные на извечных традициях нашего народа: коллективизме и товарищеской взаимопомощи (каждый за всех, все за одного), взаимном уважении между людьми (человек человеку – друг, товарищ и брат), честности, трудолюбии, совестливости – нынешние идеологи вину за сотворенную ими безалаберщину перекладывают на прошлое. Например, так: «Катастрофическая разъединенность людей, стадность, которая подменила коллективизм, острый дефицит человеческой солидарности – все это результат репрессий, депортаций, насильственных переселений, результат Большого Террора, целью которого и было разделение общества на атомы, превращение народа в «население», в толпу, которой легко и просто управлять». («День», 13.04.2007).

Политические карлики Международного общества «Мемориал» требуют: «История советского террора должна стать не только обязательной и значительной частью школьного обучения, но и объектом образования в самом широком понимании этого слова» (Там же).

Поэтому в программе по литературе не нашлось места для «Молодой гвардии» – этой книги-откровения, настоящего евангелия для патриота и просто порядочного человека» (М.Михайленко). А итог «серьезных усилий в области народного образования» выявился при опросе учеников 10-х классов г.Киева, который провела редакция газеты «2000».

Так, 50% учащихся считают, что «благодаря борьбе УПА с Красной Армией мы живем в мирной стране»; 40% учащихся считают, что «УПА внесла больший, чем Красная Армия, вклад в освобождение Украины от фашизма». Подавляющее большинство опрошенных не смогли назвать ни одного героя Великой Отечественной войны. Некоторые все же назвали «героями войны» Гитлера, Штирлица и Маяковского, и отметили, что белогвардейцы с молодогвардейцами были заодно. Среди множества курьезных ответов и вот этот: в составе Советского Союза были Бессарабия, Германия, Чехословакия, Румыния, Болгария и другие. Зато даже первоклассники «хорошо» осведомлены о голодоморе и что украинский народ – вечный страдалец. 40% опрошенных старшеклассников откровенно сказали, что готовы дать взятку за поступление в вуз («2000»  8.06.2007).

Диковинные ответы не удивляют, если знаешь, что в учебниках истории «героической деятельности» УПА подано материалов в 5 раз больше, чем о партизанском движении. Теме, к примеру, «Война в 1943 году»  отведен один урок, всего на двух уроках изучают «Оккупационный режим в Украине», для изучения зарубежной русской литературы в 5-м классе выделено 5 уроков, а английской – 14 уроков («2000» 22.06.2007).

В «Методических рекомендациях по празднованию 60-летия Великой Отечественной войны» старшеклассникам общеобразовательных учебных заведений предлагались такие темы для изучения: «ОУН в национально-освободительной борьбе 1939-1945 годов», ученикам 7-8 классов рекомендован цикл лекций «Роман Шухевич – командир УПА».

Тернопольская областная государственная администрация выпустила сборник комиксов «Украина в борьбе», автором которых является бывший эсэсовец Леонид Перфецкий. Комиксы, состоящие из 125 рисунков, описывают борьбу Украинской повстанческой армии (УПА) с советскими войсками. При этом красноармейцы изображены в издании максимально негативно. Как заявляют авторы сборника, «везде, где про­ходили, они оставляли за собой сгоревшие дома и трупы невинных людей».

Нынешнее издание по­священо 65-летию создания УПА и 100-летию со дня рождения ее командира Романа Шухевича. Сборник не поступит в продажу, а будет распространяться среди библиотек и общественных организаций для воспитания детей «в духе любви к родине».

В учебнике украинской литературы (автор Б. Степанишин) сказано: «Присоединение Украины к России имело губительное влияние и на состояние культуры, развитие которой было русскими заторможено, потом изуродовано, а полная русификация завершила разрушение литературы, музыки, живописи…».

В так называемый День европейского и евроатлантического партнерства в 2007 году в Киеве был проведен конкурс детского рисунка, на котором дети 8-12 лет рисовали танки, пушки, самолеты и подписывали так: «Украина + НАТО = мир», «Дети Украины за НАТО», «К миру с НАТО». Конечно, эти дети не знали, какой «мир» несло НАТО бомбами в Югославию, в Ирак и Афганистан.

Нормальных людей шокировало сообщение о Киевской элитной школе, где обучение стоит 12 тысяч долларов в год, где учеников кормят из французского ресторана и где учатся дети президента В.Ющенко и украинской элиты. В школе повсюду развешаны плакаты с изображением свастики и фюрера, с лозунгами вроде «Выбирайте Гитлера», «Работа дает миску похлебки». Ученики приветствуют друг друга возгласом «Зиг хайль» и вскидыванием руки на фашистский манер.

Этот факт убедительно подтверждает, что верховная власть сознательно насаждает фашизм. И именно потому в 2007-м году Украина не поддержала антинацистскую резолюцию ООН, в которой выражена «глубокая обеспокоенность прославлением нацистского движения, включая возведение памятников и проведение публичных демонстраций нацистскими организациями» в ряде стран.

И в 2010 г. новая власть Украины не поддержала такую же резолюцию вместе со странами ЕС и США, основоположниками фашизма и лояльными к нему, а также с Молдавией и Грузией. МИД России позицию Украины, Молдавии и Грузии расценил как «неуважение к подвигу тех, кто прославил эти страны своими подвигами в борьбе с нацизмом».  

Украинские власти и воспитатели молодежи не страшатся того, что беззубая совесть с костьми сгложет их, а искалеченное ими поколение проклянет за будущность, вплотную приближенную к разлагающейся американской цивилизации, которую еще в 1980 году выдающийся советский писатель Ю.Бондарев охарактеризовал так:

 «Идея цивилизации стала идеей ложной, лишенной  разумности: шуршание денег и мелодичный звон золота подменили   нравственность, стыд, мужество,  веру,  любовь. Американский образ цивилизации распространяется по земле подобно эпидемии гриппа. Началась эра разрушения духовных   ценностей,   место   которых   занимают предметы и вещи»  [98, с.319]

Помните, Фадеев в 1946 году писал в редакцию чешской газеты «Млада фронта» об империализме, который обесчеловечивает, стандартизует, развращает молодежь. Почему наш народ не внял Фадееву, не прислушался к мудрым словам Бондарева  и не противостоял «культурному империализму»? Лучше самого Бондарева не объяснишь:

«…У нас отобрали то, что мы сами отдали, что поменявшие ко­жу растворены в покорности, не способны к самозащите… Нас истязают ложью и пошлостью, грабят, произнося медовые слова о демократии, а мы вконец отупевшие, самозабвенно шепчем: «Как сладостно быть свободным и не ходить на собрания в домоуправление!».

<…> У современных политиков хватает ума, коварства, лжи и мистификаций вести игру с народом, разрешая ему критически высказываться, как это позволялось и властителями в Древнем Риме, зная, что рабы сделать ничего не могут» [99]

Это дополняет портрет ныне погрязших в обывательщине, который выразительно нарисовал Рудольф Лившиц:

«…Они в принципе не способны на поступок. Хитрить, юлить, приспосабливаться к обстоятельствам, плыть по течению, не высовываться, не ссориться с сильными мира сего – вот их жизненная стратегия. Но совершить нечто такое, что начальством не санкционировано? Выразить мнение, не совпадающее с мнением Самого? Усомниться в Его неизреченной мудрости? Нет, на такое безумие обыватель не пойдет никогда и ни при каких обстоятельствах.

Обыватель до тошноты негероичен. Конечно, он может имитировать смелость, для этого не требуется больших актерских дарований. В реальности обывателя хватает лишь на пускание пыли в глаза, на фронду. Пойти наперекор обстоятельствам, бросить вызов судьбе, вступить в борьбу за общественно значимые цели, не имея твердых гарантий успеха, – все это не для обывателя.

Его удел – трястись от страха, бояться каждого начальственного чиха, замирать в ужасе перед любым проявлением недовольства со стороны верхов». («Советская Россия» 14.02.2009).

В таком обществе, угнетенные американской цивилизацией человеки погрузились в гороскопы, в детективную беллетристику, в страшилки, в «культурную» пошлятину, в сектантство, наслаждаются зрелищами насилий, показательного секса, гей-парадов, тысячных толп нудистов, конкурсов обжор, свиноподобных женщин весом не менее 150 килограммов, и злобно, оскорбительно насмехаются над человеколюбивым художественным творчеством Фадеева и других писателей-реалистов.

 

Тревога за судьбу искусства.

 

Но первым набросил удавку на Фадеева превозносимый «демократами» Н.С.Хрущев. Вот как пишет об этом  Н.И.Дикушина, автор работ по истории советской литературы: «Чем дальше отодвигается дата смерти Фадеева, чем меньше остается его современников, людей, лично его знавших, тем сильнее раздаются голоса осуждения, и все более укрепляется та точка зрения на Фадеева, которая сформировалась в послесталинском ЦК КПСС. Она нашла свое выражение не только в напечатанном в «Правде» извещении о его смерти, но и в выступлении М. Шолохова на XX съезде КПСС, и в выступлениях партийных чиновников более низкого ранга в писательской среде. Как это ни парадоксально, но в последние годы она подхвачена литераторами демократического направления. Фадеев в их статьях превращается едва ли не в злодея, «сдававшего собратьев по перу», «властолюбивого генсека», …несостоявшегося писателя, страдавшего «тяжелым недугом – алкоголизмом».

Свое последнее письмо Фадеев адресовал не родным, не друзьям, но в ЦК КПСС. Это предсмертное письмо – продолжение, вернее, заверше­ние серии его писем в ЦК, последнее слово в начавшемся в 1953 году споре и купленная ценой жизни возможность сказать прямо всю правду.

Был ли в те, теперь уже далекие пятидесятые годы писатель, который посмел адресовать непосредственно секретарям ЦК слова, которые написал им Фадеев?                        

Реакция секретарей ЦК, в сущности, была естественной, тем более что обвинил их в бюрократизме и невежестве не какой-нибудь диссидент (кажется, такого понятия в те годы еще и не было), а коммунист, долгие годы бывший сам членом Центрального Комитета и только на XX съезде переведенный в кандидаты в члены ЦК. Ну, а месть уже мертвому противнику оказалась мелкой и злобной. В сообщении о смерти Фадеева, напечатанном 15 мая 1956 г. в «Правде» (его по пору­чению политбюро редактировали Суслов и Шепилов), после справки биографического характера говорилось; «В последние годы Фадеев страдал тяжелым недугом – алкоголизмом, который привел к ослаблению его творческой деятельности. Принимаемые в течение нескольких лет различные врачебные меры не дали положительных результатов. В состоянии тяжелой депрессии, вызванной очередным приступом болезни, А.А. Фадеев покончил жизнь самоубийством».

«Был ли еще такой случай в истории, чтоб официальное сообщение провозглашало: причина смерти достойного человека – пьянство?» – спрашивал Тендряков.

Хрущев и его окружение долго не могли простить Фадееву его пред­смертного поступка. И возможно, память о нем определила характер печально памятных встреч секретарей ЦК с деятелями литературы и искусства, состоявшихся вскоре. И не с Фадеева ли началась традиция объявлять всех инакомыслящих психически больными?» [100, с. 7,15,16]

О чем же спорил А.Фадеев с руководителями страны? Ответ – в посланиях Фадеева, его выступлениях по вопросу необходимости улучшения работы Союза писателей. Так, в 1938 г. на секции поэтов он раскритиковал Союз за то, «что он стал похож на департамент, где царило единоначалие вместо коллективного руководства».

Боль своей души за состояние советской культуры Фадеев выразил в письме А.А.Суркову (апрель-май 1953 г.), когда шла подготовка к XIV пленуму Правления Союза писателей СССР, а он находился в больнице. В своих замечаниях к проекту перестройки работы Секретариата Правления СП Фадеев писал:

 «…Еще в период своей работы над докладом к  пленуму, докладом, которого я не смог осилить, я убедился в том, что в период наших первоначальных предварительных размышлений об организационной перестройке ССП мы упускали из виду главное: нужна такая перестройка, чтобы все ведущие писатели страны, те 30-50 человек, на которых и в центре и в республиках фактически лежит все «бремя руководства» Союзом писателей были по меньшей мере на четыре пятых высвобождены от этого бремени и чтобы их творческая работа, их собственная работа над собственными произведениями, стала их главной деятельностью. Ибо пока что, на сегодняшний день, только эти 30-50 человек по всему СССР могут давать хотя бы относительные образцы литературы, по которым могла бы учиться молодежь…

Советская литература по своему идейно-художественному качеству, а в особенности по мастерству, за последние 3-4 года не только не растет, а катастрофически катится вниз. Мало, очень мало явлений, которые можно было бы выдвинуть хотя бы как относительный образец. А все это происходит потому, что люди, способные дать этот, хотя бы относительный образец, перегружены по уши чем угодно, но только не творческой работой, хотя большинство из них в течение десятилетий зарабатывали свой литературный опыт и мастерство буквально горбом и без их примера никаких талантов и гениев из молодежи самопроизвольно возникнуть не может, как не могло бы быть Пушкина без Державина, Ломоносова, Грибоедова, Жуковского, Батюшкова.

Мы никогда не вылезем из кризиса драматургии, если для таких драматургов, как Корнейчук, Симонов, Погодин, Лавренев, Леонов, Ромашов, Софронов, Арбузов, Якобсон и некоторые другие, их работа над пьесами не станет их главной работой, а все остальные их нагрузки — второстепенной, подсобной работой. Ведь все эти люди, за некоторыми исключениями, работают над пьесами урывками, никто не успевает доработать свои пьесы до необходимого уровня, все пишут либо торопливо, либо вообще слишком мало пишут, либо уже вовсе не пишут... а без их высокого примера никакую талантливую молодежь воспитать невозможно.

Какая может быть поэзия, если такие поэты, как Твардовский, Симонов, Тихонов, Бажан, Самед Вургун, Грибачев, Исаковский, Кулешов, Венцлова, Сурков, Рыльский, Щипачев и некоторые другие, работают не на все тысячи и тысячи отпущенные им господом богом поэтических сил, а не те две собачьи силы, которые удается высвободить из-под бремени так называемых «общественных нагрузок». До тех пор, пока не будет понято абсолютно всеми, что основное занятие писателя (а особенно писателя хорошего, ибо без хорошего писателя не может быть хорошей литературы, и молодежи не на чем учиться), что основное занятие писателя – это его творчество, а все остальное есть добавочное и второстепенное, – без такого понимания хорошей литературы создать невозможно.

Проза художественная пала так низко, как никогда за время существования советской власти. Растут невыносимо нудные, скучные до того, что скулы набок сворачивает, романы, написанные без души, без мысли, а в это время те два-три десятка отличнейших прозаиков, которые одни только и могут дать сегодня хотя бы относительные образцы прозы, занимаются всем, чем угодно, кроме художественной прозы.

<…> Я не могу делать доклада на пленуме, я не могу работать ни в Союзе писателей, ни в каком другом органе до того, как мне не дадут закончить мой новый роман «Черная металлургия», – роман, который я считаю са­мым лучшим произведением своей жизни и который, я не имею права скромничать, будет буквально подарком народу, партии, советской литературе. Мне давали на 1 год «отпуск». Что же это был за «отпуск»? Шесть раз в течение этого года меня по­сылали за границу. Меня беспощадно вытаскивали из Магни­тогорска, Челябинска, Днепропетровска еще недели за две до заграничной поездки, чтобы участвовать в подготовке документов, которые отлично могли быть подготовлены и без меня, притом примерно столько же уходило на поездку, потом неделя на то, чтобы отчитаться. 2 месяца ушло на работу в Комитете по Сталинским премиям, в проведении Всесоюзной конференции сторонников мира 1951 года. В условиях этого так называемого «отпуска» я имел для своих творческих дел вдвое меньше времени, чем для всего остального.

<…> Вы, мои товарищи по Союзу писателей, просто должны, обязаны сделать все, чтобы этот роман был написан. А для этого я должен быть решительно и категорически освобожден от всякой остальной работы. Не дать мне сейчас закончить этот роман — это то же самое, что насильственно задержать роды, воспрепятствовать родам. Но я тогда просто погибну как человек и как писатель, как погибла бы при подобных условиях роженица.

Если бы в 1943 году я не был освобожден решительно от всего, не было бы на свете романа «Молодая гвардия». Он смог появиться на свет, этот роман, только потому, что мне дали возможность отдать роману всю мою творческую душу». [73, с. 430-433]

25 августа 1953 г. Фадеев направил обширную записку в Президиум ЦК КПСС Г.М.Маленкову и Н.С.Хрущеву «О ЗАСТАРЕЛЫХ БЮРОКРАТИЧЕСКИХ ИЗВРАЩЕНИЯХ В ДЕЛЕ РУКОВОДСТВА СОВЕТСКИМ ИСКУССТВОМ И литературой И СПОСОБАХ ИСПРАВЛЕНИЯ ЭТИХ НЕДОСТАТКОВ».

В записке он привел веские доводы острой надобности в решении таких наболевших вопросов:

          – I. О попирании элементарных демократических прав

      целых громадных категорий деятелей искусств

В области кино В области театра  В области музыки 

В области клубной деятельности творческих союзов

– П. О разобщении различных видов искусств 

        и о культивировании цеховщины                     

– Ш. О перегрузке основного творческого актива

         писателей и деятелей искусств лишними обязанностями      

– IV. Об изъятии идейно-творческого руководства искусством 

         из ведения Министерства и о передаче этих функций

         непосредственно партийным органам

В дополнение к записке Фадеев направил 4 сентября 1953 года письмо в Президиум ЦК КПСС тем же адресатам «ОБ УЛУЧШЕНИИ МЕТОДОВ ПАРТИЙНОГО, ГОСУДАРСТВЕННОГО И ОБЩЕСТВЕННОГО РУКОВОДСТВА ЛИТЕРАТУРОЙ И ИСКУССТВОМ», в котором прибавил обоснованные предложения по таким наболевшим вопросам:

 – I. Почему целесообразней руководить литературой

       и искусством непосредственно партийным органам,

       а не через посредство государственного аппарата?

– П. Об участии творческих работников в разработке

         и проведении в жизнь важнейших указаний партии

         в области литературы и искусства

– Ш. Судьбу художественных произведений не должны

         решать отдельные лица, как бы высоко они ни стояли

         [100, с. 84-88]

В сентябре 1953 г. Фадеев направил тем же адресатам письмо «Об одной вредной передовице «Правды», о тяжелом положении МХАТ и еще раз о передаче идейно-художественного руководства искусством в руки партийных органов».

В письме А.Фадеев  подверг жесткой критике низовые партийные организации, которые «на деле «руководят» театрами всесоюзного, республиканского и областного значения, государственными консерваториями, творческими союзами, создавая всюду недопустимое двоецентрие в руководстве… А горкомы, обкомы и ЦК нацкомпартий смотрят на это сквозь пальцы, ибо это «освобождает» их от непосредственного руководства подведомственными им театрами и учреждениями искусства.

Эту незаконную власть низовых парторганизаций ловко используют посредственные актеры, писатели, музыканты – члены партии, чтобы выдвинуться». [100, с. 89-92]

Находясь в творческом отпуске, Фадеев подготовил свое вступительное слово на XIV пленуме Правления ССП, который был намечен на 21-24 октября 1953 г. Он собирался вскрыть «негодную практику руководства в Союзе писателей». Первым недостатком Фадеев считал отход беспартийных писателей от активной работы в Союзе, вторым недостатком – это то, что ранее раскритикованные за идейные ошибки в своих произведениях писатели предоставлены сами себе и никто в Союзе писателей и критики не замечают их положительной работы, и заслуживают реабилитации. Он был возмущен заведенной Сурковым и Софроновым «Личной карточкой», которую половина членов Союза писателей отказалась заполнять. Во вступительном слове Фадеев писал:

«Вот эти методы припугивания в сочетании с наклеиванием ярлыков «националиста», «космополита», «формалиста» или пособника тем и другим и третьим на любого писателя, допустившего ту или иную ошибку, и составляет главный пафос того «направления в литературе», которое возглавляет т.Софронов».

На собрании партийной группы Правления ССП против критических замечаний Фадеева выступили Софронов, Грибачев, Бубеннов, Суров, Первенцев, Кожевников, Твардовский. Они резко возражали Фадееву и предлагали не объявлять какую-то «амнистию» ошибавшимся писателям. Таким образом Фадеева отстранили от активной работы на пленуме и он отказался делать вступительное слово. Фадеев просился на прием к Хрущеву и Маленкову, но ответа ему не дали.

В письме В.В.Ермилову 4 мая 1956 г. Фадеев рассказал, что против его предложений в ЦК был Сурков, и что «именно его информацией обо мне создано было мнение, что это – плод моей «депрессии» и что самым лучшим для моей персоны будет сделать вид, как будто их и не было». И далее он писал:

«А последняя записка покажет тебе, что еще задолго до съезда писателей я хотел сильно выправить положение в Союзе Пис<ателей>. Однако партгруппа при поддержке Суркова встала против, и в ЦК тоже высказались против моего вступительного слова, обязав выступить только в прениях и пойти на компромисс в смысле формулировок. Дело уже шло на явное отстранение меня как председателя, — все «указания» мне передавались через Суркова, и фактически я видел, что не понят в лучших своих стремлениях и что относятся ко мне, как к нервнобольному или неуравновешенному и капризному человеку, который все хочет сделать «по-своему» вопреки уже налаженному руководству во главе с Сурковым» [101, с. 213]

Заботясь о судьбе литературы, которая «унижена, затравлена, загублена» хрущевским «самоуверенно-невежественным руководством партии», Фадеев решился ценой своей жизни привлечь внимание высшего руководства страны к проблемам культуры, потому что знал слова Карла Маркса:

«Культура, если она развивается стихийно, а не направляется сознательно, оставляет после себя пустыню».

Откуда у А.А.Фадеева столько мужества, силы воли, страстной любви к советскому искусству? Какого же Фадеева на самом деле ославили, втоптали в грязь и забыли?

 

Строчки биографии

 

Александр Фадеев родился 24 декабря 1901 года. Как личность сформировался в суровые годы Гражданской войны: при колчаковщине 16-летним юношей он стал подпольщиком и прошел путь от рядового бойца и политрука пулеметной команды до комиссара бригады. На руководящую политическую работу его выдвинул Сергей Лазо, который руководил Военным советом и формировал из партизанских отрядов Народно-революционную армию в Приморье.

В ночь на 5 апреля 1920 г. в бою с японскими интервентами в г.Спасске-Дальнем Фадеев был тяжело ранен. Бойцы коммунистического отряда по болотам, по пояс в ледяной воде вынесли его из японского окружения. А Сергей Лазо, Всеволод Сибирцев и Алексей Луцкий были арестованы японцами, упакованы в джутовые мешки и переданы белогвардейцам, которые на станции Муравьев-Амурский сожгли их заживо в топке паровоза.

Воинская часть, в которой был Фадеев, была переброшена в Забайкалье против атамана Семенова, и после  его разгрома весной 1921 года Фадеев был избран делегатом от Народно-революционной армии Дальневосточной республики на Х съезд партии. Вместе с другими делегатами съезда штурмовал бунтующий Кронштадт. 18 марта 1921 г. был тяжело ранен и пролежал 5 месяцев в госпитале в Ленинграде. Встав на ноги, Фадеев поступил на учебу в Горную академию, но закончить ее не пришлось: в феврале 1924 года Центральный Комитет партии направил его на профессиональную партийную работу на Северный Кавказ.

С 1926 по 1932 год Фадеев являлся одним из руководителей Российской ассоциации пролетарских писателей (РАПП). По инициативе М.Горького, основоположника литературы социалистического реализма, в 1934 году был создан Союз писателей СССР. С 1939 по 1944 год А.Фадеев был генеральным секретарем Правления этого Союза. После 2-летнего отпуска, полученного для написания «Молодой гвардии», его вновь в 1946 году избрали генеральным секретарем СП СССР и в этой должности он пробыл до 1954 года, и до конца жизни оставался одним из руководителей Правления.

В 1935 и 1938 годах Фадеев с делегацией писателей и журналистов посетил Чехословакию и написал цикл очерков «По Чехословакии».

Вместе с Алексеем Толстым в группе писателей Фадеев побывал в воюющей Испании – в Барселоне, Валенсии, осажденном Мадриде, на фронте под Брюнетто и Гвадалахарой – и на родине Сервантеса, в Алькала – Де-Энарэс.

В первые месяцы войны Фадеев оставался в Москве и занимался организаци­онной работой самого разного характера: проводил антифашистские вечера, был одним из организаторов Всеславянского митинга в Москве, выступал на радио, вел переписку с зарубежными деятелями культуры, помогал писателям-беженцам из Прибалтики, Белоруссии, Украины, Молдавии, налаживал эвакуацию писателей-москвичей. С 23 августа по 10 сентября он вместе с Шолоховым и Е. Петровым выезжал на Западный фронт в армию И.С.Конева. С фронта он передал текст очерков «Штурм немецкой обороны»,  которые печатались в «Правде» 30 и 31 августа.

В качестве специального военного корреспондента «Правды» и Советского информбюро Фадеев выезжал несколько раз в действующую армию, и в центральных газетах появились его очерки и статьи с Западного, Калининского, Центрального, Южного и Ленинградского фронтов. Он дважды был в осажденном Ленинграде, первый раз пробыл там три месяца (с апреля по июль 1942 года), второй – полтора месяца. Потом работал по 15-16 часов в день. «С утра пишу, вечером – в Союз, в ЦК и т.д. и безумно устаю» - писал он матери. Вскоре появилась его книга-дневник «Ленинград в дни блокады».

В 1948 году А.Фадеева оторвали от работы над дополнениями к роману «Молодая гвардия» для подготовки первого после войны международного конгресса деятелей культуры в защиту мира, прогресса и демократии, который проходил в Польше, в г. Вроцлав. В своем докладе Фадеев сказал: «Необходимо, чтобы голос прогрессивной интеллигенции звучал, как колокол, по всему свету в защиту мира и демократии».

В апреле 1949 года на первом Всемирном конгрессе сторонников мира (Париж-Прага) оформилось Движение сторонников мира – массовое движение против войн и милитаризма. Руководящим органом Движения был создан в 1950 году Всемирный Совет Мира. Его первым председателем был избран французский физик и общественный деятель, Нобелевский лауреат Фредерик Жолио-Кюри, вице-президентом был избран Александр Фадеев.

С 1951 года Фадеев был председателем Комитета по Сталинским премиям в области литературы и искусства, председателем редакционной коллегии академического собрания сочинений Л.Н.Толстого, председателем комиссии по Архиву А.М.Горького. В 1950 году он был избран в Совет Союза по Сорочинскому избирательному округу, в 1951 г. – депутатом Верховного Совета РСФСР по Бологовскому избирательному округу. С 1939 по 1956 год – он член ЦК КПСС, с 1946 по 1956 г. – депутат Верховного Совета СССР. В 1939 и 1951 годах награжден орденом Ленина.

Для участия в работе Бюро Всемирного Совета Мира и на сессиях ВСМ, Фадеев выезжал в Берлин, Варшаву, Вену, Женеву, Лондон, Нью-Йорк, Пекин, Рим, Стокгольм и др.

19 апреля 1951 года он пишет А.Ф.Колесниковой: «…Все планы моей жизни сломала жестокая действительность. Из-за своей чудовищной перегрузки, начавшейся с Варшавского конгресса, я не смог доделать до конца свою «Молодую гвардию». Наивно было бы просить отпуска в течение зимы: одно дело напирало на другое, и – поездки, поездки, превратившиеся для меня из счастливой возможности познавать – в тяжелый крест. И так всегда, к концу своего трудового года (т.е. к весне), я начинал выбиваться из сил и болеть» [73, с. 364]

Вот пример череды поездок Фадеева за границу: в январе 1951 г. он в Женеве на заседании Бюро ВСМ, 19-26 февраля 1951 г. –  в Берлине на сессии ВСМ, с 17 апреля 1951 г. – на заседании Бюро ВСМ в Хельсинки и там же провел встречу с писателями. Трудно вместить в эту книгу описание деятельности А.А.Фадеева как в военные, так и в последующие мирные годы. Составители сборника «А.А.Фадеев. Материалы и исследования» раздел «Летопись жизни и творчества А.А.Фадеева» с 1924 года изложили на 165-ти страницах мелким шрифтом.

 

Будем радоваться, что Фадеев был

 

Первое произведение А.Фадеева – повесть «Разлив» – увидело свет, когда автору было 22 года, в 25 лет вышел его роман «Разгром». Перегруженный общественной работой он в 1929-1940 годах написал 4 части романа о Гражданской войне «Последний из Удэге».

13 декабря 1945 года Фадеев в дневнике записал: «Сегодня в 8 ч. вечера закончил «Молодую гвардию».

Идейность романа и правда выражены в факте заботы молодогвардейцев о своем народе и Родине и в факте заботы автора романа донести это и особенность эпохи потомкам. В письме к болгарской школьнице Светле Фадеев писал:

«В изображении Ульяны Громовой, Любы Шевцовой и других молодогвардейцев я старался придерживаться жизни. Но все-таки моя книга «Молодая гвардия» – роман, и, как во всяком романе на историческую тему, в нем вымысел и история настолько переплетены, что трудно отделить одно от другого».

Если этого не знают критики Фадеева, то они полные невежды в литературоведении; если же они знают своеобразие технологии, творческой «кухни» эпического показа исторического события, создания романных ситуаций, то эти критики, злонамеренно пороча и произведение и его автора, выступают в роли примитивных лжецов.

Вот что сказал Фадееву о его «Молодой гвардии» в 1946 году авторитет в литературном труде П.А.Павленко:

«…Для меня эта твоя книга кажется чудом… Она как «единое дыхание» цельна и легка…

Нет, это одна из самых вдохновенных книг всей русской литературы, она не написана, она спета!» [102, с. 432]

Но не все написанное в романе первой редакции устраивало самого Фадеева. И на одной читательской конференции на вопрос «смотрите ли вы на «Молодую гвардию» как на законченное произведение?», он ответил так:

«Не знаю, будете ли довольны, но мне, как большинству писателей, придется еще неоднократно возвращаться к «Молодой гвардии» и в той или иной степени ее подправлять. Дело в том, что для вас это произведение, уже вышедшее в свет, а стало быть его можно обсуждать. А для меня это еще совсем не остывший кусок металла, до которого еще нельзя дотронуться рукой, много еще не вижу. Мне нужно еще некоторое время, чтобы я мог объективным глазом посмотреть на все, и тогда придется с годами некоторые вещи постепенно поправлять, дополнять, вычеркивать».

На читательской конференции 19 декабря 1946 года Фадеев говорил:

«Я хочу сказать несколько слов о своей книге. Я лично не считаю роман «Молодая гвардия» законченным. Уже прошел довольно большой срок, прошла не одна читательская конференция. В романе есть недостатки, но их трудно поправить. Мне придется вернуться к нему не раз и не два и более объективным взглядом оценить некоторые детали. Я выслушал некоторые замечания читателей, и они принесли мне большую пользу». [102, с. 129]

В декабре 1947 года в «Правде» была опубликована статья «Молодая гвардия» в романе и на сцене», в которой отмечалось высокое достоинство романа, отмеченного Сталинской премией Первой степени, и в то же время автор подвергся критике за большое внимание к панике при эвакуации города и отсутствие партийного руководства комсомольским подпольем. Имена реальных участников событий давали повод критикам упрекать автора художественного романа за его отступление от действительности.

Как Фадеев отреагировал на критику, рассказал в своих воспоминаниях С.А.Герасимов, кинорежиссер, народный артист СССР:

«Он стоял перед писательской организацией, собравшейся на экстренный секретариат, и, словно размышляя, объяснял, почему получилось так, что книга стала предметом суровой критики. Он говорил:

— По-видимому, я увлекся. Я увлекся молодостью, видя в ней и настоящее, и прошедшее, и будущее. И потерял чувство пропорции. И получилось объективно так, что чисто лирическое начало заслонило все остальное. Видимо, я выхватил из жизни то, что совпадало с этой лирической структурой, и проходил мимо того, что непосредственно не совпадало с ней. Из поля моего зрения ушли факты всенародной борьбы с немецким фашизмом, и вся книга получилась вследствие этого неточной, а проще сказать — неверной. Мне надо работать над книгой еще и еще — и я, конечно, сделаю это.

Фадеев выполнил свое обещание, хотя только он сам мог знать, насколько это было нечеловечески трудно. Он решил сделать это потому, что видел в этом, казалось непосильном, труде требование исторической правды. С малых лет войдя в революцию, Фадеев готов был, как и каждый большевик, взять весь положенный ему груз на свои  плечи». [103, с. 461, 462] 

 Для дополнения у Фадеева появился основательный материал: сведения о партийном подполье в Краснодоне, письма краснодонцев, воспоминания партизана Николая Чернявского, члена штаба «Молодой гвардии» Василия Левашова, рабочих электромастерских при шахте «2-бис», родственников Н.П.Баракова, Ф.П.Лютикова, Н.Г.Соколовой, материалы майора Смирнова, присланные Фадееву писательницей О.Марковой из Свердловска, свидетельства  военнослужащего А.В.Петрова о рассказе в январе 1943 года И.Туркенича об организованном им партизанском отряде в селе Александровке Станично-Луганского района, который оборонял село в течение месяца.

В письме коллективу молодежи паровоза имени «Молодой гвардии», который взял повышенные социалистические обязательства, Фадеев писал:

«Сердечно приветствую вас в вашем начинании и буду рад узнать о его результатах. Имя «Молодой гвардии» ко многому обязывает. В известном смысле я тоже принял участие в соревновании: мною к 16 июля была закончена переработка романа «Молодая гвардия», в связи с той критикой, которой подвергся роман за недостаточное изображение деятельности большевистской подпольной организации в Краснодоне и Ворошиловградской области. Теперь эти замечания мною учтены и написано около 10 печатных листов нового текста. Таким образом, в романе действуют теперь не только «молодогвардейцы», но и взрослые подпольщики...»  [73, с.372]

Новые сведения помогли писателю во второй редакции романа повысить остроту разыгравшейся трагедии, живее и выразительнее изобразить многих героев. В своем творчестве А.Фадеев искусно, мастерски сочетал в своих персонажах личную жизнь и их патриотизм, качества души и конкретные дела, гражданский долг, веру в идею и волевые качества. В этом он равнялся на русскую классическую литературу, которую считал лучшей в мире. О ней он писал венгерскому литературному кружку молодежи так:

«Она в лучшем смысле слова гуманистична, пронизана любовью к простому человеку, труженику – прежде всего к труженику-крестьянину, к так называемому «маленькому человеку» большого города. Русской классической литературе присуща вера в будущее, в справедливое устройство жизни… Русских классиков можно безбоязненно давать читать  детям: при всей жестокой правдивости в изображении тем­ных сторон жизни, русские классики никогда не скатыва­ются к грубому натурализму, к физиологии…

<…> Между прочим, современная советская литература стремится усвоить   эти   лучшие   стороны   своих   классических предшественников и этим выгодно отличается от современ­ной буржуазной литературы Западной Европы и Америки, порвавшей с наследием своих классических предков и скатившейся в болото аморализма».

Склонность и тяга Фадеева к портретному письму выделяют его «Молодую гвардию» литературной живописью. Скажем, с какой убедительной силой нарисован групповой портрет молодогвардейцев! А как поражают литературные портреты материнских рук! Или лилии – «Точно изваяние… Ведь она не мраморная, не алебастровая, а живая, но какая холодная!». Отвратителен портрет унтера Петера Фенбога, тело которого было обвито лентами из прорезиненной материи, разделенными на меленькие карманчики, в которых была валюта многих стран света, золотые кольца, перстни, золотые зубы, драгоценные камни. Образ этого душегуба не выдуман Фадеевым, он видел такого немца на фронте под Ржевом. Борис Полевой в своих воспоминаниях дословно передал слова Фадеева о немцах за завтраком у полкового комиссара Юсима:

«–…Чудовищно!.. Вы, товарищ Юсим, понимаете: столько времени носить на теле брезентовые вериги и держать в пришитых к ним кармашках всякую валюту, награбленную в разных странах, а в самых нижних, что на животе, золотые коронки, сорванные с зубов, какие-то жалкие золотые сережки, вырванные из чьих-то ушей, пустяковые брелочки, перстеньки... Да, да, да. Вы подумайте, во сколько же ртов залез этот мерзавец, чтобы набить несколько мешочков ко­ронками!

Мы знаем, о ком он говорит. Мы видели этого приземистого, длиннорукого, рыжего эсэсовца, с которого при обыске стащили эти пропахшие потом брезентовые вериги. Мы втроем допрашивали его, и до сих пор, вспоминая это, невольно содрогаешься от омерзения. Но гул самолетов уже перешел на знакомый свист. Идут в пике. Стреляют».  [103, с. 313]

Труды А.Фадеева были изданы после его смерти в сборнике «За тридцать лет». Еще одна рукопись много лет хранилась в архиве Фадеева и была издана в 1961 году Детгизом под заголовком «Повесть нашей юности».

В 1952 году Фадеев начал писать роман о металлургах и намечал закончить его к началу 1957 года. Но большая загруженность в СП и ВСМ и болезни отрывали его от творческой работы. У него развился склероз сосудов сердца и аорты, появилась сердечная аритмия. Вернувшись из Осло, А.Фадеев и его 7-летний сын заболели желтухой, которая у Фадеева перешла в хронический гепатит.

Весной 1955 года его поразил полиневрит: с апреля по июль он пролежал в больнице. В письме Ф.П.Булочникову он сообщал: «Писать я не мог, потому что полиневрит этот ударил и в кисти рук; я не мог держать в руке не то что ручку или карандаш, а даже ложку, а это, как ты понимаешь, для старого солдата хуже всего».  [73, с. 622]

В работе ХХ съезда КПСС (14-25 февраля 1956 г.), на котором была «одобрена деятельность ЦК по преодолению культа личности Сталина и его последствий» Фадеев не участвовал, так как находился на лечении. Из больницы он писал А.Ф.Колесниковой:

«Теперь почти  равное время уходит на жизнь в «обычных условиях»  и  на жизнь в больнице. Последнее мое заболевание было особенно тяжелым. С 13 января и по сей день я в больнице, долго, долго лежал. И выпустят, наверно, только в последних числах марта.

<…> Учитывая, что я пишу большой роман и часто болею, мне предоставили возможность так изменить характер работы, чтобы она не была связана с служебными часами и частыми поездками. Как один из секретарей Союза писателей, я по-прежнему не свободен от излишних и (увы!) чрезмерных (по затрачиваемому времени) заседаний; но теперь я принимаю писателей только по своему выбору, а «не сплошняком» и — на дому; и работа у меня не административно-организационная, а более интеллектуальная — доклады, статьи, чтение рукописей, переписка с писателями на периферии, беседы с начинающими, очень много редакторской работы и т. п. За гра­ницу меня посылают теперь значительно реже — только в тех случаях, когда я здоров и сам соглашаюсь ехать. Но зато мне приходится больше уделять времени работе Советского коми­тета защиты мира и, особенно, возиться с делегациями из-за границы, что является делом довольно канительным, хотя и важным и часто интересным в смысле познавательном. Но что возросло до геркулесовых столбов — так это — многосторонняя деловая переписка с самыми разными людьми, помощь им в самых различных жизненных просьбах! Я уже не говорю, насколько выросло количество депутатских дел, поскольку я уже третий раз избран от одного и того же округа и меня уже хорошо узнали в этих местах Чкаловской области». [73, с. 660, 663]

За три недели до трагического дня Александр Фадеев забрал сына Мишу из санатория и они жили на даче в Переделкино. Навестившим Фадеевых соседям Лебединским 12 мая 1956 года Александр Александрович рассказал, что ночью мучился бессонницей и несколько порошков снотворного не помогли. «Здоровье у меня настолько неудовлетворительно, – говорил он, – что последние анализы, которые были произведены уже после того, как я вышел из больницы, свидетельствуют о том, что у меня в крови появились ядовитые вещества…».

Когда гости ушли, Фадеев с сыном Мишей поехали в Москву, он занялся своим обычным делом, сходил с сыном в парикмахерскую, наведался к С.Я.Маршаку и вечером вернулся на дачу. Утром 13-го мая он отказался от завтрака, попросил Мишу пойти погулять, но тот не послушался и увлекся книгой. Фадеев поднялся в свою комнату, позвонил своей сестре, Татьяне Александровне, и сказал, что очень плохо провел минувшую ночь, что ему тягостно одиночество. В эти дни его жена, Ангелина Осиповна, была на гастролях вместе с МХАТом в Югославии. В 12 часов раздался выстрел: в дачном поселке нередко стреляли из ружья. Миша поднялся к отцу и увидел его неживое лицо, отброшенную в сторону руку с пистолетом, а на груди – кровь…

На следующий день друг А.Фадеева, работник ЦК КПСС, рассказал, что в ЦК было заседание по поводу самоубийства Александра Александровича и решили этот случай свалить на алкоголизм. К.А.Федин, один из руководителей правления СП СССР, вызвал В.И.Зарахани, секретаря Фадеева, и, заплакав, сказал: «Валерия Иосифовна, это ужасно, но ничего сделать нельзя». Союзу писателей пришлось смириться с шельмованием одного из своих руководителей. А на похоронах А.А.Фадеева было море народа.

В истории нашей страны не раз бывало, когда при смене верховной власти  будто из-под земли появлялась камарилья шкурников, словно из-под воды всплывала клика прилипал и виртуозных трубадуров дурацких новаций. Тогда Хрущев развязал войну с культом личности и по невежеству своему породил процветающий поныне культ двуличности. Честный и прямой Фадеев оказался один на один с тем режимом.

В 1951 году он писал А.Ф.Колесниковой: «Я всегда мечусь между чувством долга и душевными порывами, свойственными мне, как человеку неудовлетворенному, ищущему, жизнелюбивому и жизнерадостному». [73, с. 378].

В тот день 13 мая 1956 года у А.А.Фадеева спаялись чувство долга и душевный порыв, и он решительно и мужественно своей смертью отдал честь настоящим, безупречным, глубоко народным литературе и искусству и одновременно выразил презрение невеждам и приспособленцам.

Послушаемся народной мудрости и не будем плакать, что он ушел, а будем радоваться, что Фадеев был.

 

«Седой юноша»

 

У неравнодушного читателя произведения А.Фадеева зажигают огонь в сердце и восхищают даровитой природой автора. Но своеобразной формой творчества Фадеева являются и его письма, в которых не только «запеклась кровь событий, это самое прошедшее, как оно было, задержанное и нетленное» (А.Герцен), но их автор предстает активным общественным деятелем, доброжелательным критиком, душевным наставником, отзывчивым и заботливым товарищем.

Письма А.А.Фадеева опубликованы в 7-томном собрании его сочинений, в отдельных сборниках, в 17-ти журналах. Депутатская переписка Фадеева насчитывает 14 тысяч писем к избирателям, в различные учреждения по поводу дел и просьб избирателей. В архиве Фадеева 2456 дел. Кроме этого, 200 писем Фадеева находятся в личных архивах других писателей и его друзей.

К.Симонов писал в 1956 году:

«Если собрать написанные за эти десять лет сотням литераторов письма Фадеева об их книгах и рукописях, полные советов и предложений, блестящих и точных оценок…, то из этих писем, объемом иногда в четверть и половину печатного листа [печатный лист – 9 машинописных страниц] за десять лет собралась бы большая книга в помощь начинающим, и отнюдь не только начинающим литераторам. Можно собрать в книгу и то, что лежит в ящиках письменных столов у каждого из нас, товарищей Фадеева по его работе в Союзе писателей. Это десятки и десятки записок, часто писанных из больницы…».

Кстати, за 100 дней, предшествовавших его уходу из жизни, Фадеев написал 50 многостраничных писем.

«Особенно много писем он написал 29 апреля: М. Маркарян, И. Сельвинскому, С. Капутикян, М. В. Алтаевой-Ямщиковой, П. А. Гарянову, М. Б. Колосову, С. И. Липкину, В. В. Ермилову, директору Тувинского книжного издательства. Помимо этих личных, дружеских писем, Фадеев написал и два деловых письма. Одно председателю ВЦСПС Л. Н. Соловьеву об оформлении членами профсоюза литературных секретарей, работающих у писателей. Другое — заместителю начальника управления по учету и распределению жилой площади Исполкома Моссовета — о помощи семье Ю. Базжина.

11 мая Фадеев приветствовал азербайджанского поэта Самеда Вургуна и писательницу В. К. Кетлинскую с их юбилеями. Но кроме этих приветствий он направил начальнику управления московской милиции письмо с просьбой прописать тяжело больную С.С. Виноградскую на площади ее племянника и обратился во Всесоюзный институт измерительных приборов, ходатайствуя о зачислении на работу Л. Р. Рабкиной, отец которой погиб на фронте, а мать была тяжело больна». [101, с. 341,342]

В целом ряде писем он уделяет внимание молодости собственной и в обобщенном виде.

В 16 лет Саша Фадеев стал коммунистом-большевиком, в группе «соколят» расклеивал по ночам листовки, всецело отдавался революционной работе, стойко переносил все трудности лесной партизанской жизни, своими глазами видел гибель своих товарищей и кровавые расправы, которые чинили белогвардейцы. Его двоюродного брата Всеволода Сибирцева белогвардейцы заживо сожгли в топке паровоза вместе с другими пламенными революционерами Сергеем Лазо и Алексеем Луцким. Летом 1918 года Фадеев участвовал в боях с чехами и белогвардейцами при защите во Владивостоке вокзала и штаба крепости.

Его ощущения и чувства в захваченном белогвардейцами и японскими интервентами Дальнем Востоке совпадали с чувствами краснодонцев в оккупированном гитлеровцами городе. Краснодонские подпольщики разбередили его чуткую душу и ясная память собственной юности помогали в работе над романом «Молодая гвардия».

В письме А.Ф.Колесниковой Фадеев писал: «Если Вы читали «Молодую гвардию», то в лирическом отступлении, начинающемся словами «Друг мой, друг мой», я писал именно о Грише Билименко, как о друге, который ждал меня, чтобы нам вместе добираться до училища. Друг этот – образ собирательный, но это место – о нем, о Грише Билименко и обо мне» [73, с. 261]

Связь «Молодой гвардии» с памятью своей юности он выразил, в частности, и в письме ученикам VII-Д класса гимназии болгарского города Попово:

«…Я хочу от всего сердца поблагодарить вас за внимание и за те добрые слова, которые вы высказали по поводу романа в своем письме.

В свое время я писал этот роман с большим волнением, так как изучение событий на месте особенно наглядно показало мне, какими прекрасными чертами обладает передовая молодежь нашего социалистического общества. Это напомнило мне собственные юные годы на русском Дальнем Востоке, когда в период белой власти и международной интервенции я сам вступал в революцию в рядах таких же подростков — выходцев из рабочей и крестьянской среды и из демократической интеллигенции. Культурный уровень рабочих и крестьянских подростков был тогда значительно ниже. Но они полны были не меньшего революционного энтузиазма, чем «молодогвар­дейцы» [73, с. 673]

Посещая Дальний Восток, бродя по улицам Владивостока или Спасска, он вспоминал свою тревожную юность:

«Боже мой, сколько раз я проходил мимо домика, где столько прошло безвозвратного, счастливого! Я подолгу стоял возле него,— над этим обрывом, над этим заливом, с которыми тоже так много связано в моей душе, и мне жалко было уходить, потому что не хотелось разрушать того грустного, чистого,  как в детстве, строя души, который овладевал мною». [73, с.262]

В многолетней переписке с А.Ф.Колесниковой Фадеев сохранял живую связь с миром своего детства и вновь проживал свою юность, что помогало ему сохранять врожденные жизнелюбие, добродушие, незлобивость. И потому эту переписку он с любовью назвал «Повестью нашей юности». К примеру, за 26 дней апреля и мая 1950 года Фадеев написал Колесниковой 12 писем на сорок одной странице машинописного текста. Он писал ей:

 «Жена моя, Валерия Анатольевна Герасимова, была человеком хорошим, незаурядным, — когда мы сходились, она уже была известна как писательница.... Очень многое от ее характера я вложил в Лену Костенецкую («Последний из удэге»), довольно точно описал ее наружность (только к моменту нашего знакомства она уже не носила косу и была на четыре года старше Лены), и кое-что в описании биографии Лены я заимствовал из ее биографии.

В 1932 году… мы разошлись навсегда… У меня сохранились с ней на всю жизнь дружеские отношения, но видимся мы очень редко, случайно.

Я же все эти годы — с 1930 по 1936 — скитался по свету и окончательно, как мне казалось, не мог никого полюбить.

В 1936 году я женился — женился по любви… У нас — дети, которых я так несправедливо и жестоко был лишен в молодые годы и о которых я так мечтал. Жена моя — актриса Московского Художественного театра, Ангелина Осиповна Степанова— актриса очень талантливая, всю свою духовную жизнь отдающая этому своему любимому делу. В быту она мало похожа на «актрису» в привычном понимании, она — большая семьянинка, страстно любит детей, просто одевается, штопает носки своему мужу и «пилит» его, если он выпьет лишнюю рюмку водки....» [73, с. 321, 322]

Однако первая поэтичная любовь застряла в юном сердце Фадеева на всю жизнь и вспоминал он о ней с грустной радостью. Ею была дальневосточница, друг детства и юности Ася Колесникова, ставшая впоследствии учительницей с писательскими задатками, Александрой Филипповной Колесниковой. Переписка с ней началась в 1949 году и продолжалась до последних дней жизни Фадеева.

В своих письмах он называет ее «первая и чистая любовь души моей», «моя милая юность», «мой далекий, мой нежный друг», « моя далекая юность, облако, пронесшееся мимо моей жизни», «мой умный, скромный, независимый и беззаветно преданный своему делу дружок», «мой милый золотой дружок», «ты все время жила во мне, и чудные ласковые письма твои доставляли мне такую отраду!».

В одном из писем он объяснил Асе, что в феврале 1920 года он по делам Спасского гарнизона был во Владивостоке. «Я провел во Владивостоке недели две, виделся со всеми товарищами по владивостокскому подполью. И у меня даже мысли не шевельнулось — увидеть Вас. Настолько все это ушло, как что-то наивное и детское, в далекое прошлое...

После этого прошли еще месяцы больших испытаний, боев, мое первое ранение,— снова нависла угроза возвращения белой власти (во Владивостоке существовало какое-то странное коалиционное правительство, от кадетов до большевиков).

<…> Ах, милая моя, родная моя Асенька,— жизнь действительно жестока! Теперь по Вашим письмам видно, что это была в духовном смысле тяжелая пора Вашей жизни, что я был бы очень нужен Вам в ту пору. Сам я был уже взрослым, много испытавшим, закаленным юношей,— как раз прошли те два года, которых мне не хватало, чтобы Вы могли полюбить меня! — но в сердце моем уже не было ничего, что натолкнуло бы меня на то, чтобы встретиться с Вами, искать Вас. Так прошли мы рядом, мимо друг друга.

<…> Как потом показала жизнь, моя юношеская неудача в любви была для меня крупным поражением. Теперь, конечно, ясно видно, почему Вы так сильно и надолго запали мне в душу в те ранние годы. Вы были девушка с поэтической душой и, конечно, очень выделялись в довольно, в общем, заурядной, зараженной мелким практицизмом среде. А я тоже был мальчишкой с божьей искрой в душе и, конечно, не мог не почувствовать этого в Вас и не выделить Вас среди других. И Вы действительно были очень романтической девушкой, полной таинственных душевных движений,— не притворных (как это бывает у многих девушек), а действительных, не осознанных Вами, порожденных Вашей природной талантливостью». [104, с. 37]

Они не виделись тридцать лет. И будучи во Владивостоке Фадеев снова не встретился с ней: их «жизни так резко (и так бурно!) мчались, каждая своим отдельным путем».
        Фадеев написал Асе Колесниковой:

«Боже мой, как я снова в эти уже зрелые годы был влюблен в Вас, милая Ася! Как жаль, что Вы были уже в то время за тридевять земель! Я все время видел перед собой Ваше лицо, но, конечно, я его видел таким, каким я знал его еще в ранние юные годы. Как это вполне естественно бывает с мальчиками и девочками, мы с Вами, как однолетки, развивались неравномерно. Вы были уже, в сущности, девушка, а я еще мальчик. И, конечно, Вам трудно было увлечься этим, тогда еще не вышедшим  ростом и  без всякого  намека  на усы  умненьким мальчиком с большими ушами. Но если бы Вы знали, какие страсти бушевали в моей душе! Я сгорал от ревности, от нежности, от постоянного желания видеть, видеть Вас, быть возле Вас. Должно быть, именно в силу неразделенности чувства, оно длилось необыкновенно долго для того возраста — три или четыре года. В сущности, уже только бури гражданской войны заглушили его. Но зато, — это бывает в награду от бога,— навсегда осталась в сердце эта нежность к Вам, и, когда я закрою глаза и каким-то волшебством вдруг представлю себя тем мальчиком, я ощущаю эту нежность в душе совершенно так же, как тогдашнее солнце на вéках (когда лежишь в купальне, например) или как запах цветов, травы, листьев тех лет. Во всяком случае, я благодарен жизни за эту юность с Вашим присутствием: все-таки она, эта юность, взросла не на пустыре, а рядом с ней росла, цвела сирень (а может быть, жасмин, если Вам больше нравится), нежный запах которой я запомнил навечно». [73, с. 262, 263]

Высшая школа жизни, талант психолога, сила дарования выражались в поразительной способности Фадеева простыми и ясными словами выражать мудрую мысль и убедительную правоту в каждой строчке, обогащающей знаниями, наставляющей на доброе и полезное. Вот он пишет о своем детстве сыну Александру, находившемуся на лечении в доме отдыха:

«Когда я был мальчиком, мама моя, теперь такая немощная бабушка Нина, приучала меня и сестру Таню и брата Володю ко всем видам домашнего и сельскохозяйственного труда: мы сами пришивали себе оторвавшиеся пуговицы, клали заплатки и заделывали прорехи в одежде, мыли посуду и полы в доме, сами стелили постели, а кроме того — косили, жали, вязали снопы на поле, пололи, ухаживали за овощами на ого­роде. У меня были столярные инструменты, и я, а особенно мой брат Володя всегда что-нибудь мастерили. Мы всегда сами пилили и кололи дрова и топили печи. Я с детства умел сам запрячь лошадь и оседлать ее и ездить верхом. Все это не только развивает физически, но это и очень дисциплинирует человека. Но это и не просто дисциплинирует. Все, абсолютно все, даже самые маленькие виды такого труда понадобились и мне и моей сестре Тане и брату Володе во взрослой жизни — и на войне, и в домашнем быту, и в общении с людьми по работе, когда пришлось работать в условиях деревни или рабочей среды и служить примером. Бабушка Нина, тогда еще не такая старая, не могла по характеру своей работы много заниматься нами. Она только дала нам толчок, но мы сами любили все это». [73, с. 449]

 

В письмах А.Ф.Колесниковой Фадеев много сказал изумляющего, например, о юности вообще. Вот несколько выдержек из таких писем.

«Как это грустно, что как раз те черты юности, которые, собственно, и придают ей поэзию и прелесть весны, – нерасчетливость, бескорыстие, непосредственное восприятие жизни, порывистость, мечтательность, искания – они же, эти черты служат источником таких жизненных поступков, которые часто ломают всю жизнь и направляют ее вопреки самым лучшим мечтам…»   [73, с. 310]

«Наиболее счастливыми   и   наиболее   устойчивыми,  выдерживающими  испытание времени, бывают браки, естественно (по ходу самой жизни) сложившиеся из юношеской дружбы, дружбы, носящей или с самого начала романтический характер, или превращающейся в романтическую спустя некоторый срок, но дружбы не случайной, а более или менее длительной, уже сознательной, когда начинают складываться  убеждения, формироваться характеры и подлинные чувства. Необыкновенная чистота  и  первозданность такого чувства, его здоровый романтизм, естественно перерастающий в под­линную любовь, где молодые люди впервые раскрывают друг в друге мужчину и женщину и формируют друг друга в духовном и физическом смысле, рождение   первого   ребенка — все это такой благородный   фундамент   всей   последующей жизни! Жизнь сложна, обрастает бытовыми трудностями, несчастьями, а главное — обыденностью;  не застрахована она и от увлечений сердца — таких, какие могут нанести рану человеку, связанному с тобой всю жизнь;  совместная жизнь. с годами кажется иногда уже лишенной чувства и смысла. Но это — только поверхностное   ощущение.   Стоит всколыхнуть привычный быт опасностью разлуки или гибели одного из любящих, потрясти душу каким-нибудь сильным, высо­ким переживанием, как вдруг снова, точно молнией, пронзит воспоминание юности, счастья первых лет, общих мечтаний, надежд, той близости, через которую физическая природа чело­века так прекрасно выражает всю духовную сторону любви,— первого плача ребенка, впервые   переданного  в руки отца из рук матери, — все это вновь и вновь осветит жизнь светом юности и любви, заставит переступить через все горькое, трудное, обидное, скучное, обыденное и будет скреплять жизнь невидимой духовной связью до ее последнего конца» [73, с. 321, 322]

Как жаль нынешнюю молодежь, которая растет, как бурьян, и не знает, что дружба основана на единстве интересов, на желании разделить успехи и огорчения друга, не знает, что любовь, рожденная на дружеской основе самая прочная.

В ХХ веке буржуазные пропагандисты, пугая мир социализмом, твердили, что с уничтожением частной собственности исчезает семья, становятся общими мужья и жены, а анархисты доказывали, что брак, а тем более пожизненный, – пережиток буржуазной культуры, закабаляет человека. Современное развитое и перезревшее общество, обожествившее деньги и частную собственность, наоборот, приняло идеологию анархистов, внедряет «естественную форму сожительства», браки на экономической основе, освобождает человека от стыдливости, от ревности, от воздержаний свободных половых сношений, одобряет супружескую неверность, приравнивает половые отношения к потреблению пищи и в моральные нормы жизни включило проституцию.

Во все времена передовые литература и искусство показывали человечеству захватывающие истории любви, возвышенной и благородной, в основе которой глубокие чувства, эмоциональная слитность, духовное родство, общность взглядов и целей, готовность пойти на жертвы ради любимого человека.  А пороки и человеческие слабости реалистичная литература демонстрировала только для того, чтобы указать на их пагубность и трагические последствия.

К числу такой литературы нужно отнести художественное и эпистолярное творчество духовно и внешне красивого А.Фадеева. Первичный опыт восторженной влюбленности и моральной ответственности за свои поступки он накопил в юности, в революционной деятельности, в которой проявились его духовные достижения. И потому жизнерадостность и бодрость пробуждались у него каждый раз, когда он погружался в мир молодости, жил в нем, охваченный яркими впечатлениями и переживаниями первой любви.

Кинорежиссер и драматург С.А.Герасимов вспоминал: «Страстно любя молодость, он до конца дней сохранил в себе жадный интерес ко всему новому и выглядел среди людей своего поколения седым юношей. Это привлекало к нему симпатии множества

людей не только у нас, но во многих странах, куда он приезжал как писатель, как крупнейший общественный деятель, неутомимый борец за мир на земле». [103, с. 460]

 

Скромен и заботлив.

 

Поразительная  неподдельная скромность Фадеева, презираемая в особенности сегодня, ярко проявилась с приближением его юбилея. Нет надобности толковать предлагаемые отрывки из его писем.

 

А. А. Суркову

12 ноября 1951 года

Дорогой Алексей Александрович!

Пишу тебе это личное письмо в связи с предстоящим моим пятидесятилетием. Как ты прекрасно понимаешь, эта дата в сущности ничем принципиально не отличается от той, когда тебе исполняется 49 или 51 год. Между тем ко мне поступают сведения, что некоторые лица и организации придают этой дате в моей общественной и литературной биографии чрезмерное значение. Может быть, они думают, что «так надо», что имеются на этот счет какие-нибудь «указания». Кроме того, я в жизни моей соприкасался более или менее тесно с таким широким кругом людей в самых разных сферах деятельности, что среди них находится немало добрых людей, которые от чистого сердца, по соображениям возрастным и приятельским, искренно рады «раздуть кадило» и довольно бессознательно подстрекают к этому других. Это меня расстраивает и даже пугает.

Это ставит меня в неловкое и смешное положение. …Я  «выделяюсь», в сущности, только своим должностным положением в качестве Генерального секретаря Союза писателей, к тому же члена ЦК ВКП(б). Но это последнее обстоятельство только обязывает меня к большей скромности. И я очень и очень боюсь парадной шумихи, которая многими и многими не может быть воспринята иначе, как шумиха, поднятая по моему собственному желанию или, во всяком случае, с моего благословения.

Вот почему я обращаюсь к тебе с личной просьбой — помочь мне провести эту злополучную дату как можно более тихо.

<…> Я прошу предупредить Институт мировой литературы, Гослитиздат, «Советский писатель» — это можно сделать, поговорив доверительно с директорами этих учреждений с ссылкой на то, что делается это с моего ведома, — чтобы они отнеслись строго к предлагаемым в пе­чать «монографиям», посвященным творчеству Фадеева.

<…> Я не имею никакого стремления кокетничать своей скромностью и, как всякий литератор, был бы рад прочесть о себе добросовестную критическую статью или даже массовую популярную брошюру… Я прошу тебя предупредить Институт мировой литературы и издательства о том, что подобные «монографии» о ныне живущих и далеко еще не закончивших своего творческого пути литераторах — штука несвоевременная и противоречит самому духу нашего советского общества.

Подумать только! Мы не имеем монументальных моногра­фий о жизни и деятельности величайших людей партии — Дзержинского, Кирова, Орджоникидзе, Фрунзе… У нас до сих пор нет настоящих больших правдивых книг о Горьком, Маяковском, Алексее Толстом. И вот, по случаю того, что А. Фадеев является Генеральным секретарем ССП и членом ЦК ВКП(б), недальновидные люди подготовляют ему «сюрпризы» размером в 30—40 печатных листов в надежде кому-то «потрафить».

Я просто не могу позволить подобной нескромности и лично прошу тебя не допустить до выхода в свет подобных книг.

Если лица, от которых зависит выпуск этих книг, не внемлют твоим словам, я разрешаю показать им это мое письмо.... Повторяю, я с интересом и уважением прочитал бы статьи или брошюры о себе… но я ясно вижу нескромность, надуманность, общественную вредность толстых «монографий» о нашем брате и хочу уберечь от неприятностей не только самого себя, но и.... литераторов.

                                                                      С приветом

А. Фадеев.

Дорогой Алеша! Просьба моя к тебе имеет столь важное значение для меня, что я очень прошу известить меня, какие меры ты смог предпринять для ее удовлетворения. [73, с. 380, 381]

 

В СЕКРЕТАРИАТ ПРАВЛЕНИЯ СОЮЗА ПИСАТЕЛЕЙ СССР

12 ноября 1951 года

Дорогие товарищи!

До меня дошли сведения, что Секретариат Союза писателей предполагает отметить день моего пятидесятилетия. Разумеется, я очень благодарен вам за это и постараюсь ответить на такое внимание к себе усиленным трудом. Вместе с тем я очень прошу Секретариат ССП избежать ненужной шумихи в этом деле, которая может возникнуть не по вине Секретариата, а благодаря стараниям некоторых недальновидных людей. Я прошу учесть мое служебное положение в Союзе писателей и уберечь мое имя от всяких возможностей обвинения меня в нескромности со стороны нашего общественно-литературного и партийного мнения.

<…> 1.Я прошу ни в коем случае не проводить вечер в каком-нибудь другом помещении, кроме клуба Союза писателей, где уже проводилось немало хороших вечеров, посвященных моим товарищам по перу.

         2. Я  категорически возражаю против устройства какого бы то ни было «приема» или «банкета» по окончании вечера вообще в связи с датой моего пятидесятилетия. Во-первых, мне трудно выдержать подобный «прием» или «банкет» по состоянию здоровья. Во-вторых, нет никакой возможности тратить государственные деньги на «прием» или «банкет»

<…>  Должен сказать, что эти две просьбы имеют для меня столь существенное значение, что я очень прошу их исполнить. В противном случае, мне волей-неволей придется на это время уехать из Москвы, используя право на предоставленный мне отпуск, чтобы не ставить себя в неловкое положение. [73, с. 382,383]

 

А. К. Kотову [директору Гослитиздата]

2 декабря 1951 года

Уважаемый Анатолий Константинович!

В последние годы — особенно теперь, в связи с моим пятидесятилетием, — ряд литературоведов работает над книгами, посвященными творчеству  А. Фадеева. Конечно, само собой разумеется, что сам я лично испытываю к авторам этих работ, а также к
издательствам и научным учреждениям, заказавшим эти работы, только чувство признательности за внимание к моему творчеству.

<…> Мне хотелось бы предостеречь и авторов, и научные  учреждения, и издательства от некоторых «излишеств», допускаемых в ряде работ на данную тему.

1. Мне кажется излишним и недопустимым, чтобы книги, посвященные творчеству современного автора, еще далеко не завершившего свой путь, имеющего в своем литературном багаже всего лишь 2—3 книги, — были громоздкими, многолистными, рассчитанными на узкий круг исследователей, иногда по объему своему превосходящими все литературные труды данного писателя…

Такого рода труды вызывают у читателя естественное недовольство, создают впечатление «нескромности» со стороны авторов этих трудов и со стороны писателя, которому подобные труды посвящены.

<…> 2. Мне кажется, что работы о современных живущих писателях не должны носить характер биографического исследования, а содержать только разбор творчества данного писателя. Этот разбор, разумеется, может опереться на некоторые даты и факты биографии данного писателя, но ни в коем случае не может и не должен перерастать в исследование биографического характера.

<…> 3. Авторы и издательства и научные учреждения нередко обращаются ко мне с просьбой, чтобы я лично ознакомился с работами о моем творчестве и дал как бы «визу» для их печатания. Такой путь прохождения работ о данном писателе кажется мне глубоко неправильным. Работы о любом советском писателе должны быть в первую очередь — объективны, а это значит, что научные учреждения, издательства и авторы должны сами отвечать за публикуемые ими работы о советских писателях. Сказанное в еще боль­шей мере применимо к работам, посвященным творчеству Фадеева, поскольку Фадеев является не только писателем, а и должностным лицом в литературе. [73, с. 386, 387]

Юбилейный вечер, посвященный 50-летию А.А.Фадеева, с его участием был проведен 23 декабря 1951 года в Центральном доме литераторов и по настоянию общественности был повторен в Концертном зале им. П.И.Чайковского 24 декабря 1951 года. Просьба Фадеева не устраивать «прием» или «банкет» была удовлетворена и вечер никак не походил на гульбище современных «деятелей».

Большую часть своей жизни А.Фадеев «нес свою ответственность за дело литературы» и был «обременен большими и малыми заботами» об искусстве. Вот несколько отрывков из его отзывов о работах некоторых писателей и деятелей искусства.

А.М.Упиту [латышскому писателю и литературоведу]

19 сентября 1953 года

Дорогой Андрей Мартынович!

Давно уже мечтаю написать Вам о том, какое огромное впечатление произвели и производят на меня два Ваших больших романа: «Земля зеленая» и «Просвет в тучах». Первый из них я читал дважды — когда он только появился на русском языке и еще раз перед тем, как прочесть «Просвет в тучах»,— в начале этого года. Оба этих романа, взятые в целом, дают такой глубокий — через все социальные пласты — разрез жизни латышского общества в важнейший исторический период его развития, что вряд ли можно переоценить их познавательное и художественное значение, и не только для латышского народа, а и для нас, русских, и для всех советских людей.

По своему художественному воспитанию, по литературным вкусам я принадлежу в известном смысле к «староверам». Я люблю монументальную форму старого реалистического романа с его обилием социальных типов, подробными точными описаниями быта и всего материального мира, среди которого протекает жизнь людей, где все выражено языком свободным и в то же время таким же материальным и весомым, где все прочно и устойчиво по фактуре, но — тем пронзительней и глубже и долговечней воздействие на душу читателя авторской большой гуманистической мысли. Оба Ваших романа принадлежат к явлениям именно этого порядка, и потому они нашли в моем лице одного из наиболее благодарных читателей. [73, с. 466, 467]

 

Лолахан Сайфуллиной Фадеев пишет, что ее рассказ «Анфиса Никитична» ему кажется неудачным и после разбора говорит: «Простите, что пишу Вам так прямо и резко, но Вы человек талантливый и я вправе предъявлять к Вам серьезные требования…» [73, с. 181, 182]

 

Л.Н.Мартынову Фадеев сообщает, что «взял на себя смелость задержать издание» его книги с тем, чтобы автор ее пересмотрел и переработал. И изложил замечания [73, с. 188, 189]

 

Главного режиссера Московского театра им.Вахтангова Р.Н.Симонова Фадеев просит ознакомиться с пьесой П.А.Семынина, «очень оригинального и незаурядного поэта», и обосновывает просьбу:

«Пьеса, на которую я рекомендую театру обратить внимание, написана отнюдь не стихами, но по языку своему она тоже очень индивидуальна. А тема пьесы —одна из серьезнейших тем нашего времени. Коротко эту тему можно сформулировать следующим образом: если основным законом социализма является максимальное удовлетворение материальных и культурных потребностей общества, то это вовсе не значит, что целью жизни человека в эпоху социализма может являться максимальное удовлетворение его личных материальных и прочих потребностей. Таким образом, эта пьеса против собственничества, стяжательства, эгоизма, индивидуализма и за примат долга, общественного служения, труда на благо народа, одним словом, за гуманистические принципы в жизни и деятельности человека нашего времени.

В пьесе много хороших людей и — главное — много хоро­ших женских ролей» [73, с. 672]

 

В письме издательству «Советский писатель» Фадеев возражает против забраковки романа А.Югова «Бессмертие». Он пишет: «Роман нужно доработать, выправить местами, и это будет незаурядное художественное произведение» и дал советы, как это сделать [73, с. 182-185]

 

К.Ф. Пискунову

12 октября 1953 года

Уважаемый Константин Федорович!

Направляю Вам детскую книжку финской общественной деятельницы и писательницы Херты Куусинен, пишущей под псевдонимом Херты Элиной.

Я рекомендую эту книжку Детгизу для издания,— во-первых, потому, что это хорошая сказка, а во-вторых, потому, что мы мало издаем финских   прогрессивных   писателей... [73, с. 473]

       

Композитору и дирижеру А.И.Хачатуряну Фадеев написал свое впечатление от концерта для фортепьяно с оркестром и концерта для скрипки с оркестром:

«…Все в целом было так хорошо отобрано, так своеобразно, так темпераментно и общезначимо, что я не побоюсь отнести все это к нашей советской музыкальной классике. Танцы из «Гаянэ» звучали уже как нечто такое, с чем я вырос и сформировался.

Из печати я узнал, что Вы работаете над балетом. Дело это хорошее, а главное, неизбежное, раз уж это в Вас родилось. Но как бы мне хотелось, чтобы Вы попробовали свои силы в опере! Мне кажется, если бы я был композитором, я никогда бы не мог носить свое звание с полным чувством удовлетворения (хотя бы даже на некоторый период, ибо совсем полного чувства удовлетворенности у художников не бывает), если бы не проверил свои силы на опере. Как писатель я в настоящее время всегда чувствую себя несколько смущенным, когда при мне ругают нашу драматургию: в России не было ни одного серьезного прозаика, кроме разве Гончарова, который не писал бы хороших драм. Я не написал ни одной драмы и чувствую от этого себя отчасти неполноценным.

<…> Мне кажется, что Вы владеете решительно всем для того, чтобы написать хорошую оперу»   [73, с. 180]

         

Пианисту В.В.Софроницкому Фадеев сообщил о «высоком наслаждении», полученном на его концерте в Большом зале консерватории:

«Вы знаете, что я всегда люблю Ваше редкостное дарование, и поэтому не сочтите за преувеличение, когда я скажу Вам следующее: Ваше творчество достигло той высоты, когда к нему уже неприменимы слова «мастерство», а тем более «техника» потому что эти последние достигли такой ступени совершенства, когда их не замечаешь, а только слышишь и чувствуешь Вашу индивидуальность, окрашивающую собой прекрасную, великую музыку.

Надо сказать, что это не только впечатление на слух, а и впечатление зрительное, ибо трудно найти другого музыканта, который и в процессе исполнения, и перед ним, и после него был бы так целиком поглощен своим искусством и был бы так чужд всякой позе и какому бы то ни было заискиванию перед публикой. Я знаю, как нуждаемся все мы в добром слове, идущем от чистого сердца и с пониманием всей меры твоего труда. Вот почему, освободившись от всякого рода неотложных дел, я хочу передать Вам это свое впечатление о концерте и крепко пожать Вашу руку» [73, с. 481]

 

В. Н. Пашенной [актрисе Малого театра]

13 ноября 1953 года

Дорогая Вера Николаевна!

Давно уже собираюсь поделиться с Вами тем поистине незабываемым впечатлением, которое произвело на меня Ваше исполнение роли Вассы Железновой...

Мне уже пришлось высказать Вам во времена, правда, стародавние, как высоко расцениваю я Ваш талант и какие огромные возможности раскрываются в нем при каждой новой роли. Я видел Вас в таких разных вещах, как «Растеряева улица», «Разгром», «На бойком месте», «Мария Стюарт». Но Ваша Васса —это еще совсем новое и, может быть. наиболее сильное из того, что я видел. Может быть, во мне просто сильнее говорит свежее впечатление, но мне кажется, что в исполнении роли Вассы Ваше великолепное творчество актрисы поднялось на еще более высокую, неизмеримо более высокую ступень. Я уже не говорю о том, что теперь трудно представить себе какую-нибудь другую Вассу, кроме Вашей, как трудно было представить себе какого-нибудь царя Федора после Москвина [73, с. 483]

11 января 1947 года А.Фадеев написал резкое письмо в Совет Министров СССР о самоуправстве Управления делами Совета Министров СССР: решило вывезти вещи и библиотеку А.Н.Толстого с его дачи в Барвихе, которую целесообразно сохранить как мемориальный музей. Фадеев пишет:

«А.Н.Толстой, автор «Петра I» и «Хождения по мукам», является классиком русского народа и крупнейшим советским писателем, приумножившим мировую славу советской литературы. По решению правительства ему будет сооружен памятник в Москве. <…> Думаю, что такой акт, – отчуждение дачи крупного писателя после его смерти в пользу государственного служащего, невозможен даже в любой из самых бедных стран на Балканах и тем менее приличен для такой богатой страны как наша…» [73, с. 215, 216]

Кстати, сегодня нет подобного Фадееву защитника исторического памятника – дома Алексея Толстого под Петербургом, в котором он написал свои лучшие произведения, в том числе сказку «Золотой ключик, или Приключения Буратино». На его месте наметили построить жилой монстр для «новых русских».

В ноябре 1953 года А.Фадеев обратился в Секретариат Правления Союза писателей СССР с просьбой «принять меры к изданию сочинений М.Ильина, увековечению его памяти и обеспечению его семьи…». И Фадеев предложил пять конкретных мер, в т.ч. исходатайствовать пенсию детям, не достигшим совершеннолетия, единовременного пособия семье И.Ильина.

В декабре 1953 года А.Фадеев как депутат Верховного Совета СССР обратился в Приморский краевой комитет ВКП(б), к председателю Крайисполкома с просьбой воздействовать на чугуевские районные организации, чтобы они исправили «свое безобразное отношение к сельской интеллигенции и поставили в нормальные условия функционирования такие важные для населения учреждения, как больницы, амбулатории и школы».

 13 октября 1954 года Фадеев направил в Секретариат Правления Союза писателей СССР жалобу членов семьи покойной Л.Н.Сейфуллиной, которую Секретариат постановил выселить с дачи, и просил отменить это решение. «Если Секретариат не считает возможным отменить свое решение, - писал Фадеев, - прошу поставить его на обсуждение Президиума ССП, так как я опротестовываю это решение…».

   В письме А.Ф.Колесниковой Фадеев писал: «…Такова судьба всех людей «на виду», когда они уже «вошли в воз­раст», — сотни и тысячи граждан, с которыми по роду работы судьба сводила меня на всем протяжении моей сознательной жизни, теперь обращаются ко мне во всех трудных случаях жизни своей. Если я и вообще-то был и остался отзывчивым человеком, чувствуешь особенную невозможность отказать этим людям. Тем более я был так общителен смолоду, так со многими дружил, пользовался гостеприимством, встречал сам поддержку в трудные минуты жизни!...

Подтверждается старая истина: количество работы, заня­тость зависят не от должности, а от характера человека и от­ношения к своему долгу» [73, с. 663]

 

Известный писатель Борис Полевой говорил:

«Теперь мы знаем, как он много раз пытался вступиться за того или иного писателя, как мучительно болезненно воспринимались им репрессии вырывавшие из литературы талантливых людей».

В архиве писателя немало копий характеристик, писем и записок Фадеева заместителю председателя Совнаркома СССР В.М.Молотову, прокурору СССР Вышинскому, народному комиссару внутренних дел Берии, председателю Президиу Верховного Совета СССР К.Е.Ворошилову, Главной военной прокуратуре, Генеральному прокурору СССР с просьбой «рассмотреть» или «ускорить рассмотрение дела», учесть, что человек «осужден несправедливо», или что при рассмотрении вопроса был «допущен перегиб». Сохранились письма и о помощи, в том числе материальной, которую Фадеев оказывал семьям известных ему людей (семьи некоторых арестованных он буквально содержал на свои средства), а также его письма, в которых он защищает писателей, несправедливо пострадавших от всякого рода «проработок» того времени.

Утверждения нынешних писак о том, что Фадеев – «злодей, сдававший собратьев по перу», опровергают вот эти примеры: в 1930 г. Фадеев вступился за Либединского, в 1939  – за актера В.П.Яблонского, сестру писательницы В.Герасимовой, в 1940 г. – за писателя А.Н.Лескова, сына писателя Н.С.Лескова, в 1946 г. – за Ф.И.Коваля, в 1951 г. – за писателя Н.А.Заболоцкого, в 1953 г. – за писателя Л.Соловьева, в 1954 г. – за Т.К.Цивилеву, в 1955 г. – за П.А.Нарезова, Переца Маркиша, В.Е. Поповскую, И.С. Апряткина, Ф.П. Булочникова, А.Селивановского и др.

А.Фадеев активно выступил в защиту еврейских писателей. Так, в письме Розалии Самойловне Землячке, заместителю председателя Совета Народных комиссаров СССР, Фадеев сообщил, что писатели-евреи, эвакуированные из Западных районов Украины, Белоруссии и из Прибалтики оказались в трудном положении, потому что издательство «Дер-Эмес» во время войны почти прекратило работу. Фадеев писал:

«Президиум Союза советских писателей договорился с директором ОГИЗа т.Юдиным об отпуске известного количества бумаги издательству «Дер-Эмес» для издания лучших произведений еврейских писателей. Посланы письма в соответствующие обкомы ВКП(б) и облисполкомы об оказании поддержки группе еврейских писателей, как в подыскании работы, так и в отношении жилья и питания…

Президиум Союза советских писателей СССР просит Вас дать указание Литфонду о выдаче безвозвратной ссуды ряду еврейских писателей в размере 2000 (двух тысяч) рублей…» [103, с. 342]

Фадеев смело возражал Сталину по поводу оценки некоторых произведений. Возможно, за это делали на него доносы, а когда он болел или был в командировке, его публично критиковали за не борьбу с космополитизмом, за то, что взял под защиту «космополита» Стебуна, что выступал против создания партгрупп творческих секций.

Кстати, А.Воронцов в статье «Новое о Шолохове» сказал такое: «… Самым яростным критиком «Тихого Дона» на заседании комитета был даже не Фадеев, не А.Толстой, а знаменитый кинорежиссер Александр Довженко. Это была талантливая и, как теперь ясно, раздираемая тяжелыми нравственными противоречиями фигура». (ж. «Наш современник», №6, 2004, с.254).

 

Живая память

 

Патологическое влечение к алкоголю А.Фадееву приписали тогда, когда он уже не мог ответить обидчикам и защитить свою честь и достоинство. Но истина не конструируется по воле людей; она определяется содержанием объекта или субъекта, и именно это обуславливает ее объективность. Мы уже касались литературной личности писателя Фадеева, его способностей, социальных, духовных и моральных качеств, высокой самооценки, его практической деятельности, некоторых черт характера, из которых в совокупности сложился образ А.Фадеева – личности незаурядной, значительной, масштабной. Ответом нынешним невеждам, злопыхателям, набросившимся на Фадеева, может стать живая память тех, кто лично был знаком с ним многие годы. Вот несколько отрывков из писем А.Фадееву и воспоминаний современников.

 

А. Я. Яшин

12  мая 1950 г. Ялта

Дорогой мой Александр Александрович!

К сожалению, ждать дольше, когда Вас лишат лавров генерального секретаря ССП и освободят для творческой работы, я уже не могу: «Алена Фомина» скоро выходит, и я ставлю посвящение  — Александру Фадееву. Никаких оснований менять свое прежнее решение у меня не оказалось, душевное состояние осталось неизменным.

Считаться с условностями я не научился, думаю, что умный поймет, а на возможные кривотолки не буду обращать внимания. Я посвящаю от чистого сердца свою скромную работу не генеральному секретарю ССП, с которым почти ничем не связан, а писателю Александру Фадееву, с которым был связан еще тогда, когда находился на студенческой скамье, и к которому у меня давние сердечные чувства любви и уважения выше мелких подозрений и чинопочитания.   [100, с. 147]

 

А. Т. Твардовский

< 27 ноября 1952 г. Малеевка>

Дорогой, добрый и мудрый друг Саша!

<…>  Я слышал от Ангелины Осиповны, что ты еще плоховат, чтобы читать много, и поэтому не буду тебя утомлять длинным письмом. Хочу только тебе сказать, что я и мои друзья, с которыми я изредка вижусь, наезжая в Москву по делам, всегда, при любой встрече и теме разговора, вспоминаем тебя с нежным и уважительным чувством, с большим желанием, чтобы ты был как можно здоровее, веселее и плодовитее. Ты всем нам нужен, даже тем из нас, что не просят уже ни квартиры, ни ссуды, ни премии.  [100, с. 149]

 

В. Алазян, Г. Маари, В. Норенц

29 июля 1954 г. Ереван

Председателю правления Союза советских писателей СССР

Дорогой Александр Александрович!

По указанию нашей партии и правительства советское правосудие восстановило истину и справедливость в отношении нас — группы армянских советских писателей, оклеветанных и репрессированных врагами партии и народа. В деле восстановления истины немалую роль сыграло Ваше ходатайство и содействие. Поэтому разрешите выразить Вам нашу благодарность и признательность.

Уверяем Вам, что для нас великая честь и истинное счастье вновь работать в семье писателей нашей великой многонациональный Родины, служить нашей славной Коммунистической партии, нашему народу, делу построения коммунизма.

Армянские советские писатели Алазян В., Маари Г., Норенц В.

[100, с. 157]

В. А. Луговской

<Декабрь 1954 г. Москва>

Дорогой Сашенька!

Три дня просидел я на этом мрачном торжище, именуемом Московским совещанием…

<…> О литературе было говорено с гулькин нос или еще более мелкий голубиный предмет. Шло перемывание костей и всяческое пускание черной венозной крови. Некоторые кровопускатели типа Злобина лежат сейчас с кислородными подушками.

Прости меня, но не было ни одного порядочного человека, который бы не пожалел о том, что не было тебя. Это ощущалось буквально физически.

Во всяком случае, по сравнению с Первым съездом все выглядело значительно незначительней.

Какое счастье, если ты выступишь на самом съезде! Слышал, что ты готовишься, и от души желаю, мой родной, собрать свои богатырские силы.

А друзей у тебя очень, очень много. Ты это знай и с этим считайся. [100, с. 158]

 

И. Л. Андроников и др.

24 февраля 1955 г Москва

Дорогой Александр Александрович, сейчас мы сидим все у Всеволода (Вяч. Иванова), празднуем его славное шестидесятилетие, ликуем, говорим хорошо о нем, о Константине Александровиче Федине, который тоже родился сегодня, и вот поднимается сам юбиляр — наш дорогой Всеволод — и предлагает выпить твое здоровье. «Я, — говорит он, — хочу выпить за здоровье Саши Фадеева», — говорит он своим добрым и милым голосом. И в его словах — хвала тебе, другу нашему всех вместе и каждого в отдельности человеку, понимающему все движение литературы, и сожаление что сегодня тебя нет с нами, а был бы здоров — сидел бы за этим столом, И он — Иванов Сиволод Вячеславович — предлагает написать тебе письмо, чтобы сказать тебе об этой любви, всегда в нас живущей, а сейчас вспыхнувшей от этих правдивых слов. И писарем общество называет меня. И я, торопясь, опасаясь, как бы не отдумали мне поручить это славное дело, пишу и пользуюсь правом первой подписи.

Твой Ираклий Андроников.,   Вс. Иванов, С. Антонов, В. Каверин , Ек. Пешкова,   Нежно любящая Ф. Раневская,  Петр Кончаловский, Н. Тихонов,  Илья Груздев,  Конст. Федин, Валентина Ходасевич и др. [100, с. 159, 160]

 

С.В.Михалков:

«Он был щедр и скромен, добр и отзывчив, резок и принципиален в своих суждениях, даже тогда, когда в чем-либо ошибался. Он любил читать вслух стихи, петь протяжные русские песни, бродить с ружьем по лесам и болотам, общаться с друзьями. Он умел спорить и полемизировать, защищать то, что ему нравилось, и нападать на то, что было противно его натуре.

Он был демократичен в самом прямом смысле этого слова, и его подкупающее человеческое обаяние покоряло собеседника раз и навсегда.

Таким я знал Александра Фадеева на протяжении двадцати пяти лет»  [103, с. 287]

 

Б.Н.Полевой:

«На фронте люди узнают друг друга быстро, и я уже успел убедиться, что Фадеев — отличный рассказчик…  Вот и тут он рассказывает, совершенно не прибегая к общим словам, не употреб­ляя восклицательных знаков:

— Фронтовики, не снимая полушубков, сидят в красных креслах Большого театра... От танцующих лебедей, если приглядеться, видишь, валит парок, как от лошадей на морозном перегоне. Телеграмма от приятеля-фронтовика:

«Перебазируясь на передовые, проезжаем Москву. Ради бога, сорок билетов на новую постановку, все равно куда». Враг у Клязьмы и тут вот, у Ржева, а крупнейшие издательства передрались из-за бумаги, все хотят увеличивать план издания книг... Понимаете? Да, да, да... В приемной НКИДа один иностранный корреспондент, англичанин, весьма известный представитель респектабельной буржуазной газеты, влепил в ухо корреспонденту, американцу, который сказал, что битву у Москвы выиграли якобы не русские воины, а русская зима. Подрались. Да, да! Разбили очки. И в самый разгар схватки были приглашены в кабинет наркома для получения интервью... А, как? То-то вот, да, да, да. Пожилая женщина в очереди, сдавая кровь для раненых, упала в обморок... Что такое? От голода. Привели в чувство, отвезли домой. Через полчаса   снова увидели ее на донорском пункте.   Почему? «Сына убили, хоть чем-нибудь хочу помочь сыновьям других».

Бесценные эти примеры легкой чередой следуют один за другим. Рассказчик сам увлечен.

<…> Когда-то он в числе делегатов партийного съезда с винтовкой и парой гранат в руках бежал по ровному, отполированному метелями льду Финского залива на неприступные форты мятежного Кронштадта. И теперь он заявил, что хочет видеть подлинную войну, даже если это не даст в корреспонденцию ни строчки. Он считает себя не вправе писать с фронта, не увидев все своими глазами. Разубедить его невозможно, да и стыдно как-то разубеждать: а вдруг подумает, что ты трусишь» [103, с. 307-309]

 

А.Я.Яшин:

«Иногда теряешь интерес даже к книгам своего недавнего кумира, настолько сложившееся представление об авторе не совпадает с тем, что ты увидишь и узнаешь. Ничего подобного не могло случиться в отношении к Александру Александровичу. Знакомясь с ним, люди влюблялись в Фадеева еще больше —  в него самого и в его книги.

<…> Друзей у Фадеева было, конечно, не мало, но еще больше было всевозможных льстецов вокруг него. А он искал друзей.

В течение всей жизни я часто, как и многие мои сверстники, нуждался в Фадееве-человеке. Бывало, открывал ему свою душу с полной верой в его абсолютное благородство и никогда не имел причин раскаиваться. Но до моего сознания, кажется, ни разу не доходило, что Фадеев так же может нуждаться во мне, как я в нем, что ему самому так же было необходимо порой «выговариваться». И когда это случалось, я многое пропускал мимо ушей.

<…> Не могу себе простить, что и в последнюю встречу с Александром Александровичем, когда он зазвал меня к себе и подробно рассказывал о крушении своего первоначального замысла романа «Черная металлургия», я не оказался достойным его слушателем и собеседником.       

Сидели мы на втором этаже его переделкинской дачи, в кабинете, среди книг, лежавших грудами на столе, на полу, на полках. Я захотел вина, он принес бутылку сухого, но сам не прикоснулся к нему. В последнее время, и до самой смерти, он совершенно не позволял себе этого.

Как часто Александр Фадеев выручал людей, попадавших в беду. Все мы знаем об этом. Позднее, в трудные минуты жизни, я сам с особенной остротой ощутил, что рядом со мной нет Фадеева.

А кто из нас догадался прийти к нему на выручку, когда это потребовалось ему? Кто вовремя почувствовал его беду, его трагедию?

Я не почувствовал... Меня рядом не оказалось...

<…> Человек большого таланта, волевой и трудолюбивый, с ясным умом и живым восприятием жизни, с богатой революционной биографией молодости, он был рожден для непрерывного творческого труда, но волею обстоятельств всю свою жизнь писал, думал и заботился больше о том, как пишут другие. Почти юношей оказался он в центре литературной борьбы и сам стал затем признанным вожаком не одного литературного поколения. Не верю, что это когда-нибудь было для него простым служебным долгом. Неудовлетворенный собой, он часто рвался с секретарской должности в Союзе писателей к письменному столу, но гражданский темперамент не позволял ему оставить свой партийный пост.

Всем, конечно, памятен большой праздничный вечер-концерт в зале имени Чайковского, посвященный пятидесятилетию Фадеева. Юбиляра чествует вся Москва. Бесчисленное количество цветов, шагреневых и всяких прочих папок с адресами, телеграмм, речей, даже рапортов. Юбиляру кланяются, его целуют: артисты МХАТа исполняют какую-то шутливую, созданную для этого торжества песенку; объясняясь в любви, разливается под гитару Иван Козловский; гремят аплодисменты.

А знаменитый, рано поседевший и все понимающий Фадеев вдруг выступает с трагическим признанием, что он автор, в сущности, только двух законченных книг: повести «Разгром» и романа «Молодая гвардия». Эта исповедь потрясла меня тогда своей беспощадностью. Фадеев обнажил перед нами постоянную боль души и вырос в моих глазах так, что слезу прошибло.

Я, кажется, видел не седину, а сияние вокруг его головы.

Преклонялся и всегда буду преклоняться перед личностью Фадеева, перед чистотой и благородством его души, перед его человеческой  красотой.» [103, с. 368, 369, 382, 383]

 

Н.М.Грибачев:

«Я люблю его как человека за то, что он сам любил людей, люблю его как писателя за то, что он в огромной степени обогатил нашу литературу и культуру собственным творчеством и с доброжелательной правдивостью и пламенностью души помогал росту ее многочисленных талантов.

Говорят — каков человек, характер, таково и творчество. Мы не всегда в достаточной степени осознаем эту истину и еще меньше умеем ее применять для дела воспитания молодой смены, но она несомненна. Жизнь и творчество А. Фадеева целиком, с величайшей силой убедительности подтверждают ее — ясный характер и правдивый его талант оставили нам ясные и правдивые произведения, которые навсегда пребудут художественным памятником нашему бурному и прекрасному времени.»  [103, с. 458]

 

С.А.Герасимов:

«Он обладал закаленной волей человека, с малых лет вступившего на путь революционной борьбы за народное счастье. Он был человек умный и добрый. В этих наиболее широких и простых определениях для нас, его сверстников и соратников, была сосредоточена наиболее важная сторона его натуры. Он обладал в высшей степени национальным, русским складом ума и характера. Душа его свободно откликалась красоте природы, музыки, стихов. Как все русские люди, он любил петь в кругу друзей и не стеснялся слез, набегавших на глаза.

       Но более всего в жизни он любил свою родную стихию — литературу. В каждой новой книге он видел прежде всего самого писателя, он всегда находил время повстречаться с этим человеком или приласкать его добрым письмом. Если же книга вызывала в нем желание спорить с автором, он делал это с необычайной мужественной прямотой, стремясь не обидеть, не оскорбить художника, но сказать ему честную правду до конца. В той же мере это распространялось на собственный труд, к которому он относился с той степенью ответственной серьезности, какую неизбежно требует от писа­теля его место в жизни народа, место учителя жизни.

<…> Фадеев был естественным центром писательской жизни не только потому, что занимал тот или иной пост в руководстве литературной организации, но потому, что его неутомимый критический и конструктивный разум был способен объяснить многое, что таилось для окружающих в далеких перспективах нашего революционного века. Он охотно и легко вступал в беседу, обнаруживая при этом необычайно широкое и свободное толкование жизни, истории, литературы, искусства, экономики, государственной политики. Он чувствовал себя полновластным хозяином жизни, — быть может, это было наиболее привлекательной его чертою.

Я видел в нем учителя. И несмотря на то что жизнь, независимо от его суждений и взглядов, по-своему открывалась мне с каждым новым прожитым годом, я всегда жадно ис­кал его оценки, подтверждения своей и не стеснялся этой позиции ученика, хотя возрастное наше различие было не так уж велико.

  <…> Чувство ответственности не покидало Фадеева, оно как будто просыпалось вместе с ним в момент пробуждения. Отличное солдатское свойство, которое опять-таки привлекало к нему людей.

Во имя чувства ответственности он феноменально натренировал свою память. Он помнил по именам, по судьбам, по облику бесконечное множество людей, при встречах узнавая их безошибочно, доброжелательно и заинтересованно. Он считал своим долгом отвечать на все мало-мальски серьезные письма, которых получал множество… При всем разнообразии отношений к нему в среде писателей, никто не мог обвинить его в равнодушии. И это его неравнодушие не было позой благородства. Он делал все во имя жажды узнавания и любви к жизни. Жажда узнавания у Фадеева поистине не знала границ» [103, с. 459, 460, 463]

 

Писатель С.С.Смирнов, вспоминая о Фадееве на Третьем съезде писателей СССР (1959), сказал:

«Вспомните, скольких из присутствующих в этом зале он ободрил, поддержал, внушил им веру в свои силы. Вспомните, у скольких из нас, бывало, в час-два ночи раздавался звонок Фадеева, и Фадеев говорил человеку, который встал с постели: «Дорогой, простите, извините, но я только что прочитал Вашу книгу — это хорошо!

Я поздравляю Вас с успехом!»

И человек этот потом, может быть, до утра не мог заснуть, он был счастлив. Ему хотелось работать больше, лучше и оправдать эти слова руководителя Союза, которые ко многому его обязывали!»

 

Вот слова авторитетнейшего поэта и писателя, главного редактора «Нового мира», одного из активных заместителей  генсека А.Фадеева, Константина Симонова:

«Твардовский высоко ставил Фадеева как художника… Что касается Фадеева, то он уже давно был подлинным в самом высоком смысле этого слова, поклонником поэзии Твардовского.

Вдобавок к этому в личности Твардовского были некоторые близкие натуре Фадеева человеческие черты. Его притягивало к Твардовскому и народное начало его личности и творчества и сила натуры.

В то сложное время на плечах Фадеева лежали сложные литературно-политические обязанности. И в частности, ежегодно – обязанности, связанные с необходимостью оценок литературных произведений, выдвигаемых на премии…

Думаю, не ошибусь, сказав, что при отношениях, сложившихся в ту пору между ним и Твардовским, Твардовский не раз оказывался для него барометром истинных литературных оценок. Непосредственными помощниками Фадеева в Союзе писателей были другие люди, в их числе и я, но не сомневаюсь, что самым душевно важным для Фадеева человеком в литературной среде был тогда именно Твардовский. И особенно явственно это чувствовалось, когда возникала наиболее трудная проблема для личности, наделенной большими правами, но при этом остающейся личностью художника, – как поступить?.. Имею все основания думать, что мнение Твардовского в подобных случаях не только много значило для Фадеева, но иногда имело и прямое влияние на него» (журнал «Вопросы литературы» №2, 1974 г.).

 

А.Т.Твардовский в своей «Рабочей тетради» писал (4.12.1959г.), что А.Фадеев не был в числе «людей, блюдущих свою пользу под личиной общественной озабоченности и, в сущности, глубоко равнодушных, защищенных от мук внутренней ответственности». Он  «знал эти муки наравне с муками писанья… готовый в первую голову пренебречь своим творчеством из-за нужд ответственности». Его отличала, например, от К.А.Федина  «не только сила личного обаяния, но прежде всего мера гражданской ответственности за исполняемое дело».

 

Вот что сказал о Фадееве мастер слова, истинный инженер человеческих душ Юрий Бондарев: «Пушкинскую традицию породила огромная душевная щедрость русских гениев. Они охотно тратили свои душевные силы на молодые таланты.

Подобным щедрым пушкинским даром обладали и Горький, и Фадеев, и Паустовский» [98. с.99].

Сегодня вытеснили А.А.Фадеева из строя популярных русских классиков в угоду духовным интервентам США с главной целью: развенчать молодогвардейцев. Возвращение творчества А.Фадеева в современность станет победой разумных.

 

* * *

 

О милых спутниках, которые наш свет

Своим сопутствием для нас животворили,

Не говори с тоской: их нет,

Но с благодарностию: были.

(В.А.Жуковский)