Впервые я встретила Сашу Фадеева в сентябре 1917 года в Переселенческом управлении на обработке материалов переписи, где подрабатывали многие из учащейся молодежи. В большой комнате сидели тут и там группы ребят и девчат. Одна из групп состояла из учеников коммерческого училища. Там были Петя Нерезов, Саня Бородкин, Яша Голомбик и Саша Фадеев. Ребята, видно, было, спаянные. Много шутили, острили. Среди них особенно выделялся самый молодой— Саша. Его остроумие, эрудиция удивляли. Я тогда не знала этих ребят и только позднее, когда наши пути столкнулись в подпольной работе, вспомнила нашу первую встречу в Переселенческом управлении.

В 1918 году, после выступления белочехов, когда почти все партийное руководство было арестовано, вокруг нелегального комитета партии сплотилась тесная группа партийной и сочувствующей молодежи. Группу возглавляли две Зои — «Большая» (Секретарева) и «Маленькая» (Станкова), входившие в первый подпольный комитет партии. Тут были: Игорь Сибирцев, Саша Фадеев, Гриша Билименко, Петя Нерезов, Яша Голомбик, Федя Коваль, Андрей и Гриша Цапурины, Саня Бородкин, Адольф Крастин, Тамара Головнина, Ольга Левич, Настя Нешитова (Красавина), Таня Цивилева, Андрей Попов и другие.

Первое, что нам было поручено сделать, это организовать Рабочий Красный Крест для помощи политическим заключенным. В правление Красного Креста вошли из этой группы: Зоя Секретарева, Зоя Станкова и я. Председателем был Черняев. Работу выполняли все. Функции Красного Креста расширялись с каждым днем. Надо было почти ежедневно переносить большие тюки с продовольствием и одеждой в концлагерь для наших товарищей, что и делали ребята, в том числе и Саша Фадеев. Далее задачи расширялись и углублялись: помощь бежавшим из лагеря, устройство их на квартиры, обеспечение документами, одеждой, отправка в партизанские отряды; доставка в лагерь и тюрьму информации заключенным товарищам и обратно от них в подпольную парторганизацию.

Приходилось изобретать различные маневры и способы, чтобы обмануть бдительность охраны лагеря. В деятельность Красного Креста было втянуто много активистов из рабочих профсоюзов, жены рабочих, рабочая молодежь. Надо было доставать деньги, одежду, питание для заключенных и нелегальных товарищей. Для этой цели устраивали вечера в Народном доме — сбор шел в Красный Крест. Писали воззвания к рабочему населению, выступали на профсоюзных собраниях.

Вторым важным делом была наша газета, где ребята работали репортерами, корректорами, распространителями; приходилось и прятать весь выпущенный тираж от конфискации: уносили разными способами в надежные места, например в прогимназию Сибирцевой, где жили Саша и Игорь (Мария Владимировна оказывала нам всяческую поддержку), а утром разносили газеты по предприятиям Владивостока. Нам поручили также носить газету на цензуру в чешский штаб. Печатали листовки на «американке» в подвале квартиры Горихина, расклеивали их по городу и т. д.

Словом, работы было много, самой разнообразной. Надо было поворачиваться быстро и ловко, чтобы все успеть, ничего не забыть, везде побывать, все сделать и «не провалиться».

Вот в этой насыщенной опасностью, напряженной подпольной работе и узнала я «соколят» — Сашу Фадеева и его товарищей. Ребята безотказно выполняли все поручения, проявляя изобретательность и смелость.

Иногда мы собирались вечерами в прогимназии Сибирцевой, чтобы отдохнуть, повеселиться, — молодость брали свое. На этих вечеринках неизбежно фигурировала самодеятельность: Гриша Билименко рассказывал по-украински. Игорь импровизировал разные шуточные истории. Пели хором, правда, не очень хорошо, но с большим чувством. С особенным усердием пел Саша. В зале прогимназии устраивали шумные игры. Расходясь по домам, провожали друг друга без конца. А утром опять окунались в свои повседневные дела и заботы. Иногда по воскресеньям ходили на Уссурийский залив, купались, загорали, пели и дурачились.

В начале 1919 года обстановка усложнилась. Ребятам грозила мобилизация в колчаковскую армию. Из Владивостока надо было уходить. И «соколята» стали уходить в партизанские отряды. В первой партии уехали Петя Нерезов, Гриша Билименко, Саня Бородкин. Позднее уехали Цапурины, Саша Фадеев, Федя Коваль. Часть девчат — Тамара Головнина, Зоя Станкова и я — угодила в тюрьму. Я встретила Сашу уже после свержения колчаковщины в начале 1920 года в Никольске-Уссурийском, куда была направлена на работу в редакцию газеты. Бывая в Никольске проездом из Спасска во Владивосток, Саша всегда заходил ко мне, много рассказывал о партизанских делах. Однажды, в марте 1920 года, Саша неожиданно появился в редакции газеты, где я работала. Встретились мы, как всегда, радостно и шумно.

Саша заявил с места в карьер, что пришел с тем, чтобы «перетащить» меня в Спасск. Работы там много, а людей не хватает; все наши девчата сидят во Владивостоке, и их оттуда не вытащишь. А поскольку я уже не во Владивостоке, то почему бы и не в Спасске? Я согласилась с этим «убедительным» доводом, и Саша взялся отрегулировать этот вопрос в горкоме.

Но уехать в Спасск мне не удалось: произошло выступление японцев. Опять началась пора нелегальной работы.

В конце 1920 года я уехала в Советскую Россию. По дороге, в Благовещенске, я встретила «соколят» — Петю Нерезова, Саню Бородкина. Саша был в политотделе армии, и повидаться с ним не удалось.

В январе 1921 года я приехала в Москву. Москва двадцать первого года: холод, голод, темень, напряженная работа. Выступление Ленина на съезде железнодорожников, восторг и энтузиазм, вызванный счастьем слышать Ленина, аудитории Политехнического музея, где выступал Маяковский; Художественный театр, концерты, Третьяковская галерея, учеба в ЧОН... Большая, насыщенная политическая и культурная жизнь. И рядом «Иверская», Сухаревка. Старое и новое в ожесточенной борьбе...

С жильем в Москве тогда было плохо. Мне приходилось первое время ночевать на стульях в приемной нашего полпредства Дальневосточной республики. Потом я получила комнату в общежитии Наркоминдела, где работала. Но комната не отапливалась. В Москву на учебу стала приезжать наша дальневосточная молодежь: приехали Тамара Головкина, Адольф Крастин, Ися Дольников. Мы с Тамарой сначала терпели адский холод в моей комнате, куда старались попадать попозже и пораньше оттуда уходить. Спали в пальто, в валенках, укрывшись вторым матрацем. Устроившись таким образом, мы были не в состоянии выключить свет, и это делал за нас Дольников, которого для этой цели тащили с собой после концерта или лекции. Он свет выключал, но за это мы должны были слушать его декламацию. У него, к счастью, это хорошо получалось. Чаще всего он читал «Облако в штанах». Своим пафосом он будил все общежитие. В чтении Маяковского он не знал соперников среди наших ребят, кроме Саши Фадеева: Саша любил Маяковского и превосходно его читал.

Наконец Тамара получила ордер на комнату в доме для сотрудников Коминтерна в Глазовском переулке. Но по этому ордеру еще не вселяли, дом еще не был сдан в эксплуатацию, но он уже отапливался, и это решило дело: «Холод не тетка». Мы, недолго думая, въехали в этот пустой достраивающийся дом, в одну из комнат третьего этажа.

Странно было видеть с улицы наше жилье: пустой, недостроенный дом, кое-где еще леса не сняты, и где-то в одном окне брезжит слабый свет: освещала нас стеариновая свечка, добытая в вагоне очередных дальневосточных делегатов. Мебели не было. Посредине комнаты стояли перевернутые саночки, на которых мы привезли свои вещи, на них укреплена свеча, а вокруг на одеялах и пальто располагались с книгами и тетрадями обитатели: Тамара, Дольников, Крастин и я. «Ужин» съедали сообща.

Однажды в этой нашей квартире неожиданно появился Саша Фадеев. Он приехал делегатом на X съезд партии. Встреча была, конечно, очень радостная и шумная.

Саша, приходя со съезда, рассказывал обо всем, что там происходило. Его мечтой, между прочим, было близко подойти к Ленину. Во время кронштадтского мятежа, который, как известно, произошел в дни работы съезда, Саша, как и многие делегаты съезда, отправился на подавление этого мятежа. Прошло несколько дней, мятеж был ликвидирован, а о Саше ни слуху ни духу. Мы волновались. Полпред Дальневосточной республики Кушнарев отыскал след Саши: ранен, находится в госпитале в Петрограде. Сейчас же были откомандированы полпредством в Ленинград я и Маруся Кушнарева. В Ленинграде мы узнали, в каком Саша госпитале, и в течение трех дней (срок командировки) ежедневно его навещали. Саша был рад нам, шутил, смеялся, обещал скоро вернуться в Москву. К нему после ездили и другие товарищи.

Вернувшись в Москву, Саша поступил в Горную академию и жил в студенческом общежитии. Мы с Адольфом Крастиным получили комнату от Пречистенского рабфака, где Крастин учился и работал. На этом рабфаке учились и другие наши дальневосточники: Нерезов, Ольга Левич, Настя Нешитова (Красавина). Саша Фадеев состоял на партийном учете на этом же рабфаке. В комнате нашей на Остоженке было нечто вроде перевалочного пункта: приезжавшие с Дальнего Востока товарищи ехали прямо к нам и жили, пока не устраивались. Отсюда скопом ходили на разные диспуты: футуристов, акмеистов, «ничевоков». Бывало, наши рабфаковцы, возмущенные заумными платформами этих «искателей истины» и не искушенные в «новейшей» фразеологии, вступали чуть ли не в рукопашную с пророками «грядущего».

Здесь же, на Остоженке, в нашей комнате Саша однажды прочел нам свое первое произведение — «Разлив». Народу было много, сидели прямо на полу. После чтения много было крику, искали, кто с кого написан, оспаривали правильность характеристик и поступков прототипов. Словом, ушли в сторону. Саша тут нам преподал урок о праве писателя на обобщение. Мы как-то вдруг увидели, как сильно вырос Саша, как заметно опередил своих сверстников в смысле общекультурного развития.

В 1923 году мы с Крастиным переехали в Ленинград для учебы в политехническом институте. Там же учились Зоя Секретарева и Костя Серов (Вишлин). Опять у нас была своя тесная группа друзей. В Ленинграде жили Ольга Левич и Николай Костарев. Приезжая в Ленинград, Саша неизменно бывал у нас, и все мы, его старые друзья, собирались вместе. Всегда приглашал нас на литературные вечера, где он выступал. Много в нем было молодого задора, бодрого духа и душевной теплоты. В эти приезды мы как-то особенно сблизились душевно, будто открыли друг в друге новые запасы тепла и нежности. Ко всем нашим делам он относился с интересом самого близкого человека. Когда у меня родился второй сын, Саша нашел время приехать за нами в больницу и отвезти домой. Он же принимал горячее участие и в поисках имени для нового гражданина. По его идее мы назвали сына Максимом — в этот год Максим Горький вернулся в Советский Союз.

У меня случилось несчастье: я стала терять слух. Очень переживала. Никому не говорила об этом, таила беду в себе. Приехал Саша и сразу почувствовал, что у меня что-то стряслось. Он так хорошо, тепло и душевно расспрашивал, что я не выдержала и рассказала ему о своей беде, которая мне казалась хуже смерти. Как терпеливо, сердечно, дружески Саша старался успокоить меня, вселить веру в свои силы, отыскивал во мне всяческие таланты, развивая которые я буду полезна обществу и со своим недостатком. Потом, уехав, он писал мне часто, и это были замечательные письма, продиктованные дружеским чувством, желанием вытащить товарища из бездны отчаяния.

Да, Саша обладал большим даром — он умел дружить! Жизнерадостность, общительность и доброжелательность всюду завоевывали ему любовь людей, с ним сталкивавшихся. В нашей студенческой коммуне его знали все, и все ждали его посещений.

Он бывал в Ленинграде часто. Когда я работала в одном из учреждений, помещавшихся на Невском, Саша и Николай Костарев заходили ко мне «поболтать», чем ставили меня в неловкое положение: болтать на работе! Но «болтать» с этими славными ребятами доставляло истинное удовольствие, и мы договаривались о встрече или в «Астории», где жили Костарев и Левич, или в Лесном, где жили мы и Серовы.

Как быстро рос, буквально на глазах, этот скромный паренек из Владивостока. Сколько успел он накопить знаний! Теперь не просто было с ним поспорить! Но, несмотря на свое превосходство, несмотря на свою уже огромную известность, славу, он никогда не выпячивал своего превосходства. Он остался таким же простым, хорошим и чутким.

В 1934 году мы переехали в Москву. С Сашей я увиделась тут впервые на Первом съезде советских писателей, получив от него пригласительный билет. Во время перерыва Саша разыскал меня и Ольгу Лазо, и мы поехали вместе обедать куда-то. По дороге Саша забежал домой и принес нам «Разгром» со своим автографом. Среди делегатов съезда Саша был очень популярен: его окликали со всех сторон, к нему подходило много людей. В то время Саша много работал в литературных кружках на предприятиях, и его знали лично очень многие.

В Москве мы встречались уже не так часто, но когда встречались, то очень радостно и тепло. Саша любил встречи со своими друзьями по Дальнему Востоку. Свою верность старой, проверенной дружбе Саша хранил до конца.

Был в моей жизни тяжелый период, когда мне пришлось узнать, как говорится, почем фунт лиха. Друзья познаются в беде. В этой беде меня не оставили мои верные товарищи, не отвернулись от меня. Среди этих самых лучших моих товарищей был и Саша Фадеев. Несмотря на мое «опальное» положение, он прислал мне «Молодую гвардию» с теплой дружеской надписью.

Когда мы, дальневосточники, старые Сашины друзья, стояли в почетном карауле у его гроба, а мимо гроба непрерывной лентой проходили люди, — я не видела ни одного равнодушного лица, многие плакали. Такова была его популярность, добрая слава и любовь к нему со стороны самых широких слоев советского народа.