Мне хочется продолжить записи воспоминаний Анны Сергеевны, к рассказам которой о детях я всегда прислушивалась очень внимательно...

...Чуть ли ни на последней парте сидел в классе Вова Забабурин, упитанный, рыжеволосый мальчик, страшный забияка и драчун. Одних он держал в повиновении тем, что за всякий протест давал подзатыльник, других «покупал подачками», преимущественно перьями. Каких только перьев у него не было! И по номерам, и по кличкам... Были такие, что только вынуть, да посмотреть — писать нельзя. Были большие, малые, такие, что я и сама до этого никогда не видела. Отец Вовы был счетный работник, и, очевидно, перья у мальчика появлялись от него.

Класс, то есть мальчишеская его часть, делились на две группы. Одни шли за Вовой, другие — за Сережей. Группы по численности часто менялись, то у Сережи больше, то у Вовы больше. Сережа не имел чем «подкупить» ребят. Он привлекал их неиссякаемой энергией, изобретательностью, ловкостью. Затеять ли игры, рассказать ли сказку (если на дворе непогода), словом, занять ребят так, чтобы глаза блестели — это мог сделать только Сережа. Я тоже иногда заставляла Сережу рассказывать сказку классу, и все слушали ее, затаив дыхание.

Вхожу я как-то в класс и вижу, как Сережа ударил Вову, как-то подпрыгнув при этом, а затем толкнул его так, что Вова упал, заливаясь слезами. Сережа стоял «ощетинившись», его сросшиеся брови сдвинулись, глаза метали искры.

— Что такое, ребята? — строго спросила я. Сережа сразу пришел в себя. Оглянувшись кругом, он пулей вылетел из класса. Подошел ко мне Толя, весь в слезах. Я ничего уже не понимала.

— Тебе сделали больно?

— Нет, я так...— ответил Толя.

Плакал и Вова, но здесь были слезы неизжитой ярости, бессилия. Он все приговаривал: «Ну и дам я ему! Вот только попадись!..»

Дети наперебой старались мне рассказать, что случилось, и я, наконец, поняла, что первым толкнул Сережу Вова, в ответ на его какую-то насмешку. Сережа дал сдачи. Говорят, что Сережа все подпрыгивал, как петух, стараясь дотянуться до лица здоровяка Вовы.

Проходили минуты сбивчивых ребячьих рассказов, вскоре инцидент приобрел комический оттенок, ребята смеялись, только Вова сидел насупившись, размазав по лицу слезы грязными руками, да Толя чутко прислушивался ко всякому движению в коридоре и с тоской поглядывал в окно.

Прошло добрых минут пятнадцать, когда Толя, подняв руку попросил:

— Анна Сергеевна, позвольте выйти...

Я разрешила, понимая тревогу мальчика за товарища.

На своих слабых ногах Толя заковылял к выходу. Урок шел обычным порядком. Я почти забыла, что Толя вышел, когда он появился в классе. Лицо его было теперь спокойным, чуть озабоченным, и он начал собирать книжки Сережи. Я наблюдала, как в сумку Сережи он засунул шарфик, шапку, плотно закрыл чернильницу и тоже опустил в сумку.

Урок окончился. Я видела, как Толя высунулся из-за парты и двинулся к выходу. Все это я наблюдала, кончая беседу с отдельными учащимися, отвечая на их вопросы.

До конца уроков Сережа не явился в класс. Он, очевидно, ушел домой. Расспрашивать о причине отсутствия Сережи я не стала: торопиться с разрешением ребячьих конфликтов никогда не следует. Они бывают самыми невероятными. Лучше помедлить, чем допустить ошибку и обидеть невиновного.

На второй день Сережа, как ни в чем не бывало, явился в школу. Он стоял за своей партой, приветствуя меня. Во время урока я наблюдала за ним. Он долго крепился, самым обычным образом посматривая на меня, а потом сдался, опустил глаза, смутился.

— Вова, Сережа, Толя,— сказала я,— останутся в классе на перемене, остальные уйдут во двор гулять.

Трое остались в классе.

— Я, прежде всего, хочу знать, почему вы поссорились, кто первый пустил в ход кулаки?

Ребята молчали.

— Ну, Вова, тебе первому предоставляется слово. Я думаю, что ты будешь правдив и честно расскажешь, кто начал драку.

Толю я оставила потому, что считала его «совестью» нашей. Я еще ни разу не замечала, чтобы Толя говорил неправду. Если виноват Сережа, то Толя этого не скроет.

— Что же ты молчишь, Вова, рассказывай...

Вова, наконец, начал свой сбивчивый рассказ. При малейшей попытке отойти от истины Толя издавал какой-то звук, напоминающий стон, и говорил:

— Не так!

Вова непременно вносил исправления.

Голос его звучал все неувереннее и скоро вовсе смолк.

— Значит, не совсем виноват Сережа? Он только защищался вначале, а потом уж нападал. Так я поняла вас?

Сережа молчал.

— Почему ты без моего разрешения ушел из школы? — спросила я его.

— Он мне оборвал пуговки на рубахе, и я бы сидел так, как Петя Зубков.

Я вспомнила Петю. Он часто приходил с оторванными пуговицами. Застегнется иногда наискось и всегда получает строгие замечания от санитарной комиссии и меня.

Что было сказать мальчику? Мало того, что мои симпатии были на стороне Сережи, но и факты были за него. Но школа —это не один учитель, который делает замечания, судит о проступках учащихся, это и коллектив маленьких, начинающих жизнь людей, которые сами должны приучаться к установлению норм дисциплины и порядка.

— Вот что, дружок,— обратилась я к Сереже.— Ты все это объяснишь классу, как только мы сядем на урок.

— А что объяснять?

— Почему ты ушел с уроков... Вова расскажет, почему случилась драка. А Толя даст свое заключение, то есть он поправит того или другого, если получится что-нибудь не так.

Я старалась даже из маленького, пустякового дела построить воспитательный момент, что-то дать детям, вложить, привить им какие-то понятия. Мне хотелось, чтобы в обыденной жизни они знали бы, как нужно поступить. Что правильно, как неправильно, честно, нечестно и т. д.

— А пока,— сказала я,— выслушайте и запомните мои слова: я не хочу, чтобы в классе еще были такие драки. Нельзя этого допускать. Как?.. Нужно уметь себя держать. Словами ведь больнее можно бить.

У ребят вытянулись физиономии.

— Благоразумный всегда сумеет сдержаться. Вот если бы Вова вместо того, чтобы броситься на Сережу, ответил бы ему сдержанно, ничего бы и не произошло. А теперь слышите, звонок? Вы ведь еще не выходили на перемену...

Третьим был урок развития устной речи и я решила использовать случившийся инцидент для беседы. Ребята сели на места. Начались занятия. Я обращаюсь к классу и говорю:

— Сейчас Вова и Сережа расскажут нам из-за чего у них произошла драка. Сережа скажет, кроме того, почему он самовольно ушел с уроков, а мы потом выскажем свое мнение. Мы скажем о том, что такая драка позорит наш класс, даже снижает нашу успеваемость. Ведь Сережа пропустил уроки.

Какие мысли роились в головах моих питомцев — не знаю, но все сорок шесть пар глаз выжидающе уставились на меня. Путаясь, останавливаясь, понукаемый слушателями, Вова рассказал о событии почти так, как оно и произошло. Сережа встал, открыто, прямо посмотрел на всех и дал свое объяснение, не щадя себя и других. Выступили еще два—три ученика, которые, собственно, повторили уже сказанное. Мне оставалось произнести коротенькое заключение. Я сказала о том, как надо жить в коллективе, соблюдая закон общежития, как нужно дорожить честью коллектива — класса, честью школы. Ребята слушали, затаив дыхание. Я старалась говорить образным, понятным для ребят языком и видела, ясно видела, какое действие на кого из учащихся производят мои слова.

На перемене я наблюдала дружную семью своих учащихся. Мальчики играли в лошадки, точно в классе ничего и не случилось.

Да оно так и было. Произошел случай, такой обыденный в детской жизни...

А потом начали появляться ростки искренней дружбы между ребятами.

Как-то я вошла в класс и сразу заметила заговорщицкие лица некоторых ребят. Нет-нет да Сережа и заглянет под парту. Заглядывал туда и Толя и другие ребята. Что-то случилось, но что—отгадать было трудно. А спрашивать не хотелось.

Вхожу на второй урок и вижу на парте Сережи блюдце с молоком, кусочки хлеба, а сам Сережа тычет мордочку котенка, слепого, влажного, с всклокоченной шерстью Он окунал его головку в молоко, приговаривал: «Пей, пей, дурашка! Ведь выбросили тебя! Умрешь, если не станешь есть!» Фыркал котенок, облизывался, а Сережа так увлекся этим делом, что не заметил, как я и вошла. Он спохватился только тогда, когда я стояла уже рядом с ним.

— Где ты взял котенка? — спросила я.

Не успел Сережа ответить, как один из мальчиков, захлебываясь, заговорил:

— Шли мы по улице нашего тринадцатого квартала, а около мусорной ямы что-то пищит. Мы с Сережей туда, а там котенок... Лежит и пищит. Мы взяли его и принесли в класс...

— А как появилось блюдце и молоко?

— Это принес Федя, ведь он рядом со школой живет...

Взгляды ребят были устремлены на меня. Вова Забабурин приблизился к Сергею и видом своим показывал, что готов вместе с ним разделить вину за непорядок.

— Что же,— сказала я ребятам,— это хорошо, что вы пожалели котенка. Пусть кто-нибудь отнесет его домой.

Лица прояснились: решение мое понравилось, урок продолжался в тишине.

* * *

Из этих рассказов Анны Сергеевны я постепенно составляла представление о детском мире, в котором мне предстояло видеть главное, все то, что больше всего волнует, представляет трудности и что единит ребячьи души. Сережа Тюленин показался мне мальчиком со своими задатками, к которым надо было относиться очень осторожно и серьезно. Заводила ребячьих игр и шуток вовсе не производил впечатления неисправимого баловника. Он любил пошутить, устроить игру, но вовсе не во вред кому-нибудь. Как и ребята сильного характера, Сережа предпочитал, чтобы с ним разговаривали как со взрослым и игры его принимали как серьезные игры. Сереже, может, больше, чем кому другому, необходимо было то, что среди педагогов называют условностью.