Если для молодых подпольщиков города заведующий мехцехом Лютиков являлся тем центром, около которого собирались ребята, то для шахтеров и граждан города это был предатель, человек, который «работает на фрица». Филипп Петрович хорошо видел взгляды шахтеров из-под насупленных бровей. Они жгли ему спину. Он старался их не замечать. При встречах со знакомыми он знал, что тот отведет глаза и не ответит на поклон Лютикова. Таких встреч Филипп Петрович избегал. Вздохнет глубоко, печалью подернется его лицо, но как только переведет он взгляд на ребят, лицо вспыхнет, глаза блеснут, и отгонит он только что навалившуюся тяжесть, как нехороший сон. Как можно реже старался он появляться на улице, в среде шахтеров, часто посылая вместо себя в город Николая Петровича Баракова. Баракова в городе знали немногие. Работал он до этого на шахте имени Энгельса и знакомых в городе почти не имел.

Как-то Филипп Петрович возвращался домой довольно поздно (он имел пропуск на такое позднее хождение). Подходил он уже к калитке Ковтуновых, когда большой кусок колчедана влип в калитку, чуть минуя голову Лютикова. Филипп Петрович повернулся. В тридцати шагах от него метнулась фигура человека. Лютиков обратился к нему:

— Не попал, друг, промахнулся!..

— Змея! — последовал ответ.— Не уйдешь все равно! Найдем — настигнем! — человек исчез.

Подобрал Лютиков лежавший кусок колчедана и держал его у себя на столе.

— Он мне напоминает о многом,— говорил Филипп Петрович.

Однажды хозяйка вздумала переложить камень, попутно спросив:

— И чего это вы породы наложили на стол?

— А вы не вздумайте ее выбросить. Это цена моей жизни. Как взгляну, так и вспомню обо всем... Сразу яснее станет в мыслях.

Так и держал породу, что дорогую для себя вещь. На вопросы людей, что посещали Филиппа Петровича, отвечал:

— Моя награда, потому и берегу.

Уж потом, когда забрали Филиппа Петровича, и он больше не вернулся, Ковтунова выбросила камень. Лишний, совершенно лишний камень.

В замасленном полушубке Осьмухин пошел по дороге к мехцеху, решив попутно зайти к Земнухову. У калитки дома стоял отец Ванюши и, прикрыв глаза рукой, что-то рассматривал на площади. Стояла тут же и мать, вытирая глаза концами платка. Она плакала. Еще не понимая, что произошло, Володя негромко, но торопливо спросил:

— Ваня дома?

— Повели Ваню,— сказал отец и трясущейся рукой показал на площадь.

Володя метнул быстрый взгляд на площадь. Стоял он не больше минуты, а затем бросился в направлении механического цеха. Он побежал. «Неужели разгром? Неужели все кончено?»

Он и не заметил, как столкнулся с Олей Иванцовой. Оля увидела его первая и взяла за руку.

— Забрали Мошкова, Земнухова, Третьякевича,— сказала она тихо. Повели кого-то из Первомайкя, когда я уже шла сюда... Положение серьезное. Нужно выручать товарищей. Средств и сил хватит.

Володя внимательно слушал Олю, и, кажется, думал о чем-то крайне необходимом, как-будто силился что-то вспомнить.

— Ага, вот! В цеху набралось свыше десяти военнопленных, им нужно сигналить о том, чтобы они уходили.

Прошло несколько дней...

При мехцехе была организована столовая, где раздавалось скудное питание по повышенным ценам. Столовой пользовались преимущественно бойцы (отбитые пленные), которым нужно было пережить неблагоприятное время. Их всегда можно было найти там. Бойцов стало меньше, некоторые ушли. Но все труднее было доставать документы.

Володя шел в столовую, когда из-за угла здания показались белые повязки полицаев. Они направлялись в мехцех. Володя юркнул в столовую, шепнув выходившему Коле Румянцеву:

— Полиция!

Чуть побледнело лицо Румяцева, но ни один мускул не дрогнул, когда он выходил из столовой. Вот он направился к полицаям, вот минул их, но в этот миг встретился взглядом с Валентином Ключом, который догонял полицаев. Осталось завернуть за угол и... раздался окрик:

— Господин, подождите!

Румянцев понял, что теперь не уйти.

— Вы арестованы! — и белая повязка стала рядом.— Руки назад! — и на глазах целой толпы людей руки Румянцева были крепко связаны.

В столовой был Ваня Туркенич. В рабочем костюме он мог сойти за кадровика, благо кругом стояли все свои ребята.

— Забрали, забрали!..— катилось по залу.

— Уйду, выпрыгну в окно, уйду,— и Ваня придвинулся к углу стола, который упирался в окно. Протирая окна, уборщица плохо прикрыла его. Массивная ручка свободно повернулась под нажимом руки Туркенича, и через минуту Ваня был за окном. Рома Соловьев сразу же прикрыл раму. Но Валентин Ключ все же заметил, как выпрыгнул Ваня. Полицаи бросились в дверь, чтобы поскорее добраться до глухого окна. Однако тщательные поиски не дали никаких результатов. Туркенич точно в воду канул.

Удалось ему уйти из-под ареста, удалось и фронт перейти.

Вместе с передовыми частями Красной Армии он вошел в Краснодон.

Туркенич вышел из Краснодона в десять часов вечера. До Первозвановки — 30 километров. Добраться туда он смог только к пяти часам утра. Наметенные сугробы, незнание дороги — все это замедляло его продвижение. Он выбивался из сил, изнемогал, но шел и шел вперед. Село просыпалось. Нет-нет, да и мелькнет огонек кое-где. Редкие петухи подавали голос. Это означало, что захолустное село довольно далеко отстояло от железной дороги, не видело массового постоя немцев, а следовательно, и всех его последствий.

Вон там, около балочки, и домик Панаса Перебейнос. На фронте Панас с Туркеничем сдружились. В механической ремонтной мастерской работал Панас по своей специальности монтера-механика. Туркенич служил офицером-артиллеристом в одной из воинских частей. Из Краснодона, земляк, вот что вначале свело этих двух разных людей. А дальше знающий мастер Панас не раз оказывал неоценимые услуги Туркеничу. Когда же и домой пришлось им прибыть вместе (обоим после ранения), то это и вовсе их сблизило.

По дороге вспомнил Туркенич о семье своего друга. Домик стоял на окраине, и он решил искать там приюта. Панас оставил дома жену Дарью Васильевну и двух малолетних детей — Вовке 6 лет и Аллочке 4 года. Называла Дарья Васильевна Туркенича кумом, сначала в шутку, а потом и всерьез, по младшей девочке, которая звала его своим «крестным».

Ради шутки тогда спрашивали девочку:

— А тебя-то он крестил, что ты называешь его крестным?

— Он мне сам сказал, что будет называться моим крестным.

Дарья Васильевна была здоровым, работоспособным членом сельхозартели, но отсутствие мужских рук в доме, все же было сразу заметно: обветшали заборы, не всегда было подвезено топливо, разломались двери в хлеву.

Вот сюда-то и постучал Туркенич в пять часов утра 12 января 1943 года. Тревожно из-за двери окликнули:

— Кто?

Узнав голос Туркенича, Дарья Васильевна сразу же открыла дверь.

В доме весело потрескивал огонек. Отодвинув прялку в угол, Дарья Васильевна подошла к кровати и проговорила:

— Аллочка, а к нам в гости пришел твой крестный!

Дети проснулись. Вова сразу забрался на колени гостя и все удивлялся, почему он так долго не дает ему гостинца.

— Мне нужно, кума, с тобой поговорить...

Вышли они в другую комнату, которая теперь служила кладовой. Сюда выносили оставшийся обед, здесь стояли ящики, хозяйский сундук. Стояла здесь и кровать с разобранной постелью, столы, стулья. Все это ожидало теплых дней, когда комнату можно сделать жилой.

Дарья Васильевна сразу все поняла.

— Дверь можно держать всегда на запоре. Стукнет кто, сейчас же сюда. На дверях крючок есть и оттуда и отсюда. Ко мне очень редко кто заходит. Я ведь живу на окраине, и даже мимо-то никто не ходит. Тут у нас через это хорошо. А мой-то Панас прислал перед приходом немцев письмо. На Харьковском он направлении. Догадалась я, как он написал, что проходили станцию они, где когда-то мы с ним сидели, все не могли попасть на поезд. Люботин называется. А может и не так, не помню...

В разговоре подошло и утро. Дети уснули.

Вдруг собака залилась лаем. Кумовья прислушались. Кто-то шел к домику. Звякнула щеколда и послышался голос «блюстителя местного порядка», полицая Стриженко. Он пришел с двумя женщинами. Причина прихода оказалась не опасной. Но если бы не гость... В конце двора, на балочке, стоял колодец, снабжавший водой близлежащие 6—7 дворов. Работал колодец воротком, на цепи которого было привязано ведро. Поздно вечером набирала воду Дарья Васильевна, а явившиеся утром за водой женщины не обнаружили ведра.

— Как хочешь, Васильевна, на тебя падает подозрение, и мы решили сделать обыск.

— А в чем дело? — говорила бледная хозяйка, поправляя на голове только что надетый платок. Потом сообразила как быть.

— Я собралась к корове пройти, она вот-вот отелится. Может, пока вместе поглядим? — и она увлекла за собой соседок.

Обманутый создавшейся тишиной, Туркенич вышел в первую комнату и нос с носом столкнулся со Стриженко. От неожиданности тот выронил винтовку. В одно время нагнулись за ней и Туркенич и Стриженко. Один конец оказался в руках Туркенича, другой — в руках Стриженко. Затягались.

— Слушай, - сказал Туркенич,— ты ведь жить хочешь. Хочу жить и я. Молчи о том, что встретил меня здесь.

Стриженко испугался, побледнел, губы его дрожали. Стриженко, наверное, не так уж хотелось служить в полиции, он опасался обидеть кого-нибудь из своих. Он знал Панаса, видел как-то и Туркенича. Но признать его, сразу не признал. Решив, что здесь «любовное дело», Стриженко обещал молчать, а вернувшиеся женщины сказали, что ведра нет и задерживаться нечего. Ушли «гости».

Бледная, растерянная хозяйка сидела у стола, подперев голову руками. Здесь же сидел и Туркенич, решив отправляться в путь, теперь уже по новой дороге.

И не напрасно он это решил.

Прошло часа три-четыре после ухода кума, когда к Дарье Васильевне явились уже два полицая со старостою деревни за Туркеничем.

Выходя из села, Туркенич направился по новой дороге в направлении фронта. Морозы на редкость стояли жестокие. Уже не чувствовал ног путник, несмотря на то, что на ногах его были валенки. Мороз пробирался во все щели и, казалось, решил доконать его на этот раз. А фронта все не слышно и не слышно. Может, с дороги сбился, хоть и показала ее девушка с синими глазами, которая так жалостливо смотрела на него и, заметив старые варежки на руках Туркенича, торопливо сбегала куда-то и принесла новые меховые рукавички, что так хорошо держали тепло. Еще решил Туркенич передвинуться теперь вправо, как вдруг снег точно расступился и он провалился в какую-то яму. Свет от ручного фонарика ударил ему в запорошенное лицо. Он услышал:

— И кто же это к нам в гости пожаловал?

Туркенич поднялся. В углу закопошилась фигура отдыхающего бойца, а потом он вдруг вскочил, точно по заведенной пружине:

— Ваня, друг, как ты попал к нам? — кричал Панас, проснувшийся от шума и теперь приветствуя друга.

Так и удалось Туркеничу Ивану уйти из-под ареста. Так удалось ему перейти фронт. Вместе с передовыми частями нашей армии он вошел в город Краснодон.