Один Гаврила Петрович из семьи не знал, что Сережа вернулся с той стороны фронта. Проснувшаяся Маруся, сестра Сергея, рассказала ему, что к ним наведывались «гости»-полицаи, все спрашивали, не вернулся ли Сергей.

В коротких, скупых словах говорил Сережа о том, как и где расстался с Надей. Удалось ли ей попасть к нашим — этого Сергей не мог сказать.

— Надя не пропадет, да и не одна она, с Дашей.

Как сквозь сон слушал Сережа, что говорила Маруся.

— Говорят, вывезли ребят в Ровеньки, да думается мне, их тут побили... Отоспись, промоем рану, да надо тебе спуститься в заброшенную шахту, пока подживет рука, и все обойдется.

— Нужно знать, кто еще здесь...— как в полузабытьи говорил Сережа, уже засыпая.

Чуть брезжило утро. Кто-то нетерпеливо постучал к Тюлениным в дверь. Вошла соседка Максимовна.

— Вот погодка,— говорила Максимовна, посматривая по углам.

— Чего куксишься,— обращаясь к ребенку, говорила соседка.

- Нет дяди, некому печенья носить. Вишь, как захирел ребенок.

— Онь...— сказала Валя, указывая пальчиком на загородку и, не успела Александра Васильевна сообразить, как Максимовна открыла полог и увидела лежавшего на постели Сережу.

— Ага... Пришел значит,— у Максимовны блеснули глаза.

Она сразу же ушла. А мать тревожно ходила с ребенком на руках по комнате, все вновь и вновь переживая только что происшедшую сцену. Тревожно было на душе у нее, и она уже несколько раз заглядывала за перегородку. Сладко спал Сережа. Не отрываясь смотрела мать на своего последнего... Как будто исхудал он... побледнел... Казался он таким маленьким, что Александра Васильевна на минутку даже забыла, что Сереже уже 17 лет.

Успела сообщить теперь она Гавриле Петровичу о том, что Сережа пришел ночью. Она уж и завтрак приготовила, испекла оладьев из последней муки, а он все еще спал. Встрепенулось сердце, когда в сенях послышалась возня, а затем мужские голоса.

В комнату вошли два полицая.

Сережа сел на постели, бессмысленно, спросонья посмотрел вокруг и начал торопливо одеваться.

— Нам-то тебя, сударь, и надо! — сказал полицай постарше.

— Давно тебя караулим! Насилу дождались! Ну-ка, скорей собирайся!

Вихрем в голове проносились мысли у Александры Васильевны. Передав ребенка кому-то из дочерей, она протиснулась за перегородку и, упав на колени, руками, как клещами, зажав полу шинели полицая молила:

— Возьмите все, что у нас есть... деньги... вещи... корову отдам... Скажите, что не застали Сережу... ушел уже...

Она отвернулась и велела Марусе принести коробочку с двумя золотыми кольцами. Маруся принесла и мужской костюм, который готовилась променять на хлеб.

Заколебались полицаи. Стали совещаться между собой... Но у двери показалась голова Максимовны, и это решило все.

— Теперь нельзя ничего сделать,— сказал полицай постарше.

Вновь бросилась Александра Васильевна к полицаям. Они равнодушно поглядывали на плачущую женщину.

— Свою голову за него мы не подставим.

Он все вертел в руках коробку с кольцами и брошью, а потом решительным жестом опустил в карман.

Сергей стоял, с ухмылкой поглядывая на полицая.

—Ну, мать, прости! Из одного пекла ушел, да в другое угодил. Отоспаться захотел...— кого-то передразнил он.— Вот и отоспался. Прощай, отец... Прости, Маруся,— и он нагнулся к ней с поцелуем. Правда, он пришелся в ухо, и Маруся услышала: «Сейчас же предупреди Григорьева, Ковалева, Вициновского...»

Не договорил Сережа. Появился фриц в обществе двух полицаев. Прихлестывал он все плеткой, держа автомат наизготове.

— Собирайся, старый собак! Вместе с сыном пойдешь!

Почти рада была Александра Васильевна тому, что их забирают с Сережей.

«Когда меня втолкнули в застенок,— рассказывала потом Тюленина,— какой-то сплошной шум оглушил меня. Сердце точно окаменело. Пристроилась я в сторонке и села на пол. Скоро из общего шума стали выделяться отдельные голоса. Вон там лежит спиной вверх Нюся Сопова, косы, как змеи, обвивают туловище. Светлая блузка с пятнами крови на спине — огрубела и при малейшем движении причиняла нестерпимую боль. Девушка, как в бреду, что-то шептала и только изредка можно было понять: «приказ штаба, выручить товарищей...», а дальше ничего нельзя было разобрать. И вдруг попросила пить... Это я поняла хорошо. Осмотрелась кругом. На окне стояло ведро. Зачерпнув воды, я поднесла пить. Она жадно прильнула к кружке.

— Спасибо, бабушка! Как вы попали к нам? Кто вы?..

— Я Тюленина, Сергея мать...

Точно электрический ток прошел по телу девушки. Она своей рукой сжала мою руку и тихо спросила:

— Он здесь?

Загремел замок, и в открывшуюся дверь крикнули:

— Тюленина, бабка, на допрос!

У меня замерло сердце. Я зачем-то торопливо поправила платок, поднимаясь с пола, и вышла из камеры, как мне показалось, боком.

— Сюда! — крикнул полицай, когда мы двинулись по коридору. Он открыл одну из дверей, в которую и пропустил меня.

В комнате сидело трое. Один весь в табачном дыму. И еще... в изодранной рубахе, с заплывшими глазами, с опухшим лицом...

— Сережа!..— и я рванулась к нему.

Сынок пристально, в упор посмотрел на меня, точно сказать хотел что или предупредить о чем.

— Стой здесь! — дернул меня за руку полицай. Допрашивали Сережу. Поняла я, что вызвали меня за тем, чтобы я посмотрела, как мучили они его и издевались.

— Где был, кто посылал, что видел,— расскажи сейчас же.

Поднял голову Сережа и, повернувшись к немцу с искривленным лицом, с горевшим ненавистью взглядом, сказал:

— Ничего вы, гады, от меня не услышите. За нас скажет вам наша Советская Армия.— Сережа даже руку поднял.—Вы слышите... слышите...

Немец что-то сказал другому, и я увидела, как тот сорвал с руки Сережи повязку и схватил в руки железный прут. Свету не взвидела я тут. Бросилась к нему разъяренной кошкой. Вцепилась в железо, рванула к себе.

— Изверги вы, людоеды, что делаете! — и я швырнула прут в угол.

Немец пошел на Сережу. Глаза налились кровью. Как собака накинулся на него, стал бить по лицу, по голове.

— Бей, кат! — успел крикнуть Сережа и плюнул в немца кровью.Тут уж не помню, что и было. Что-то кричала я, бросившись к Сереже, и упала на него, закрывая сыночка своим телом. А он, открыв свои глаза, говорит мне:

— Не дразни зверей... загрызут...

И не скоро потом я услышала его шепот:

— Ты ничего не знаешь...

Поняла я, что сынок указывал мне, как держать себя...

Больше я ничего не помню...

Очнулась я в камере, где склонилось теперь ко мне лицо женщины. Она поднесла мне воды. Я пила и не чувствовала что пью. Как живой стоял передо мной Сережа, когда плюнул немцу в рожу.