В 1941 году Сережа окончил семь классов, а в восьмой класс массовой школы не пошел. Слабое здоровье Гаврилы Петровича заметно влияло на прожиточный минимум семьи, и Сережа стал искать работу, записавшись в вечернюю школу взрослых.

Наступил новый 1941—42 учебный год. Теперь вечером можно было встретить многих из наших ребят, оставивших массовую школу и посещавших вечернюю школу молодежи.

— Ну что ж, ребята, не жалеете, что бросили школу? — иной раз спрашивал кто-нибудь из педагогов.

Замедлил Сережа с ответом, а потом и говорит:

— Я так и не разберусь. Мне кажется, что в школе прошло мое детство, а теперь настала другая пора. Как вспомню, что только выстраивал еще так недавно, так и самому становится смешно. А теперь и не тянет. Теперь хочется побольше знать. Да я, если не удастся летная школа, вновь приду к вам. Ведь примете?— спрашивал он.

Школа рабочей молодежи занималась в третью смену, в здании нашей школы.

Случилось как-то так, что комсомольская организация устраивала собрание, на повестке дня которого стоял вопрос: «Доклад о дружбе и любви». Тема привлекла массу публики. В зале негде было сесть. Увидела я там, среди сидящих, и Сережу. Он сидел в первых рядах, не спуская глаз с докладчика. Видно было, что он по-своему осмысливал все, о чем тот говорил, кстати, очень сухо и неинтересно. Встретив меня после окончания доклада, он дал волю своим горячим чувствам.

— Почему меня тянет, как магнитом к одним ребятам и отталкивает от других? С Витькой Лукьянченко я могу часами говорить, даже мне хорошо с ним и молчать... Словом, я бы с ним жил и никогда бы он мне не надоел. Так же с Леонидом. Ваню Земнухова я кое-когда бы послушал. Он обязательно скажет что-нибудь такое, чего я еще не знаю, или оно у меня еще «тыробом» лежит, не на месте. А Ванчук скажет, как будто порядок наведет в доме. Только удивляешься, чего это сам до этого не додумался. С Толькой Ковалевым я люблю померяться сноровкой. Ловкость у него большая и сила, каких мало. Хватки много, а больше у нас общего ничего нет. Люблю разговаривать с Володей Осьмухиным. Я и теперь иной раз захожу в комнатку под лесенкой. Окончатся занятия у нас, а у Осьмухина еще огонек горит... Постучу я ему. Откроет, и сидим мы с ним иной раз до двенадцати, а то и до часу ночи. Мечтаем все... Володя много читает технической литературы. Как начнет он говорить, что будет вот скоро-скоро, так аж не верится. Я ему даже как-то сказал, что опоздал он родиться, а то как Галилея сожгли бы на костре,— говорил Сережа, улыбаясь своей, только ему свойственной улыбкой.

Смеялась тогда каждая жилка его лица.

Начались проверочные испытания (наша страдная пора), и я мало видела Сережу в это время. А от школы он, видимо, отвык, да и ребята были заняты. Как-то случайно узнала я, что Сергей давно бросил вечернюю школу. Что-то не удовлетворило его там.

— Появились у него в это время новые знакомые,— говорила Надя,— но менялись они очень часто.

Только в тире он был теперь завсегдатаем, выбивая без промаха нужное количество очков. Работал в это время Сережа на шахте 2—4, где все, начиная со сторожа и кончая инженером, хорошо знали Гаврилу Петровича и радушно в свою шахтерскую семью приняли Сережу, справляясь иной раз об отце. Был Сережа и коногоном, отгребщиком, бурильщиком, крепильщиком и решил он направиться в забой.

— Хочу быть главной фигурой на производстве,— заявил он о своем желании.

С сомнением посматривали начальники на небольшую фигурку, хоть и коренастого паренька, но имя Гаврилы Петровича решало все, и Сережу посылали туда, куда он хотел. Среда, в которой вращался Сережа, начинала откладывать на нем свой отпечаток. Как-то по-иному он стал носить шапку, «цвиркать» через губу в нужных и ненужных случаях. Вот только курить не научился.

— Скажи, Сережа, а как у тебя с танцами? Танцуешь?

Чуть замялся Сережа и говорит:

— Чечетку выбиваю, а другого ничего не умею.

Приближался выпускной вечер.

И вот день 22 июня. Вместо ожидаемого ученического торжества во дворе школы нам пришлось проводить митинг, на котором присутствовали не только наши учащиеся, но и граждане близлежащих улиц. Германия вероломно напала на наш Советский Союз. Выступал директор школы, а затем слово взял Илья Моисеевич. Речь его была такой прочувствованной, слова хватали за душу, звали на подвиг.

— Мы сегодня получили путевку в жизнь... На каком бы участке нашего строительства мы не стояли, будь то труд или фронт, обещаю честно служить Родине, как учит нас партия, Ленинский комсомол, как учила нас школа.

Так говорил один из учащихся...

В школе оказался и Сережа. Он, видимо, явился сюда прямо с работы. Был в шахтерке, но с чистым лицом.

— Я уже был на митинге у себя на шахте, но меня потянуло сюда. Я все еще ваш. Никак не отвыкну от школы.