Имя это старались очернить предатели. Но оно светло для нас, как имя смелого и преданного Родине патриота. Мне хочется рассказать о нем словами близкого ему человека—Ани Борцовой. Я приведу ее письмо.

«Уважаемая, Анна Дмитриевна!

Письмо Ваше получила. Очень рада, что Виктор Третьякевич займет полагающееся ему место среди членов «Молодой гвардии». Вы пишете, чтобы я Вам прислала свои воспоминания о нем. Я с удовольствием это сделаю.

Если бы вы знали, как я переживала его смерть, а еще больше, что под именем Стаховича некоторые принимают Третьякевича. Ведь это так не вязалось с тем, каким я его знала. Вы же знаете, Анна Дмитриевна, что мы с ним учились в одном классе, но по-настоящему я его стала замечать только в 7-м классе, когда он был избран секретарем комсомольской организации нашей школы. Секретарство он принял от Федора Ивановича Иванчикова.

Как-то случилось, что войдя после всех в класс, он увидел свободное место около меня и сел. В перерыве мы с ним заговорили, я теперь даже не помню о чем. На следующий день никто не претендовал на место около меня, и мы просидели весь учебный год за одной партой. Секретарство для Виктора было делом новым и вначале (пока он втянулся в работу) отнимало у него много времени. Даже успеваемость у него снизилась да и сам он похудел. Только глаза горели лихорадочным блеском (от бессоницы, как объяснял Виктор).

Помню, он заметно отличался от многих ребят своею вежливостью, тактом, суждениями. У ребят он пользовался большим авторитетом, да это, пожалуй, и понятно. Он на голову стоял выше многих из них. Особенно я любила наблюдать, как из всей массы выступлений, замечаний, Виктор выбирал и формулировал то, что удовлетворяло людей с самыми различными, казалось, настроениями. Чувствовалось, что Виктор освоился с работой секретаря. Он все больше забирал в руки работу отдельных товарищей, в результате чего поднялась дисциплина комсомольцев. Ушли в прошлое отказ или плохое выполнение заданий.

Вы же знаете, что у нас широко велась внешкольная работа. Популярными были кружки. Особенно хорошо работал струнный кружок, не раз бравший премии при встрече с другими школами. Руководил кружком Виктор. Дисциплина здесь была образцовой. Сам он играл на всех струнных инструментах: мандолине, гитаре, балалайке. Слухом обладал он, на мой взгляд, исключительным. Я как-то сказала ему:

— А почему ты не играешь на баяне?

— А я его не люблю. Вот на пианино я бы играл, но ведь здесь брать уроки-то не у кого, а так...— и он махнул рукой.

Популярным у нас был еще исторический кружок, которым руководил Илья Моисеевич Милов. В это время уже шла война между гитлеровской Германией и Западом. Близко к сердцу Виктор принимал то, что происходило на Западе. Поглощение Чехословакии, Австрии, походный марш гитлеровцев по земле Франции («продали Францию»,— как говорил Виктор), сильно действовали на него. Иной раз его трудно было вывести из задумчивости, когда он что-то механически чертил карандашом, откликался или, как мы говорили, возвращался к нам после повторного вопроса. Отношения с Виктором у нас были дружеские, хорошие.

Я знала, что у Виктора старший брат живет в Луганске. Время от времени Виктор посещал брата, ездил, как он говорил шутя, «подзарядиться». Илья Моисеевич заметно считался с Виктором, но мы в простоте сердечной, думали, что это происходит потому, что он секретарь. Теперь-то я понимаю, что тут было кое-что другое. Виктор обладал широкой эрудицией, но никогда, слушая Илью Моисеевича, он не выступал, а только потом уточнял что-нибудь. Помнится мне и еще один случай из этого же времени.

Стояла суровая зима. Полотно железной дороги заносило снегом и тогда останавливалось движение поездов. Жизнь замирала. Виктору Третьякевичу сообщили, что срочно требуется комсомольцы для очистки путей. Как он добился этого—я не знаю, но к 12 часам ночи 21 человек комсомольцев с лопатами на плечах явились на работу. Из них восемь девушек. Снег бьет в лицо, забирается в рукава, а голос Виктора слышен время от времени:

— Давай, давай, товарищи, поборемся с бурей! А там, может, и с Гитлером придется бороться!

За этот возглас, который был известен всему коллективу, Виктора вызывали в райком (ведь Германия имела с нами договор). Что там было — я не знаю. На мои вопросы Виктор отшучивался.

Секретарство Виктора было самым интересным временем во всей работе комсомольской организации нашей школы. На высоком идейно-политическом уровне у нас проходили все мероприятия. Нам жилось тогда весело и содержательно. То участвуешь в вечере вопросов и ответов, то проходит читательская конференция, то антирелигиозная беседа... Словом, не отставали от общего течения. Вот почему я с болью в сердце уезжала по месту работы отца.

Сбылись предсказания Виктора. Германия вероломно напала на Советский Союз. Врагу удалось продвинуться в глубь страны. Началась эвакуация. Уехал мой отец, а потом и я с матерью. Мы с матерью осели пока в Краснодоне, а отец поехал на родину (станица Гундоровская). У тетки была большая семья (трое детей), квартира была в домике, где жили и вы (одна). Это меня устраивало. Как бывшая ваша ученица, я посчитала своим долгом явиться к вам, а потом бывала запросто, часто с ночевкой. Иной раз, явившись вечером с Виктором, я устраивалась у вас на лавочке. Так тянулось до того времени, пока 20 июня город заняли немцы.

Как складывались у нас отношения с Виктором?

Я чувствовала, что он приглядывается ко мне, как будто вновь изучая меня. В это время он часто куда-то уходил (то в поселок Краснодон, то в Изварино). На мои вопросы обычно отвечал так:

— Надо было товарищу кое-что передать,— а сам как-то испытующе, как мне казалось, смотрел на меня.

Когда началась массовая отправка людей в Германию, он заволновался.

— Тебе, Аня, нужно устроиться на работу, а самое главное не получить повестки и не сделаться рабой немецкого фашизма.

Не помню точно, но кажется через неделю после моего приезда, Виктор стал знакомить меня с ребятами. Многих я знала по школе, особенно девушек, а с некоторыми ребятами встречалась впервые. Обратило мое внимание то обстоятельство, что все ребята, с которыми меня знакомил Виктор, пристально рассматривали меня, а Ваня Земнухов, в силу своей близорукости, даже пригнулся ко мне. Возвращаясь домой, я спросила Виктора, что означает такое пристальное внимание ко мне. Он со смехом говорил:

— Ты же новенькая у нас, ну и надо рассмотреть как следует.

Мне показалось даже, что на слове «рассмотреть» Виктор сделал ударение. С Сергеем Тюлениным, по-моему, я встретилась с последним. Вижу ко мне направляется стремительно паренек, одетый небрежно (точно с работы). Всматриваясь в меня, он говорил:

— Чуть помню, а все же помню, как делала мне внушение. Ох, и злился я на тебя тогда! Как же! Девчонка читает нотацию...

Все это Сергей говорил с улыбкой, открывая при этом свои ослепительно белые зубы.

Скоро Виктор предупредил меня, что мне надо будет сходить в станицу Гундоровскую. Улыбаясь, он продолжал:— Пойдешь проведать отца, а самое главное отнесешь одному товарищу письмо.— Я давно говорила Виктору, что все ребята заняты чем-то, и только я одна не у дел.

Виктор и говорит:

— Аня, не думай, что это такое малостоящее дело, о котором можно со смехом говорить всем и каждому. Дело сугубо конспиративное. Ты должна это понимать, если хочешь быть нашим товарищем.

— Слушай, Виктор, ты от меня что-то скрываешь, ты мне не доверяешь,— и я чуть не расплакалась.

— Не принимай, Аня, все это близко к сердцу. Вот завтра получишь материал, с которым ты пойдешь в Гундоровку. Через два дня я тебя буду ждать, а там мы с тобой хорошо поговорим. Сейчас же мне надо идти, хотя у меня и есть разрешение на право хождения в какое угодно время... Да лучше—как лучше.

Виктор ушел, а я еще долго сидела, перебирая в памяти все, что в эти сутки прошло перед моими глазами. Я была почти убеждена, что здесь имеется молодежная организация.

В Гундоровке я посетила отца, а затем по указанному адресу — Рогозина, которому и вручила материал (два пакета).

В Краснодон я пришла вечером. Шла без приключений. В этот вечер я никуда не выходила (очень устала). Часов в одиннадцать раздался стук в окно и голос:

— Аня дома?

Мама открыла дверь и вполголоса ответила:

— Она спит. Только пришла от отца. Поздний гость исчез.

Мне почему-то показалось, что заходил Виктор. Встретиться мне с ним удалось только дня через три-четыре. Дело в том, что моя мама сердечница, и ее посетил очередной сердечный приступ, после которого она лежала дня два-три и все беспокоилась, если я от нее отходила. Наконец, я смогла оставить мать и явилась в клуб им. Горького. Другими глазами я смотрела на все происходившее в клубе, в душе смеясь над глупостью немцев, присутствовавших здесь. Я вошла тогда, когда на сцене подвизался наш струнный кружок. Руководил им Сергей Тюленин. Виктора не было, как не было и еще кое-кого из ребят. В этот вечер шли акробатические номера—соло Любы и другие вещи. Потом, как обычно, танцы. Позднее, к полуночи зал опустел. В это время появился Виктор и еще кое-кто из ребят (я их не рассмотрела). Долго в этот вечер мы просидели с Виктором. И он мне многое рассказал о жизни краснодонских ребят того времени.

— А не думаешь ли ты, Аня,— говорил Виктор,— что нам, молодым, здоровым людям стыдно сидеть в тылу у немцев и не сделать попытки помочь нашей Советской Армии. Вот такую попытку делаем и мы. У нас имеется молодежная организация, в которую входят почти все ребята из Краснодона, Первомайки и других мест. Руководят нами проверенные люди, члены партии. Ты слышала о такой организации, как мехцех? Вот там собралось наших человек пятьдесят—шестьдесят. «Работают», а руководит ими Лютиков Филипп Петрович, отец Раички, ты, верно, его помнишь. Он ведь часто приходил к нам в школу. Ты удивляешься, что я, смотря на зарево пожара в колхозе «Пятилетка», что-то шептал, как одержимый (это ведь твое выражение). Это работа наших ребят. Ты видела Васю Левашева, этого скромного и незаметного паренька? Он брат Сергея Левашева. Это мои товарищи. Ну, что бы не поручил Васе обязательно выполнит.

Долго еще Виктор говорил, а я сидела и слушала, как завороженная. Возбужденная, помните, я явилась к вам и на ваше замечание ответила:

— Ах, Анна Дмитриевна, как интересно жить!

Я начала говорить о том, что поведал мне Виктор.

Этот вечер мне запомнился на всю жизнь. Ведь даже не дослушав меня до конца, вы начали меня «отчитывать». Мне так и помнятся ваши слова:

— Он рассказал тебе, как другу, как близкому человеку... Ты вспомни его слова: «Я тебе верю, как верю самому себе». А ты... Ты ведь это могла рассказать и подружке и еще кому-нибудь.

Я поняла, какую оплошность сделала, и расплакалась. Помню, я всю ночь не спала, а наутро я спросила у вас:

— А можно мне рассказать это все Виктору?

— Скажи, скажи, пускай он еще тебя пропесочит.

В этот же вечер я рассказала Виктору, а он мне ответил:

— Глупая ты еще, Аня! Видно, не отдаешь отчета в том, что можно, а что нельзя говорить. Да это ведь результат нашего воспитания. Нас учили говорить правду, не таясь, как бы горька она ни была. А тут дело другое,— помолчал Виктор, а потом и говорит: — Что ты сказала Анне Дмитриевне, это еще полбеды. Она о многом догадывается. Мы бы ее давно привлекли к активной работе, да ведь больной человек.

Сравнительно скоро после этого была обобрана машина, везшая рождественские подарки для немецких солдат. Ликвидировав подарки, наши ребята наградили всех малышей, которые помогали растаскивать и укрывать вещи. Следов не осталось. Но дети — это дети. Вошел как-то немец в клуб, потянул воздух и бросился ему запах сигарет, тех самых, которые были в машине. А на другой день на базаре появились «пацаны», которые предлагали купить сигареты. Одного из таких мальчишек взяли в комендатуру. Он-то и сказал, что ему их дал Третьякевич за то, что он-де помогал ему жечь бумаги. Мальчишку, надавав ему по щекам до синевы, вытолкнули вон.

В этот день арестовали Третьякевича, Мошкова и Земнухова. Хотя я и не была членом «Молодой гвардии», но как только начались аресты, мне в руки попала записка с одним словом: «Уходи. В.». Я ушла. Говорят, что спустя неделю, на квартиру моей тетки явился полицай, который спросил: где я нахожусь и когда ушла. Выслушав ответ, он сказал:

— Значит, улетела птичка! Найдут! Вот все, что я знала о Викторе».