В 1940 году, в средине третьей четверти, в 6 классе «В» появился новый ученик Леонид Дадашев. Отметила я, что Сережа Тюленин часто окликал его «персюк», на что тот охотно отзывался. Узнала я, что отец Лени приехал в Россию в 1910 году из Ирана с поручением разыскать брата. Брата он нашел, но сам на родину не поехал, так и прижившись, сначала в царской, а потом в Советской России. Женился Дадашев на белорусске, а когда приехал в Краснодон, то привез двух детей — тринадцати и пятнадцати лет. Леня поступил в шестой класс, а Надежда, его сестренка, в четвертый класс школы имени М. Горького. Классы этой школы были переполнены, и время от времени в школу № 4 имени Ворошилова передавались вновь прибывшие ученики.

Так попал к нам этот паренек, в первое время ничем не обращавший на себя внимания. Я только видела, что он все «липнет» к группе, которая окружала Сережу Тюленина. Володя Сечков как-то вздумал подшутить над Леней, назвал его «тенью Сережи», Вспыхнули выразительные глаза Лени, помедлил он немного и так внушительно сказал: «Лучше быть тенью, чем таким глупцом, как ты». Сечков не нашел, что ответить и постарался поскорее скрыться. Ревнивому «Сече» не удалось отколоть Леню от Сережи. У Лени с Сережей наметилась настоящая дружба. Кстати, и жили-то они близко друг от друга.

Переходя из школы в школу (по месту работы отца), Леня кое в чем поотстал, особенно в точных науках. Писал он сравнительно грамотно, ниже тройки его работы не ценилась, хотя он не всегда знал и умел применять правила к написанному тексту. Но по математике в шестом классе у него чередовались двойки и тройки. Однако к концу года он подтянулся. А потом выявились любимые предметы и увлечения. Захожу я как-то в биологический кабинет во время дежурства Сережи и вижу пригнувшуюся фигуру Лени Дадашева, который что-то рассматривал под микроскопом. Он был так увлечен, что не заметил моего прихода, и только возглас Сережи, по обыкновению громкий, оторвал Леню от микроскопа. Он быстро встал, даже руки вытянул по швам, но, однако, не поздоровался, а быстро взглянув на меня, опустил глаза. Я обратила внимание, что он покраснел, даже уши запылали и испарина появилась на лбу.

— Так ты, Сережа, дружка привел к нам в кабинет. А почему не сагитируешь его записаться в наш кружок?

— А можно?— произнес со вздохом облегчения Леня.

С тех пор он стал ревностным членом нашего кружка. Вдвоем с Сережей они принесли пятьдесят саженцев различных культур, добыв их в заброшенной и разрушенной усадьбе бежавшего от Советской власти офицера. Успехи его в кружке стали настолько заметными, что мы поручили ему сделать на собрании юннатского кружка маленькую информацию по теме: «Новое в биологической науке». Дала я ему небольшую брошюрку, приободрила, установила срок подготовки, имея в виду, что он прочтет только эту брошюру. Каково же было мое удивление, когда Леонид сделал обстоятельный доклад, привлекая массу побочного материала, точно указывая источники этого материала. Ребята градом аплодисментов встретили выступление паренька. Больше всех неистовствовал Сережа... «Вот тебе и Дадашев!» — подумала я, совершенно по-иному посмотрев на мальчика.

Скоро столкнулась я с ним вновь в биологическом кабинете, когда он там дежурил. Порядок в комнате был образцовый, записи сделаны аккуратно. У нас в то время из икры выводились головастики. Леня и обратил мое внимание на это:

— А ведь когда-то и мы были головастиками, и только спустя долгие годы развития получился человек. А как мало об этом знает наука.

Я невольно улыбнулась.

— А ты-то откуда это знаешь?

— Да я вот прочитал статью в журнале «Наука и жизнь»...

Я усадила мальчика, и мы с ним разговорились.

Леня рассказал мне о семье, матери, которая все прихварывает, о работе отца, о сестренке, с которой он дружит, оберегает от неприятностей, подменяет иногда в работе. Очень осторожно высказал он свои соображения по поведению отдельных ребят и даже класса в целом. Вот тут-то и представился мне этот юный паренек со всеми его достоинствами и недостатками.

— Леня, а еще в каком кружке ты работаешь?

— В историческом, Анна Дмитриевна. Вот как я люблю историю. После каждого урока, а особенно после занятий кружка я чувствую, что становлюсь, как бы это сказать,— умнее. Я очень уважаю Илью Моисеевича, боюсь пропустить хоть слово из его речи. Ведь он ответит на любой вопрос, какой бы не задали ему ученики.

Немного смущенно он вдруг спросил:

— А правда, что Илья Моисеевич два вуза окончил?

— Да, Леня, это правда, он окончил институт и университет.

Леня говорит:

— Вот когда он начинает рассказывать о том, как фашисты идут победным маршем по Франции, как издеваются над передовыми людьми... душа замирает. Я, Анна Дмитриевна, теперь часто говорю с отцом и все упираю на то, почему он не вернулся в Иран. Отец вспоминает, как ему жилось там нелегко. Различные иностранные кампании держали в руках всю промышленность. Словом, грабили нашу страну, а народ, то есть коренные жители, плохо жили. Болезни, мор, бедность — вот что нашли бы и мы в Иране.

Глаза мальчика блестели, видно было, что в его сознании как-то перерабатывалось все, что он получил от отца, что давала ему школа и исторический кружок.

В конце года прошел слух, что с семи классов принимают в летную школу, и вот гурьба ребят как-то весной уехала в г. Ворошиловград, а скоро и вернулись все. Всем отказали. Сергей с заметным юмором сказал:

— Предложили подрасти и подучиться...

Леонид молчал, но стал заметно налегать на учебу и даже по математике стал получать четверки и пятерки. Положительно мне стал нравиться этот мальчик. Он «запоем» читал книжки. Теперь его можно было видеть чаще всего в библиотеке, в читальне.

— Я не люблю приключенческой литературы, то есть не то, что не люблю, а не отдаю ей предпочтения перед всякой другой, как это делает Сергей,— говорил он.— Меня увлекает техническая литература.

Леонид увлекался технической литературой не напрасно: были у него свои планы. И, кажется, появились они с того времени, как произошла неудача с поступлением в летную школу.

Леня прекрасно рисовал, поэтому иллюстративным материалом к уроку мы всегда были обеспечены. Хорошо у нас были оформлены классные стенные газеты и журнал «Пчелка».

Как-то в кабинете в процессе разговора Леню спросили:

— А что бы ты делал там, в Иране, если бы тебе пришлось там жить?

На минутку задумался он, а потом с такой вымученной улыбкой произнес:

— Наверное, где-нибудь на производстве работал бы, об учебе не помышлял бы.

— Вот видишь, Леня, какое это счастье быть гражданином Советского Союза. Помнишь слова Маяковского, что мы с тобой читали? Пусть бы нам ничто не помешало, я буду тянуть до десяти классов,— говорил Сергей.

— А ты думаешь, я помирюсь на меньшем? Лишь бы мама жила. Знаешь, она иной раз говорит, что хотя бы она дожила, пока я кончу десять классов, а там, мол, я буду на верной дороге. Знаешь, Сергей, мне так и кажется, что нам придется с Гитлером воевать. Ты помнишь, как говорил Илья Моисеевич: «Война неизбежна, но когда... покажет будущее».

Отметила я еще одну особенность Леонида. Среди учащихся было распространено списывание уроков в классе, особенно задач. Смотришь, бежит встрепанный паренек, еще на ходу спрашивая:

— Ты решил задачу? Дай списать, а то вздумает Александр Григорьевич проверить, вот и горячая двойка.

Напрасно иной раз мы втолковывали, что голое списывание ничего не дает, кроме вреда. Твердо, видно, усвоил и понял это Леонид и в своих взаимоотношениях с учениками руководствовался следующим: не выпуская тетради из рук, он спрашивал, пробовал ли паренек решать задачу сам, что явилось непонятным и т. д. Если это был ученик благонадежный, то есть исправно отвечающий на предложенные вопросы, тогда Леонид начинал толковать с товарищем, доведя свою беседу до того момента, когда мы говорим появится «искра сознания» и ребята остаются довольны друг другом. Бывали и другие случаи...

— Брось, Ленька, давай скорее «передрать», а учитель... Пусть учит учитель.

Тогда Леонид, как будто с сожалением, смотрел на хлопца, закрывал тетрадь и пониженным голосом говорил:

— Ну, голое списывание поищи в другом месте.

Он спокойно прятал тетрадь в парту, а сам шел из класса, оставив хлопца иногда с раскрытым ртом.

Работал он тогда в ученическом комитете, и горе такому списывателю попасть к нему с двойкой. Не любили ребята иметь дело с Дадашевым, который как раз ведал производственным сектором. Мне помнится, учком пользовался у нас тогда большим авторитетом.

— На учком! Это к Дадашеву на зубок попасть? Не хочу! Буду слезно просить Марию Андреевну не передавать мое дело на учком! — говорил провинившийся.

Один только раз я видела Леню потерявшим власть над собой. В 7 классе своими «художествами» отличался Владимир Прилепский. Вот он-то, в одно мало прекрасное время и привязал косы Иры Браилко к парте. При попытке встать Ира дергалась, но подняться не могла. Был конец четверти, у Иры стояла нетвердая тройка, поэтому она каждую минуту ждала вопроса учительницы.

— Что ты, Ира, там дергаешься? Не можешь или не хочешь встать? Ну, нам ждать некогда,— и, отвернувшись, Ольга Степановна уже Иру не спрашивала.

Урок Ира знала, прошлый материал повторила, и ей так обидно стало, что девочка расплакалась. Подняв руку, Леонид на вопрос учительницы, что он хочет сказать, заявил:

— Прилепский привязал косы Иры в то время, как она внимательно слушала ваше объяснение.

— Не плачь, Браилко, я учту это и постараюсь спросить тебя в следующий раз. Ну, а с Прилепский придется поговорить серьезно.

Что-то прошипел Владимир, зло посмотрел на Леонида и показал ему кулак. Урок окончился. Подвинулся, говорят, Леонид к Прилепскому и так, чеканя слова, говорит:

— Да знаешь ли ты, что всем нам мешаешь? Способный парень, мог бы хорошо учиться, а ты что делаешь? Развлекаешься, мешаешь нам всем. Вредишь нам. Что ты думаешь, ведь ты второй год сидишь и двойки имеешь! А сегодня... ты поступил как злейший враг!

Ответил что-то Владимир, а потом вышел из-за парты и стал приближаться к Леониду. Уши Лени горели, яркий румянец пробивался через смуглый цвет лица. Назревала драка. Вдруг Юра Бодрухин громко так сказал:

— Ты не расстраивайся, Леня, ведь это Прилепский!

Тот оглянулся, увидел настороженные лица ребят и как-то поник, растерялся. Возглас был отрезвляющий и для Леонида. Он даже кулаки разжал и так с расстановкой сказал:

— Если подобное повторится — будешь иметь дело со мной.

Прилепский отвернулся и быстро вышел из класса...

Встретила я ребят уже во время немецкой оккупации. Сергей шел прямо мне навстречу, а фигурка его спутника свернула несколько в сторону и стала в тени.

— Кто это с тобой?

— Да друг мой, Дадашев. Мы с ним не расстаемся, сплела нас одна веревочка...— и Сережа по-прежнему улыбался.

Однако, шутка не удалась. Чувствовалось, что ребята повзрослели, посуровели.

— Почему он отстал?— спросила я.

— А выполняет приказ немецкого командования: не собираться группами. А Леня ведь на этот счет «собаку съел». Не хочет попасться в какой-нибудь неосторожности, он все «просвящает» меня... Умереть — легче всего, а вот жить так, чтобы пользу приносить, на это надо уменье. Да вы ведь знаете Леонида, он теперь еще жестче стал, немцы «залили за шкуру сала».

Почти до самого дома мы дошли, когда, наконец, к нам приблизился Леня. Весь собранный, в пальто, застегнутый на все пуговицы, он производил впечатление благонравного мальчика, случайно запоздавшего явиться вовремя домой.

Рассталась я с ребятами, и долго еще думала о том, с чем я только что столкнулась. Если у Сережи через край лилась отвага, смелость, находчивость, то у Леонида чувствовалась выдержка, расчет, умение использовать сложившуюся обстановку. Жизнь показала, что я была во многом права.

Говорят, что Леня участвовал во всех операциях, что проводил Сергей (аварии немецких машин, разгон скота, сжигание скирд сена, распространение листовок, вывешивание флагов на зданиях и т. д.). И мне, кажется, что удаче их во многом способствовал Леонид, умеющий использовать сложившуюся обстановку. Так в моем представлении остался этот по виду незаметный паренек.