Ярым «техником» был у нас и Толя Орлов, ближайший друг и товарищ Володи Осьмухина. С ним я познакомилась в 6-м классе. Его округлые глаза внимательно смотрели на меня. Он старался ничего не упустить из урока. Мальчик был по виду не сильный, скорее щуплый. Узнала я, что у Толи нет отца. Мать работала продавщицей. Четверо детей ее уже все учились, из них Толя был старший. Целые дни мать проводила на работе. Дети были предоставлены себе.

Способности Толя имел хорошие, а учился рывками. Он делил предметы на любимые и нелюбимые. Без задержки, однако, Толя перешел в 7-й класс, но безнадзорность его сказалась. Завелись у него товарищи улицы, с которыми Толя часто делил досуг. Вера Максимовна, мать Толи, пробовала навести в доме порядок, распределить обязанности между детьми: кому печь топить, кому комнаты убирать, кому за хлебом идти и воду нести. Были обязанности и у Толи, которые он не всегда выполнял, доказывая, что это-де работа девочек, а не его...

Стал он увлекаться разведением голубей, начал изучать их породы. Все чаще в школу приходил с неподготовленными уроками. На его счастье в школьный буфет устроилась мать, близость помогла и успеваемость Толи несколько выравнялась.

По-серьезному я Толю заметила, собственно, в 7-м классе, потому что он очень хорошо рисовал и, несмотря на то, что в школе, за отсутствием учителя, не велись уроки рисования, у Толи была лучшая тетрадь по рисункам. Тщательно зарисованные детали цветка, а потом и копра шахты одинаково хорошо удавались ему. Если я говорила о рисунках в тетради и спрашивала, кто сделает настенный, то обычно Толя молчал, его рука не поднималась. Но его рисунок обязательно появлялся у меня на столе. Ребята в конце концов привыкли к мысли, что Орлов все равно сделает и перестали участвовать в разговорах о рисунках.

Толя рос. Усложнялись его взаимоотношения с товарищами, с учителями. Случалось, вызывали его к директору, а с ним и мать. Стала и я лучше присматриваться к Анатолию, почаще приглашать его в кабинет. Точно случайно я оброню фразу:

— Отнеси эти вещи ко мне!

Толя с видимым удовольствием выполнял поручения. В кабинете он находил новое, чего еще не видел, с этого начинал, а потом неизменно разговор переходил на другое. Часто он, без всякой логической связи в нашем разговоре, спрашивал:

— Если я обещал что-нибудь другому лицу, нет, не вещь,— сдержать слово я должен при всяких условиях, хотя бы за это грозили мне муками ада, хотя бы за этим была смерть?

Такие вопросы глубоко волновали Толю.

Как-то у меня на столе он увидел «Как закалялась сталь» Н. Островского (книгу забыл кто-то из учащихся). Двумя руками взял книгу Орлов, как-то особенно прижал ее к груди и произнес:

— А чем объяснить, что я в третий раз перечитываю эту книгу и всякий раз с одинаковым интересом?

— Что же особенно нравится тебе в этой книге?

— Как я хочу быть похожим на Павку Корчагина! Я разбирал все случаи его жизни, «примерял» к себе. Поверите, Анна Дмитриевна, я дошел до того, что в некоторых случаях спрашиваю себя, а как поступил бы Павка Корчагин,— и Толя несколько смущенно опустил глаза.

— Ну и что же? — спросила я.

— Я всегда вслед разбираю свои поступки, ну и часто собою я недоволен. Поступаю не так, как надо, а вот ничего не сделаю еще.

Он продолжал держать книгу в руках, время от времени поднимая свои округлые, правдивые глаза.

— Так все-таки, что же особенно тебе нравится в книге?

Помедлив, точно приводя что-то в порядок, Толя страстно заговорил о том, какой завидной находчивостью обладал Павка, как изобретательность помогала Корчагину находить выход из создавшегося положения. Говорил о железной воле Павки, о пролетарском чутье, которое так помогало Корчагину.

— Я прочитал «Овод» Войнич. Ведь на нем воспитывался Павка Корчагин. Помните, Анна Дмитриевна, разговор с Ритой? Я долго ходил, как потерянный, даже в школу не пошел, ничего не мог соображать...— Он остановился, задумался на минутку и продолжал: — Овод!.. Вот сила!.. Помните сцену в тюрьме? Плакал иезуит и подписал смертный приговор сыну! Неужели он не знал, на чьей стороне правда?

Глаза у Толи потемнели и потеплели. Они то загорались, метали искры, то чуть мерцали. Длинные ресницы почти закрывали глаза, но они были необыкновенно выразительны.

— Я тоже стараюсь воспитать в себе силу воли, характер! Иногда мне очень хочется идти в город, в кино, а я еще не дочитал взятую у товарища книгу. Вернуть я должен ее завтра. Идет борьба...— он чуть улыбнулся.— Уже придумываю, как объяснить, что не сдержал слова, а потом мелькнет мысль, а как нужно поступить, как поступил бы Корчагин, и я беру себя в руки и сажусь читать. Вот,— и он показал мне татуировку руки,— это ведь операция не из приятных, а я хотел знать выдержу ли я... И выдержал.

Он даже пристукнул кулаком, спохватился и, торопливо поднявшись, сказал:

— Извините, Анна Дмитриевна, я вас задержал своими рассуждениями, а вам, верно, давно можно было уйти.

Сердечно попрощавшись, Толя, чуть горбясь, ушел.

Чаще после этого я стала сталкиваться с Толей. Мне даже одно время показалось, что встречи были не случайными. Толя, однако, был из тех, кто требовал к себе пристального внимания. Если он подмечал холодок, некоторую небрежность, или даже незначительную рассеянность, свертывался, как мимоза, буркнув «до свидания», уходил. Никакая сила тут не могла удержать мальчика, и надолго он потом исчезал из моих глаз.

Особенно щепетильным был Толя в своих взаимоотношениях с товарищами. Дружбу он понимал глубоко и серьезно. Сказать, что я друг Анатолия Орлова, мог не всякий. Я видела, что ребята, с которыми он бывал, часто менялись. Подметила я и то, что он ближе всех стоял к Володе Осьмухину. Вместе они работали в техническом кружке, имели тесную связь с механическим цехом и, несмотря на то, что сидели в разных классах (Осьмухин в 9, Орлов в 8), их можно было встретить всегда вместе. Жизнь закрепила эту дружбу. Вместе они работали в подпольной типографии, готовя удостоверения и пропуска для своих членов.

Дети у Веры Максимовны росли, а с ними росли и расходы на их содержание. Семье приходилось трудно. Стал редко приходить в школу Толя. Он искал в это время себе работу.

Скоро он устроился в мехцех, где работал Ф. П. Лютиков.